Ана немного успокоилась. От него не исходила угроза, скорее отстраненность.

– Почему? – спросила она.

– По доброте душевной? – усмехнулся Кеннет. – Я отслеживал всплески Тьмы по городу и вместо массовых беспорядков и безумия нашел тебя. Едва успел вытащить до прихода Инквизиции. Натворила ты дел.

Ана нахмурилась. Он продолжил:

– Сейчас ты в гостевом крыле – самой дальней части дома. Условия не лучшие, согласен. – Он обвел взглядом комнату. – Но выбора не было. Не похоже, что ты умеешь управлять своей способностью.

– Поэтому вы запретили ко мне входить. – Ана знала, что те, кто испытал на себе воздействие Тьмы, зачастую теряют рассудок, если вообще выживают.

– Именно. Хельге повезло. – Он помрачнел.

– Я бы ей не навредила! – Ана повысила голос и тут же зашлась сухим кашлем.

Она никогда не причиняла вред тем, кто проявлял к ней доброту, и ей стало обидно, что Кеннет такое предположил.

– А мне? – Он испытующе посмотрел на нее.

Ана задумалась, но все же покачала головой. Она все еще разделяла людей на плохих и хороших, а мир – на черное и белое. И пока что Кеннет не казался плохим.

– Но все же Тьму ты на меня направила.

– Когда?

– В начале нашей беседы, ты должна была это ощутить. Я вот точно ощутил. – Он нарочито потер виски, изображая невыносимые страдания.

Ана вдруг осознала, что тяжесть, печаль и презрение совсем не совпадали с образом Кеннета. Это была не просто ее догадка – он только что сам подтвердил ее реальность.

– Мне нужна твоя сила. Поэтому я хочу, чтобы ты восстановилась и научилась ей пользоваться. В моем доме ты в безопасности.

Ана наконец услышала в его словах признание, что ее спасение не было только благотворительностью. Она бы не поверила в добрую волю, а зная, что будет полезна, Ана могла надеяться на честную сделку. Он ушел, не завершив разговор. Напоследок только добавил, что теперь за ней будет ухаживать Хельга.

Так и произошло. Милая старушка помогала менять повязки, приносила еду и болтала о быте в доме. Время тянулось медленно и заунывно, раны тревожили Ану каждую ночь, прерывая сон. Но иногда телесная боль вытаскивала ее из ночных кошмаров, состоявших из обрывков воспоминаний. Ане запрещалось выходить из комнаты, и неделю она сидела в четырех стенах. Кеннет больше не приходил. Ей было тошно, больно и грустно от беспомощности, она задыхалась в тесноте и пугалась теней.

Но так или иначе у нее появилась возможность обдумать происходящее и решить, что делать дальше. Обладатели Тьмы обычно быстро теряли рассудок, поэтому Ана не была уверена, как много времени у нее осталось.

Владельцев Света называют святыми, а Тьмы – проклятыми. У этого были причины: Церковь проповедовала, что Свет даруется людям благим и достойным, тогда как Тьма – удел прогнивших и отвратительных душ. И теперь она убила человека запретной и ужасной силой, потому ее наверняка ищут и, как найдут, казнят. Проклятых боятся, ненавидят, истребляют… Ана осмысливала всю свою жизнь «до», понимая, что как раньше уже не будет, пыталась понять, почему Тьма появилась в ней. Ее ли это вина? Могла ли она этого избежать? Стала ли она чудовищем или, быть может, уже была?..

Академия Святого Иоанна открылась при монастыре почти два века назад, когда обладатели Света стали все чаще появляться среди монахов и священников. Здесь обучали детей из благородных семей, обещая возможность получить статус святого. И правда, каждый год хотя бы у одного из учеников появлялась сила Света, поэтому никто не смел усомниться в праведности Церкви, тогда как она разрасталась и укрепляла влияние.

Мальчики и девочки жили и учились раздельно. Мальчиков обучали наукам и прикладным навыкам. Они получали не только общее воспитание, но и профессию, будь то владение мечом или счетоводство. Образование было разносторонним – ожидалось, что эти молодые люди поведут королевство Каритас в будущее.

Девиц же обучали домоводству, уходу за детьми, танцам, музицированию. Обязательными предметами были языки, математика и литература. Но главной целью всегда оставалась необходимость сделать из учениц хозяйственных жен и востребованных невест.

Ана не была ни аристократкой, ни святой, ее младенцем подкинули под двери монастыря, монахини приняли и воспитали. В раннем детстве Ана оказалась предоставлена самой себе и наслаждалась свободой. Ее жизнь подчинялась лишь распорядку церковных служб да приемов пищи. Ей повезло быть никем, от нее не требовали ничего, кроме незаметного существования.

Все изменилось, когда в семь лет ее передали в академию. Основными правилами здесь были духовность и покорность. Свободолюбивая Ана не могла взять в толк, почему разрешены только короткие прогулки после обеда и ужина, за несвоевременную улыбку на уроке били по губам, а неправильная осанка исправлялась ударами розг. Вместо ответов ее ждали ежедневные молитвы и проповеди, а каждое слово воспитателя и учителя приравнивалось к слову Святца.

Ана думала, что сможет завести подруг, но ей не оказалось места среди дворянок. Смеялись не вместе с ней, а над ней.

Когда Ана пожаловалась воспитательнице, ей рассказали о терпении и прощении. Ане наказывалось принять обидчиц с распростертыми объятиями, как истинно чистой душе. Наверное, она была грязной, раз в следующий раз оттаскала Марину за светлые космы. Так Ана впервые попала в зеркальную комнату – тесный куб, что казался бесконечным из-за зеркал вместо стен, пола, потолка.

Ее раздели догола и поставили на колени.

Ей сказали, что плоть человека слаба.

Ей сказали смотреть на себя, не отводя взгляда.

Ей сказали, что она предала дух ради страстей плоти.

Ее ударили хлыстом.

Сначала было нестерпимо больно. И потом тоже. Каждый раз как в первый – хлыст, напитанный Светом, сразу заживлял нанесенные телу раны, оставляя только душевные.

Ана бы и хотела вмиг обратиться примерной ученицей, но как могла она, когда находила свою одежду изрезанной, а учебники – утопленными в помойной воде? Ее главной добродетелью стало терпение, а его тенью – скрытность, лживость и притворство. Ана не могла дать сдачи девочкам, которым молчаливо позволялось издеваться над безродной, зато могла сбежать. Она научилась прятаться, выучила каждый уголок, привычки и распорядок воспитателей. Сделала подкоп под забором, скрытым за кустами, и научилась выбираться на свободу.

Больше всего ей нравилось бегать за яблоками на рынок. Добрая торговка угощала ее за небольшую помощь. Так Ана и встретила свое утешение – дорогого друга, в чьих глазах она увидела себя. Он показал ей заброшенный дом, подвал которого стал для них убежищем, где они, спрятавшись от света, говорили о злости и боли, о ненависти и безнадежности, о своем бессилии. Два ребенка, каждый со своими ранами, успокаивали друг друга и понимали: они больше не одиноки.

В академии с каждым годом отношение к ней ухудшалось: учителя перестали проверять ее письменные работы, оценки выставляли не глядя и потом жестоко наказывали. У юных девочек, учениц, оторванных от семьи и помещенных в железные ограничения, накопленные грусть и усталость обращались в черствость и злость. Ана была безнадежна и беззащитна. Бей и пинай крысу, забравшуюся в дворянский дом.

Только Дионис утешал ее, обещая покарать обидчиц. Называл ее красавицей, когда она начинала верить в свое уродство, называл заброшенный дом их домом, где она сможет разбить прекрасный сад, называл себя ее рыцарем, который заберет ее, когда они повзрослеют.

Ана жила их встречами, фантазиями о своем месте и свободе и обещанием, что они станцуют вместе на церемонии совершеннолетия.

Однажды, когда Дионис гордо вел ее по улице, держа за руку, их заметила мать-настоятельница. Она подошла к Ане и мягко предложила вернуться в академию и по пути лишь немного пожурила, позволяя Ане надеяться, что ее побеги не так уж и страшны.

Ночью ее впервые наказали хлыстом без лечебной силы Света. Следы от ударов больше не заживали. На окнах кельи установили решетки, а дверь закрывалась на засов снаружи.