— Проводите гостью, — приказал мужчина прислужникам.

И госпожа Дин удалилась, гордо вскинув подбородок и сдерживая горячие злые слезы. Когда она поравнялась с временным хозяином этих покоев, ей показалось, что он, глядя на нее, одобрительно качнул головой. Но, возможно, это влага в уголках глаз сыграла с ней злую шутку.

Она возвращалась к себе, едва разбирая дорогу. Ей почти все равно было, куда идти. Два раза она забредала не туда, спохватывалась и возвращалась обратно и в итоге оказалась там, где желала быть меньше всего. Демоны ли запутали дороги или же сказалось ее собственное невезение, но в какой-то момент она увидела перед собой мертвые деревья и ощутила стылое дыхание Врат Смерти. Животный ужас обуял ее — и девушка бросилась прочь, едва не крича от страха. Он гнал ее вперед и вперед, как гонят волки одинокую косулю.

Она пришла в себя в одной из множества беседок в укромном уголке сада, кое-как отдышалась и привела себя в порядок. Руки мелко дрожали, тело казалось ужасно слабым, а во рту ощущался кисло-горький привкус вины и презрения к себе.

Чей-то голос окликнул ее участливо. Девушка обернулась и увидела сестрицу И. Та срезала розы с пышного куста. Уже с десяток свежайших нежно-розовых цветов лежал рядом на траве, и госпожа Дин поняла, что та наблюдает за ней уже некоторое время, а, значит, делать вид, что все в порядке, бессмысленно.

— Ах, И-цзе! — всхлипнула она.

И когда барышня в зеленом подошла к ней, смотря тепло и встревоженно, уткнулась ей в плечо и позволила себе немного поплакать.

Из сбивчивых объяснений сестрицы Дин, то и дело прерываемых всхлипами, она поняла следующее: девушка в расстроенных чувствах отправилась на прогулку, набрела на Врата Смерти и испугалась еще больше. А еще ее очень расстроило то, что господину Гэн досталась табличка с Вратами Жизни.

— Ну же, Дин-цзе, не нужно так горевать, ведь беды еще не случилось, — старалась она утешить девушку. — На все воля Неба. Тебе нужно прилечь. Пойдем, я провожу тебя и приготовлю тебе чай.

Она подхватила госпожу Дин под локоть и увлекла за собой в сторону ее покоев.

— Как ты можешь быть так спокойна? — спросила та, немного удивленно.

— Да разве ж я спокойна? — вздохнула она. — Я тоже боюсь, очень боюсь, Дин-цзе. Так, что готова была сегодня вместе с госпожой Дзи бросить вызов мужчинам, можешь себе представить? Вот только памяти своей я страшусь куда больше.

— Почему же? — «фея жасмина» так внимательно следила за ней, так ждала ее ответа, поэтому госпожа И не стала отшучиваться, как собиралась.

— Там что-то ужасное, — произнесла она серьезно и печально. — Кажется, я плохой человек. Недостойный.

Иначе почему ей так горько? Почему так часто встает перед глазами видение нелепого букета марены, перевитого желтым шнуром? Предательство… Может ли быть что-то более тяжкое, чем этот проступок?

— Нет-нет, перестань на себя наговаривать, ты такая хорошая, И-цзе! — с жаром принялась убеждать барышня Дин, темные глаза ее блестели словно в лихорадке. — Я уверена, если ты и совершила что-то плохое, то лишь потому, что тебя заставили. Разве не ужасно быть женщиной, сестрица?

— Да, нам приходится сложно, — согласилась госпожа И. — Но каждому свой путь, правда?

Они вместе дошли до той части дворца, где жила госпожа Дин, вместе поднялись в ее покои. Там хозяйка дома прилегла, а гостья приказала жоу-чжи поставить цветы в вазу и принести все, что нужно. А потом заварила чай, названный в честь богини милосердия, чтобы успокоить сердце сестрицы Дин.

Девушка расслабилась и даже задремала, и Госпожа И, мягко ступая, чтобы не потревожить спящую, покинула ее дом.

Она шла по саду, раздумывая, не срезать ли еще цветов, когда вокруг нее закружились-загладели прислужники.

— Прекрасная госпожа, вам послание! Послание! — верещали они.

Девушка протянула руку, забирая из маленьких цепких лапок аккуратно сложенный лист. Отослала жоу-чжи — и замерла в тревожном недоумении: этот строгий почерк был ей знаком. Что же могло понадобиться от нее господину Гэн?

Этот человека она опасалась: он тревожил ее, к тому же она не совсем понимала его намерения. Даже взгляд его ей было сложно выдерживать. Иногда ей казалось, что он не выделяет ее из общего числа, а иногда — что кружит рядом, впрочем, не приближаясь.

Она невольно дотронулась до волос, будто желая поправить прическу — жест, который выдавал ее волнение — и на миг удивилась непривычному ощущению: пальцы вместо тяжелого узла волос дотронулись до открытой шеи. Щеки тут же вспыхнули. Еще и это…

Проснувшись сегодня от сотрясающих землю ударов, она не сразу оценила свой вид — не до того было. И только позже осознала — она спала тщательно одетой — складка к складке. Вот только белое нижнее платье, которое она носила днем раньше, было заменено на нежно-розовое и еще прическа… Он зачем-то поменял ей прическу.

Все это смущало и пугало ее: зачем, для чего? А стоило представить, как он распускает ее волосы или снимает нижнее платье… Нет, лучше даже об этом не думать.

Она прогнала от себя ненужные мысли и вернулась к посланию. Оно было кратким.

«Госпожа, жду вас вечером в Павильоне Розовой яшмы. Не стоит бояться. Я желаю лишь созерцать цветы и слушать песни о текущей воде и горных вершинах».

Она несколько раз прочла записку, чтобы убедиться, что ей не показалось.

И что же ей делать? Идти одной на встречу с мужчиной неприлично и… страшно. Не за себя — отчего-то она была убеждена, что господин Гэн из тех людей, чье слово нерушимо — и даже не за свое доброе имя. Но стоило подумать о том, чтобы остаться наедине с этим человеком — и на душе становилось неспокойно. Что-то внутри кричало ей: «Нет, не ходи! Он опасен, он способен причинить тебе боль». И необъяснимая тревога заполняла все ее существо.

И в то же время лисой из норы высовывало свой нос любопытство. Ах, это чувство сгубило немало женщин. Но все же, все же… " Слушать песни о текущей воде и горных вершинах». Отчего он так убежден, что она прекрасно играет? Она сама вовсе не испытывает такой уверенности. Что если он будет разочарован?

Эта мысль неприятно кольнула, на миг показалось, что нет ничего хуже, чем осуждение в его глазах.

«Нет, это никуда не годится, — пожурила себя госпожа И, — зачем мне бояться того, что я плохо играю, если я все равно не собираюсь никуда идти. Или собираюсь?»

Она спрятала записку и решила подумать обо всем этом позже, не сейчас. Сейчас у нее и без того есть, чем заняться.

Она решила — и не думала. Совершенно. Вот совсем. Ни когда гуляла по саду, выбирая путь подлиннее, да уголки поукромнее, ни когда срезала цветы, чтобы украсить ими свои покои, ни когда, вернувшись, ненадолго прилегла отдохнуть. Только, если бы ее спросил кто-то, что за цветы она выбрала в этот раз, она бы далеко не сразу нашлась с ответом.

К вечеру она совсем извелась от беспокойства. То она решалась идти к павильону, то неожиданно не хотела это делать. И сама смеялась и сердилась на себя за эти метания.

«Я пойду к Павильону Розовой яшмы — наконец заключила она. — Ведь он совсем недалеко. Я просто прогуляюсь, в этом ведь нет ничего плохого?»

Так она рассудила, стараясь не замечать того лукавства, что скрывалось в ее же словах. И по дорожке к нужному ей уголку сада шла так неспешно, будто, действительно, прогуливалась безо всякой цели. И через лунные врата прошла с опаской, заглянув в них украдкой, словно разбойница, задумавшее недоброе. Но когда приблизилась немного к Павильону, забыла обо всем. Тихий удивительно стройный напев гуциня послышался ей, и девушка остановилась в тени раскидистого клена, слегка прикрыла глаза и слушала, затаив дыхание, боясь пропустить хоть единую ноту.

Перед внутренним взором ее так ясно предстала Великая река осенью. Она царственно несла свои воды, ясные и чистые, через горы, через поля все дальше и дальше… Красный лист, подхваченный ветром, опустился на темную гладь, будто маленький кораблик. И от движения этого легкие круги пошли по воде — и затихли. Она видела себя, сидящую на берегу, и наблюдающую за течением воды.