И наконец застыл на подъеме, весь напрягшись подо мной, как струна. Во внезапном порыве я отлепилась от него и приподнялась на руках, чтобы запомнить, как он выглядит, когда кончает.

О да… Глаза — темные, как сама ночь, расширенные и будто подернутые туманом… Я запомню их, и его потемневшие скулы над бородой, и искривленные губы, плотно сжатые с одной стороны и прикушенные с другой — чтобы издавать поменьше звуков… Навсегда запомню.

А ведь я влюбилась — поняла вдруг со всей ясностью человека, осознавшего это в первый раз. Влюбилась сразу же, как только увидела его, стоящего за дверью моей комнаты. Потому и впустила. Только поэтому!

Мысль была настолько ошеломляющей, настолько дикой и не подходящей под мой спокойный характер, что я буквально рухнула на Максима всем своим телом, разом растеряв силы.

Охнув от неожиданности, он слабо усмехнулся, интерпретировав мою слабость по-своему.

— Я тебя понимаю, Птичкина… Мой первый раз тоже был непростой…

Моего позвоночника коснулась рука, лениво поводила вверх-вниз, а потом поднялась выше, к шее. Поиграла с волосами, отодвинула их в сторону и принялась легко массировать ямочку между плечом и шеей.

— Почему ты не сказала мне? — целуя меня в лоб, пробормотал он. — И зачем решилась на такое… Ты ведь девственница была? Я не ошибся?

Зажмуриваясь от нахлынувших эмоций, я молча кивнула ему в шею.

Только бы не разреветься, только бы не разреветься…

— И зачем пошла на такое? Неужели так важно было…

— Тшш… — не в состоянии сейчас выслушивать лекцию о том, какая я дура, что отдала себя в первый раз эскортнику, а не «любимому мужу», я накрыла его рот ладонью. — Давай не будем об этом… пожалуйста… не сейчас, когда…

Когда так хорошо — чуть не призналась вслух. И плохо. И так больно, что в груди щемит, и хочется разрыдаться и умолять его остаться со мной навсегда.

— Хорошо… не буду… — он мягко поцеловал меня в подушечки пальцев и чуть пошевелился, высвобождаясь из моего тела. Внутри отозвалось знакомой болью, защипало, запульсировало, но мне было плевать. Я хотела только одного — чтобы мы как можно дольше оставались вот так — прижатые друг к другу голышом, потные и мокрые. И почти родные, пусть я даже не знаю его настоящего имени.

Спустя какое-то время глаза мои начали закрываться, дыхание синхронизировалось с его, и не успела я восхититься тем, что умудрилась усыпить его, заставив, возможно, остаться со мной до утра, как сон затянул нас обоих под свое толстое и мягкое одеяло.

Увы. Проснулась я еще до рассвета, но уже одна. Мой мужчина ушёл. Накрыл меня настоящим одеялом, вытянув его из-под моего тела (и каким-то образом не разбудив), поцеловал, вероятно, по-отечески, в лоб и оставил меня одну.

Наверняка, у него уже другое свидание, а может просто пошел домой отдыхать, готовиться к следующему вечеру с еще одной богатой счастливицей.

Свернувшись калачиком, какое-то время я крепилась, кусая кончик подушки, а потом не выдержала и горько, с всхлипываниями и подвываниями, разрыдалась.

Чтоб ей провалиться, этой Леське… чтоб нам всем… провалиться…

— Еще одну… двойную… — Макс показал бармену два пальца, которые уже двоились у него в глазах, а это поставило его перед вопросом — двойную порцию он заказал или четверную? Громко икнул, испугав пожилую эскортницу, задремавшую было над полупустым бокалом маргариты, и прижал руку к сердцу, извиняясь и даже склоняясь в шутовском поклоне. — Простите, мадам…

Потрепанная жизнью «мадам» ничего не поняла, но на всякий случай заискивающе улыбнулась. Потом цепко оглядела его, словно подсчитывая, насколько он соответствует образу потенциального клиента, и встрепенулась, протягивая ему свой бокал.

— Ариана, — представилась явно фальшивым именем, кокетливо наматывая прядь волос на палец.

— Профессор! — не задумавшись ни на секунду, ответил Багинский. Хмыкнул в ответ на недоуменно поднятые брови и звонко дотронулся до ее бокала своим.

Да! Так он теперь называется — профессор! Это ведь она его так назвала — девочка с птичьей фамилией, которая только что продала ему своё тело.

Ну, раз назвала, значит так тому и быть. Надо будет и от других тоже потребовать, чтобы так теперь к нему обращались… А то всё «Максим Георгиевич, Максим Георгиевич…» Мало ли кто Максим Георгиевич? А вот личный «профессор» мадмуазель Птичкиной — он один такой!

Во всяком случае, первый.

Ну, или туда первый… Туда же важнее, чем, допустим, в зад, неправда ли?

— И плевать, скольким она отсосала за зачеты! — жарко заспорил он с подпрыгнувшей от неожиданности проституткой. — Важно, кому она решила отдать своё самое драгоценное! И важно, что ей самой нравилось! Ей ведь понравилось… охренеть как понравилось… Два раза кончила, представляешь, женщина? Два! Это в своей первый-то раз! За каких-то несчастных полчаса! И кончила бы еще раз пять, если бы…

Если бы ты не сбежал оттуда, полностью запутавшись в собственных мыслях и чувствах. Которых вообще не должно было быть!

Это должен был быть обыкновенный трах, чёрт бы ее побрал! Без обязательств! Без эмоций! Сделка — фактически, купля-продажа. Она ему — тело, он — продвижение по карьерной лестнице ей и Шапошникову! Всё! Какие на хрен чувства?

Вот только она взяла и спутала ему все карты, эта хитрая Птичкина. И своей неожиданной невинностью, и оргазмами такими, словно отдавалась ему по собственному желанию, со всей той искренней, краснеющей простотой, которая у женщин со временем атрофируется, делая их расчетливыми, эгоистичными и лживыми до тошноты. А еще словами, которые она, прижатая к нему всем телом, задыхаясь, лепетала ему в уши.

«Мой… ты — мой…» — вспомнил он, закрывая глаза.

Вот что это значит? Как это сочетается с реальностью, в которой ее к нему, в буквальном смысле, подложили в постель — причем, судя по ее поведению, с полного ее знания и согласия?!

— Дурдом какой-то! — пожаловался он, открыв глаза и уставившись в только что опустошенный бокал.

— Маньяин бирыдыр…[2] — пробормотала, отодвигаясь от него, путана.

— Это ты про меня? — довольно грубо женщину хлопнули по спине.

Багинский поднял взгляд и поправил на носу очки — в глазах и так двоилось. И от изумления чуть не упал со стула. Перед ним стоял тот самый — вчера виденный бровястый проститут в кожаной жилетке! И снова его поразило, как может кто-то хотеть это чудо-юдо, да ещё и деньги ему платить за сексуальные услуги!

И тут же понял, кому надо адресовать мучащие его вопросы.

— Мерхаба, уважаемый… — начал он по-турецки, одновременно рукой подзывая бармена. — Могу ли я украсть пару минут вашего времени?

Мужчина — если только можно было назвать это карикатурное существо мужчиной — оглядел его с подозрением и презрением одновременно.

— Я не по вашей части, бей… — скривив губы, ответил явно заготовленной фразой. — И вообще, вам тут не светит.

— Это он! Он маньяк! — зашипела нетрезвая путана, тыкая его в плечо. — Кажется, он русский… Небось, приехал наших девочек резать в закоулках — знает, что полицию легко подкупить, если что…

— Не болтай ерунды! — оборвал ее бровястый. — Просто очередной извращенец, желающий поживиться моей задницей.

— Ага, задницей… вот дашь ему, а потом тебя найдут на пляже с перерезанным горлом, как ту Ясмин из Доши в прошлом месяце… Не вздумай с ним никуда ходить, Аслан! Не вздумай, говорю тебе!

— Да я и не собирался с ним ходить, отстань от меня! Я вообще не по мужикам — пусть в Стамбул едет, там этого добра полно…

— А я тебе говорю, его надо в полицию сдать! Извращенец или маньяк — там разберутся! А то шляются тут, рыскают… трындят сами с собой не по-нашему…

С минуту Максим Георгиевич переводил недоуменный взгляд с эскортника на путану, ставшую вдруг похожей на бабку у любого российского подъезда. Потом опомнился и громко хлопнул рукой о стойку бара.