Гэн прищурился и посмотрел на варвара пристально.

— Все еще служишь мне?

— Если вам будет так угодно, — ответил Рэн с поклоном. — Некоторые долги не в силах закрыть даже смерть, не так ли?

Гэн усмехнулся.

— Что ж, Рэн-лан, — ответил он, вспомнив сказанное когда-то, — хороший колдун всегда пригодится.

И оба рассмеялись.

Тонкие пальцы снова скользили по шелку струн. Сегодня сицзюнь звучал как никогда тревожно. От торопливых, терзающих движений руки жгло огнем, подушечки пальцев пекло так, будто она ошпарила их в кипящем масле. Госпожа Дин отложила бесполезный сейчас инструмент и упала в подушки, закрыв лицо руками.

«Фрагмент памяти»… Нет, ни за что. Она сама готова была отдать что угодно, лишь бы заставить погаснуть те искры воспоминаний, которые мучили ее после того самого сна. Никаких подробностей и лиц, только обрывки ощущений, звуков, разговоров. Но их хватило, чтобы получить представление о том, кто она.

Владыка Ада просил не думать о прошлом, но это самообман — и ничего больше.

Как же счастлива она, оказывается, была здесь раньше, когда совсем ничего не помнила. Могла представлять себя кем угодно — принцессой, странницей, да хоть самой милосердной богиней, дарующей исцеление сердцам и душам своей музыкой. Девушка горько усмехнулась: правда оказалась далеко не так приятна.

Придя в себя в объятиях демонов в том ужасном сне, который и не сон вовсе, она, действительно, испугалась — до крика, едва ли не до безумия — за свою жизнь и за жизни тех, с кем пришла в тот игорный дом. Но не только. Именно тогда она и поняла впервые… Эти ощущения — теплый округлый инструмент на бедре, прикосновения нетерпеливых рук к ее коже — то заигрывающие, то откровенно похотливые — были ей знакомы. И собственный смех — не слишком искренний, но благожелательный, поощряющий… Можно было обмануть себя, объяснить все колдовством и чарами, но она-то знала, что это не так.

«Бедный господин Синь, — госпожа Дин улыбнулась невесело, — наверняка он решил, что она избегает его, потому что стыдится: честными барышням пережить такое, да еще на глазах у других — позор. Знал бы он, что именно в этот момент и видел ее настоящую. Что она ничем не лучше демониц, которые вились вокруг него, разве только кожу не скидывает да человеческую плоть не ест».

От воспоминаний ей стало дурно, закружилась голова и тело сковал тошнотворный нутряной страх.

Она представила, как брезгливо кривятся тонкие губы и хмурятся брови мужчины в белом, а недоумение в его глазах быстро сменяется разочарованием и презрением, — и ей снова стало тошно.

Почему-то разочаровать именно его она больше всего боялась. Должно быть, дело было в его чистоте — даже демоны увидели свет в нем. Те, кто черен душой всегда будут стремиться к совершенным и непорочным: чтобы запятнать, испачкать, осквернить, чтобы они не раздражали так белизной и безгрешностью.

Но он все поймет, раньше или позже. Вода уйдет, камни обнажатся, и все правда выйдет наружу.

Прочь, прочь отсюда. Туда, где никто ее не узнает. Туда, где прошлое не будет преследовать ее. Она станет прислужницей в монастыре, а лучше — странницей, будет есть на ветру, спать на росе — и когда-нибудь сможет забыть о прежней непутевой жизни.

Жить… Не странно ли, что, зная о себе все то, что знает она, осуждая себя за прошлое, она тем не менее так остро, так страстно хочет жить?

Мысли бурлили, не давали покоя, и девушка в красном встала и заходила по залу, быстро меряя его шагами.

Жить, дышать, смеяться, танцевать, наблюдать, как течет вода, как растут цветы, воспевать жизнь своей музыкой… Неужели это так много? Неужели и за это ей нужно бороться?

Вспомнились жуткие Врата Смерти, пугающие Врата Тревоги, гневные Врата Разрушения, и госпожа Дин даже остановилась. Разве сможет она, слабая женщина, вынести все это? А если ей достанется пустая табличка, и она навсегда останется у Желтого источника, то кем станет — одной из этих мерзких демониц? Может ли быть доля ужаснее?

«Я должна, я должна что-то сделать», — снова заметалась она.

От собственного бессилия на глаза навернулись слезы, дышать стало труднее.

Самые желанные врата уже потеряны для нее: когда господин Гэн, вернувшись в главный зал показал им золотую табличку с иероглифом «Жизнь», ее охватило такое отчаяние, что она едва не выбежала из дворца. Чуть позже пришлось сослаться на головную боль и поспешно удалиться в свои покои, чтобы хоть немного прийти в себя.

— Нечестно, несправедливо! Что я могу противопоставить здоровым крепким мужчинам? Да я даже меч в руке с трудом удержу! — восклицала она и не слышала, не желала слышать свой внутренний голос.

Но он звучал все громче и громче, как она ни зажимала руками уши, как ни старалась скрыться от него за множеством мелких совершенно не нужных дел. Он все равно настиг ее.

«Они мужчины, ты — женщина. Твое оружие не меч, а красота. Твоя сила — в твоей слабости. Противопоставь твердости податливость и мягкость — и победишь…»

Этот голос нашептывал — вкрадчиво, обманчиво нежно. И он был прав. Во всем прав.

Госпожа Дин сделала несколько глубоких вдохов, вновь взяла в руки сицзюнь — теперь его струны пели решительно, почти воинственно — и на некоторое время позволила себя не думать ни о чем, кроме музыки.

Потом поднялась и кликнула прислужников.

— Узнайте, у себя ли сейчас господин Гэн, — велела она им.

Юркие белые ласточки тотчас бросились исполнять ее приказ, а она все стояла в задумчивости, пощипывая нижнюю губку.

«Если его нет, я откажусь от этой мысли», — загадала она и почти возжелала, чтобы так оно и было.

Но жоу-чжи принесли другой ответ.

«Он у себя! У себя!» — пищали они, бестолково летая по залу.

Девушка подошла к зеркалу, поправила прическу, припудрила лицо, потом улыбнулась игриво своему отражению и взяла в руки сицзюнь.

— Проводите меня к нему, — приказала она. — Так, чтобы никто не попался нам по пути.

— Будет исполнено, прелестная госпожа!

Идти пришлось долго. Прислужники выбрали далеко не самый короткий путь: сначала через сад — иногда девушке казалось, что жоу-чжи намерено водят ее кругами, потом через дворики и потайные дорожки, о которых она и не подозревала вовсе. Зато они, в самом деле, никого не встретили, да и у нее было время все как следует обдумать.

И все же, когда она поднималась по широким ступеням, ведущим в ту часть дворца, где жил господин Гэн, ей казалось, что времени прошло слишком мало, и она не готова. Чтобы отвлечься, она даже ущипнула себя за руку.

— Сообщите обо мне своему господину, — велела она прислужникам, вылетевшим ей навстречу.

И порадовалась, что сам господин ее сейчас не слышит — голос дрожит, щеки пылают. Никуда не годится. Усилием воли она взяла себя в руки. И когда прислужники явились снова, уже в образе маленьких белых человечков, неустанно кланяющихся и приглашающих следовать за ними, внешне уже казалась почти спокойна.

Жоу-чжи провели ее в торжественный зал, предназначенный для приемов, похожий на тот, где они собирались на время завтрака, но несколько меньше в размерах.

Господин Гэн расположился на небольшом возвышении напротив входа, как и положено хозяину. Идеально прямая спина, плечи расправлены. Красивое лицо его казалось неподвижным и строгим.

— Госпожа Дин, какая приятная неожиданность, — низкий голос звучал безукоризненно вежливо, но несколько прохладней, чем ей бы хотелось. А еще в нем, определенно, угадывался вопрос.

— Прошу прощения за беспокойство, Гэн-лан, — она поклонилась не без изящества и бросила на хозяина быстрый взгляд из-под ресниц, — но мне очень нужно поговорить с вами.

— Будьте моей гостьей, — плавным движением он указал ей за столик, стоящий неподалеку от него. Расторопные жоу-чжи уже принесли фруктов, чаши, изящный кувшинчик вина — и тут же удалились, даже не пискнув.