— Да, — выдыхает, а лицо гримаса душевной боли искажает. — Если твоя сестра узнает, что произошло…

Но Антонина Петровна, поднявшись вслед за мной, с ходу набрасывается на него со словесной бранью:

— Скорую он вызовет! Смотрите, благодетель нашелся! Сначала по его указке с улицы честных граждан воруют, а потом он…

— Замолчи! — сквозь зубы рычит на нее, а глаза злобой наливаются. — Не тебе, мамаша, о честности заливать.

— Это почему же? — Антонина Петровна и вовсе о страхе забывает: руками в бока упирается и едва взглядом Свята не испепеляет.

— Бабло за брата моего получили, а дело проиграли. Это по-твоему, честно? Костян за решеткой! А твой сын, хваленый адвокат, обещал мне, что дело выгорит.

— А я-то здесь при чем?

— А при том, Антонина Петровна, — голос Свята звучит приглушенно, но властно, — пока моего брата адвокат из тюрьмы не вытащит, вас не увидит.

— Но Свят! — я дар речи вновь обретаю, вникая в ситуацию, но он перебивает:

— А ты домой поедешь! — и за собой за руку тянет.

— Но я не могу без… — оглядываюсь на мать Павла, упираясь.

А та словно мысли мои читает и вслух произносит:

— Павел все равно узнает, что вы и его невесту похитили! Маша от него ребенка ждет!

Я брови от удивления поднимаю. Такого откровенного шага от матери Павла я не ожидала! Признать моего ребенка в силу собственной защиты или… Но на что она рассчитывает: Свят поверит в откровенную ложь?

Он наверняка знает от Анны, что я беременная от Трофимова. Он же справки наводил и все о сестре младшей знает. Только не виделись ни разу. Аннушка не стремилась нас познакомить. А вон как вышло…

Я головой качаю, мысленно кричу: «Не надо!» Но обратно уже не вернуть брошенные слова.

Орлов ко мне поворачивается, голову на бок склоняет:

— Мария, поясни первую фразу.

— Да, мы с Павлом Николаевичем встречаемся. А ребенок… По его словам, его!

Так будет правильнее, думаю я. Все же, эти слова принадлежат Фадееву. Он подтвердит, если будет нужно.

Смотрю на Свята. Породистый мужик! Не зря Аня голову потеряла. Но ведь знала, что бандюган, прикрывающийся честным бизнесом. А все равно влюбилась! И до сих пор чувства питает, хоть и скрывает.

А если узнает правду, что со мной случилось, то все: не видать Святу его любимой. А то, что она до сих пор в его сердце, это понятно без слов. Нагулялся Свят! Понял, что лучше Анны нет никого. А с этой историей влип по самые…

— Да что ж такое! — в сердцах восклицает. — Это ж надо так обосраться!

А его гневную тираду звук мобильного прерывает. Глазами ищу, откуда звук знакомый доносится: мелодия на номер Аннушки поставлена.

Молча взгляд на Свята перевожу, а он уже понимает без слов. По волосам пятерней проводит:

— Значит так, сейчас звонишь, Петровна, сыну своему. Пусть ноги в руки и сюда приезжает. Но один! А ты, — ко мне оборачивается, — в спальню иди. Приляг. Отдохни. С сестрой поговори, но минуя подробности.

— Свят, она не дура. Ложь за версту чует.

— Это я знаю, — вздыхает. — Иди, Маша. Я сам Анне перезвоню.

Вот так приехали! Кто бы знал, что мир настолько тесен или звезды так сошлись. И что прикажете делать?

Оглядываюсь на Антонину Петровну. Как-то страшновато ее одну оставлять.

Я уже и забыла наш первый, неудавшийся день знакомства. Простила едкие слова и подозрения матери Павла по поводу нежелания видеть мою персону в невестках.

Первое впечатление обманчиво. Стоило вместе перенести неприятную ситуацию, как маски были тут же сброшены, открыв истину: по сути, она неплохая женщина. По-своему, переживает за будущее сына.

И правильно она говорит. Еще неизвестно, какой тещей буду я, когда Ярик, спустя годы, в дом невесту приведет. Вот только родить его еще надо, а у меня поясницу клинит. То ли долго на ногах пробыла сегодня, то ли нервы сдали.

— Иди, Маша! Не переживай за меня. Тебе отдохнуть надо. Паша приедет и разберется. Домой нас отвезет!

— Звони сыну-то! — командует Свят.

— Так телефон дай! Мой в машине остался там, в городе, — неопределенно машет рукой в сторону воображаемого Питера.

Свят цокает языком, тихо матерится. Да, ситуация еще та: из одного дерьма в другое угодил. Не отмыться!

— Мой возьмите, Антонина Петровна! — предлагаю, а сама сумочку глазами ищу: Где-то тут, на кухне лежит, переливаясь мелодией звонка.

Свят находит первым. Мне подает, сам внутрь не лезет, в отличие от «шестерки». А я тут же мобильный вынимаю. Три пропущенных, еще и смс-ки. Но потом проверю. В телефонной книге номер Павла нахожу, набираю тут же и передаю мобильный его матери.

Но Свят перехватывает телефон и сам разговор начинает:

— Вечер добрый, адвокат. Орлов на проводе.

Нам не слышно, что отвечает ему Павел, лишь догадываться приходится. Переглядываемся с Антониной Петровной. Та плечами пожимает, но быстро пересекает небольшую кухню, куда и вел выход из подвала, и ко мне подходит, но бросая гневно одному из амбалов:

— Где спальня-то у вас? Веди! Чего встал, как истукан? Да воды принеси девочке, а лучше чай! Пожевать есть что? Голодная ведь! Родит раньше времени, и на вашей совести это будет. Век не откреститесь от греха!

А тот не противоречит. Молча путь указывает. Проводит в маленькую, но уютную спальню.

Дом хоть и ветхий снаружи, но внутри чисто и по-деревенски комфортно. Даже в подвале, но только зябко там.

— Щас, бабу Зину кликну. Приготовит чего-нибудь, — бурчит в ответ.

А я на кровать присаживаюсь. Она пружинная, сразу с металлическим скрипом подо мной оседает. Подушки пирамидкой, накрытые ажурной салфеткой, на меня падают. Рукой их придерживаю.

— Да ты приляг, Маша! — хлопочет возле меня Антонина Петровна. — В твоем положение лучше не сидеть. Покой нужен. Постельный режим. О сыне подумай! Героиня моя!

Усмехаюсь, вспоминая, как в бой ринулась. А неплохо так сумкой по башке амбалу зарядила. Пряжка такая увесистая!

— Антонина Петровна, а вы кем работаете? — интересуюсь, а сама обувь скидываю и укладываюсь на кровати.

— Педагог я. Филолог, — поясняет она, накрывая меня пушистой шалью, которая висела на спинке стула возле старинного комода. — Но из школы ушла уже. Репетитор теперь. К экзаменам выпускников готовлю.

— А, теперь понятно, откуда у вас хватка такая в разговоре: словно за невыученную домашку отчитала и двойку поставила.

— Да не только за это, — усмехается и рядом, на край кровати, присаживается. — Всю свою педагогическую деятельность классным руководителем работала. Столько ситуаций разгребать приходилось, независимо от возраста учеников. Да и с Пашкой тоже!

— А что с ним? — удивляюсь, но радуюсь, что возможность неожиданная появилась: откровенничать.

— Так в школе балбес был! — признается, а у меня глаза на лоб:

— Правда?

— Учился через силу. С двойки на тройку. Толку-то, что мать учитель. Но сочинения писал такие, что зачитаешься. Умел подобрать слова, а уж если спорил на какую-то тему, то обязательно выигрывал, аргументируя весомыми фактами.

— Надо же! — удивляюсь еще больше, рисуя мысленно портрет Павла: его умный, глубокий взгляд, морщинку между бровей как признак длительных раздумий, плотно сжатые губы.

И этот человек в детстве и отрочестве балбесом был? Не верится!

— А вот школу окончил успешно, — продолжает Антонина Петровна. — Экзамены сдал с такими баллами, что учителя ахнули: издевался все годы, не желая учиться, а знания тем временем копил.

— Юристом сам решил стать?

— Вместе посовещались и решили, что его умение говорить и доказывать — это прямая дорога к юридическому образованию. А там либо следователем, чтобы стопроцентно посадить, найдя неопровержимые доказательства, либо адвокатом, чтобы оправдать, подкрепив вескими доводами.

— Ясно: выбрал второе, — улыбаюсь, но тут же хмурюсь: — И часто вот так недовольство проявляют родственники тех, кого не оправдал?