Его прикосновение было почти неощутимо под слоем юбок, но в ногу впились колючки тревоги.

Первосвященник за нее переживал, он такой добрый человек.

– А почему нет? У меня хорошее образование.

Он покачал головой и улыбнулся одними уголками губ.

– Моя милая, в этом мире не все так просто. Кто возьмет гувернантку без фамилии, опыта и с такой репутацией?

Ана впервые подняла на него глаза.

– С какой репутацией?

– Не притворяйся, что не знаешь, что о тебе говорят. – Его рука поползла выше, сжала бедро. – Ты ленивая, неконтролируемая, не уважаешь аристократию. Да, ты на самом деле не такая, но все вокруг считают иначе. – Он придвинулся ближе. – А еще, моя милая. – Он наклонился над ней и прошептал на ухо: – Говорят, что ты не веришь в Святца.

Ану обдало спертым, сладковатым дыханием. Колючки в ноге обратились лезвиями, перерезающими сухожилия. Она замерла, испуганно, растерянно. Рука первосвященника пригвоздила ее тело к кровати, а взгляд – ее мысли.

Она должна попросить его уйти. Должна. Но как, если губы стянуты нитями сомнений?

Он ей как отец. Он желает ей только лучшего. Он прав, о ней в самом деле так говорят. Она – неблагодарная девчонка, которая выдумывает невесть что о том, кто заботится о ней.

Грудь, лицо, руки горели. Страх и злость, стыд и вина сплелись в тугой узел, терзая ее изнутри.

– Я помогу тебе. Дам тебе кров над головой, работу и достаток. Ты знаешь, что я довольно-таки богат, моя милая. – Слова первосвященника доходили до нее медленно, будто сквозь толщу воды.

Не надо, не хочу.

Ана молчала.

– Вижу, ты понимаешь, о чем я говорю, моя красивая, юная леди.

Она не понимала.

Первосвященник взял Ану за подбородок и повернул к себе.

Она не хотела понимать.

Сухие, морщинистые руки грубо сжали ее челюсть.

Она понимала все совсем не так.

– Ты не представляешь, как дорога мне, моя милая, – первосвященник снова зашептал ей на ухо, а потом навалился на нее всем телом.

Она просто все не так поняла.

Он с силой дернул ее за незатянутый корсет. Оглушающе затрещала ткань нижней рубашки, которую бесцеремонно срывали. С Аны сдирали и кожу.

Первосвященник навалился всем весом, запустив руку под юбку. Он был тяжелый, и пахло от него неприятно. Кисло-сладко и немного рыбой. Ана смотрела в потолок и надеялась, что он сейчас встанет и уйдет. И они притворятся, что этого никогда не происходило. А потом она поднимется, наденет свою кожу обратно, затем темно-зеленое платье и будет танцевать на балу, танцевать и танцевать, пока не поймет, что снова способна двигаться.

– Я рад, что мы нашли общий язык, – запыхавшись, проговорил он.

В нее вогнали железный прут, она завопила. Ей заткнули рот. Молчание – общий язык насильника и жертвы.

Ана увидела себя со стороны, обмякшую, поверженную. Это место не хотело ее отпускать, не хотело отдать заслуженную и долгожданную свободу.

Тогда ей придется ее вырвать.

Ана лежала недвижно, пока первосвященник не ослабил хватку, затем улыбнулась, взяла его за голову двумя руками, будто для поцелуя. Он улыбнулся ей в ответ и потянулся к ее губам. Она со всей силы вдавила большие пальцы в его глаза.

Он заорал и отпрянул. Ана вскочила с кровати и рванула к двери, чудом не запутавшись в остатках одежды.

– Проклятое отродье! – услышала она.

«Кто бы мог подумать, что он окажется прав», – подумала Ана и перевернулась на другой бок.

Ей почудилось, что она, как тогда, касается холодной, металлической ручки двери, тянет на себя, сквозняк бьет в лицо.

«Я ведь тогда думала, что почти сбежала…» – Ана снова нырнула в воспоминания.

У нее не было и шанса.

Руки Аны резко потянуло назад и скрутило за спиной, ее подняло в воздух, швырнуло на кровать и вжало в стену. Вот он, Свет в действии. Тонкие нити обвили ее паутиной, не давая пошевелиться. Первосвященник стоял, зажмурившись и сморщившись от боли, одной рукой он дирижировал нитями, другой касался своих глаз.

Ана сжала зубы, чтобы не разрыдаться.

Первосвященник открыл глаза, и она увидела, что они целы и только лицо осталось обезображено кровью и улыбкой, больше походившей на оскал.

– Моя милая, милая девочка, – тихо, вкрадчиво сказал он, – я думал, мы друг друга поняли. Разве толика женской ласки для старика – это большая цена за достойную жизнь?

Он присел на край кровати и похлопал ее по бедру.

Она не могла ни увернуться, ни отдернуть ногу. От беспомощности ей хотелось кричать, но голос не слушался. Она злилась. Злилась на первосвященника, на себя… Что не ответила ему сразу, не отказала, не сорвала его руки со своего тела, не убежала.

– Ничего, для тебя есть еще применение. – Он поднялся и вышел за дверь.

Ана тогда даже сообразить не успела, что случилось. В комнату вошли двое в белом, стащили ее с кровати, надели мешок на голову и уволокли. Дальше только туман. Туман, перемежающийся чьими-то криками, ее криками и болью, болью, болью.

«Не так я хотела почувствовать себя взрослой, не так…»

Ана поднялась с кровати и подошла к окну. Из него все еще открывался вид на сад, наполненный гортензиями. «Я бы предпочла забыть». Она нахмурилась и задернула шторы. Хотя бы можно порадоваться, что он никому больше не навредит.

День церемонии совершеннолетия и правда изменил ее жизнь, но совсем не так, как она рассчитывала. «Неужели я верила, что мне удастся стать цветочницей? Какая чушь».

Из каждого угла, казалось бы, новой комнаты на Ану смотрели тени прошлого, тянули к себе. «Они мертвы, все мертвы, хватит». Она дернула за рычажок на стене у изголовья кровати, чтобы позвать Лиззи. Горничная появилась в дверях быстрее, чем Ана ожидала. Запыхавшаяся и растрепанная, она спросила:

– Г-госпожа, вы звали?

– Да, помоги переодеться.

На ее платье все еще красовалось багровеющее пятно, а Ана захотела выйти на свежий воздух. Да и пора было познакомиться с поместьем поближе.

– Слушаюсь. – Глаза Лиззи забегали, она будто не знала, как подступиться.

Ане показалось, что горничная уже не так дрожала и переживала, как при их знакомстве. Ее это порадовало.

– Расстегни мне корсет. – Ана повернулась спиной и указала, что делать.

Лиззи послушно подскочила: ощущалось, что занятие для нее непривычное – пальцы соскальзывали, крючки поддавались не с первого раза. Две другие горничные, помогавшие Ане утром, были опытнее.

– Где ты раньше работала, если не секрет?

– На кухне, госпожа. П-простите меня, госпожа, я совсем н-ничего не умею! – голос Лиззи стал выше, и в нем послышались жалобные нотки.

– Я просто поинтересовалась, не переживай. Ты же не против помогать мне?

– Н-нет, что вы, госпожа! Для меня это такая возможность… – Лиззи замялась.

– Я по голосу слышу, что что-то не так, – Ана постаралась звучать как можно дружелюбнее.

– Н-нет, все в порядке! – Она расстегнула последний крючок, и корсет упал на пол.

Ана подняла его и положила на стул, затем попросила Лиззи подготовить сменное платье, указав на шкаф, а сама продолжила раздеваться.

– Как Джеймс поживает? – Ана знала, что рискует потерять даже надежду на доверие Лиззи, но ей хотелось подтвердить свои подозрения о том, что он рассказал Лиззи о встрече с ней.

Горничная замерла, но быстро вернулась к платью. Ее молчание показалось Ане странным.

– Может быть, он тебе рассказывал, что мы с ним случайно встретились, когда я жила в другом крыле? Думаю, он решил, что я сумасшедшая. – Ана легко рассмеялась, надеясь разрядить обстановку. – А у меня лишь разболелась голова.

Лиззи удивленно обернулась.

– Да, г-госпожа, он мне рассказывал… – Она подала Ане юбку, потупившись.

– И что, ты подумала, что я ненормальная?

Шея служанки покраснела, а за ней и лицо.