Численное превосходство склонилось на сторону противника. Аржанова выглянула из крытой повозки с пистолетом в руке, однако стрелять не решалась. Настоящая куча-мала клубилась недалеко от повозки.

— Уходите! — крикнул ей Ермилов, геройски отбиваясь от трех человек. — Уходите! Я их задержу!

Якоб-Георг прыгнул на козлы, схватил вожжи, хлестнул кнутом лошадей. Они дружно пошли с места галопом. Повозка, подпрыгивая на неровностях дороги, помчалась вперед. Увидев это, австрийские драгуны вернулись к коновязи, сели в седла и поскакали за ней.

Николай уже достал из чехла штуцер. Курская дворянка откинула задний полог, и теперь драгуны были перед ними, как на ладони. Сын Глафиры вскинул ружье, заглянул в «диоптр».

— Подпустим на двадцать шагов, — сказал он барыне. — Так вернее.

Она кивнула и приказала:

— Не убивай людей. Стреляй по лошадям.

— Почему, ваше сиятельство? — не удержался от вопроса меткий стрелок.

По его разумению сейчас представлялась отличная возможность избавиться от погони вообще. У них в наличии шесть стволов и, следовательно, шесть пуль. Драгун всего четверо. Таким образом, две пули остаются в запасе. Для большего урона неприятелю можно прикончить даже двух верховых лошадей.

Не впервой им из повозки отстреливаться от нападения всадников. Много раз подобные схватки случались в Крыму и кончались они всегда разгромом татар или поспешным их отступлением. Никого не жалела матушка-барыня. Вместе с ним, плечом к плечу, вела прицельный огонь из ружья или пистолета и спокойно смотрела, как корчатся на иссушенной солнцем крымской земле смертельно раненые мусульмане. А сейчас почему-то беспокоится о вражьих душах.

Аржанова как будто прочитала его мысли. Впрочем, ей это было нетрудно. Целая жизнь прожита вместе, жестокие испытания пройдены. Николай, верный слуга, еще и сердце свое положил к ногам обожаемой госпожи. Рукой Флора коснулась его плеча:

— Пойми, друг мой, там остался наш добрый Ермилов. Нельзя причинять швабам большого вреда. Они потом на нем отыграются.

Николай мельком взглянул на курскую дворянку. С лицом, печальным и озабоченным, она смотрела на дорогу. Драгунские лошади шли широким размеренным галопом и неуклонно приближались. Стали отчетливо видны сверкающие на солнце металлические налобники на красивых меховых шапках солдат Лихтенштейнского полка, красные лацканы с медными пуговицами на их зеленых кафтанах.

— Все же, — добавила Анастасия, — это — не дикая крымская татарва. Это — наши братья-европейцы, тоже христиане, хотя и католики…

Выстрел из штуцера прозвучал, как удар грома. Эхо его долго перекатывалось по долине, отталкиваясь от обрывистых скал, от воды в реке, от земли с садами и огородами. Пуля попала в грудь лошади, немного опередившей других. Она сначала грохнулась на колени, потом завалилась набок. Солдат перелетел через ее голову и распростерся на дороге. Трое его товарищей прекратили преследование, сошли с коней и помогли упавшему подняться на ноги. В бессильной ярости он погрозил беглецам кулаком.

В своей повозке они неслись вскачь до тех пор, пока изнуренные лошади не встали прямо на дороге. Пена хлопьями сходила с их крупов, бока тяжело вздымались. Животным срочно требовался отдых. Путники, свернув к реке, спрятали повозку в зарослях, распрягли лошадей и пустили их пастись. Сами вытащили из покозки нехитрый скарб, развели костер и заварили чай. С кружкой горячего напитка в руке разговор складывался легче, пусть и совсем невесело.

Они жалели Семена Ермилова, выходца из государственных крестьян, честного служаку, доблестного кирасира. Он принял удар на себя. Спасти его они не смогут, он останется в лапах австрийской полиции. Но болтать сержант не будет, в знакомстве с российским дипломатом не признается. Лучшая для него версия: он — украинец, дезертир из польских войск, ибо по нему видна строевая выправка, ловкость и смелость, присущие солдату.

Так инструктировала курская дворянка Еромилова в течение их путешествия по лесам и горам. Беседы происходили на привалах. Подробно и терпеливо объясняла Флора, как следует сержанту держаться, если, не дай бог, попадут они в какую-нибудь передрягу. Однообразные эти разговоры, бывало, злили Николая, Глафиру и даже Якоба-Георга. Однако теперь они согласились, что подготовка пришлась весьма кстати.

Предсказать действия капрала не составляло особого труда. Естественно, он пошлет конную эстафету с рапортом о случившемся начальству. Скорее всего, оно находится в ближайшем крупном городе — Шумперке. Хорошо бы им добраться туда раньше, повозку бросить, лошадей продать и нанять баркас. Словаки говорили им, будто недалеко от Шумперка в Мораву впадает третья горная речка, и она делается шире, глубже, спокойнее. Там ходят довольно крупные суда, рыбачьи и купеческие. На них-то путники и надеялись, ибо при плавании по реке вероятность встречи с полицией гораздо меньше…

Черная вода, пребывающая в вечном движении, завораживала. Мелкие волны морщили ее поверхность. Они бежали и бежали в одном направлении: с севера — на юг, с Рихлебских гор и возвышенности Есеник — к плодородным равнинам. Без живительной речной влаги эти пространства наверняка остались бы пустынными, непригодными для человеческого житья.

Аржанова, спускаясь по Мораве к Дунаю, невольно сравнивала реку с Черным морем, которое полюбила. На море лучше. Там — простор, прозрачные глубины, белые «барашки» при легком бризе, горизонт, смыкающийся с небом. Здесь — как в мышеловке. Могучий мутный поток, сжатый с двух сторон, словно бы борется с твердью земною. Однако берега его причудливы и разнообразны. То скалы, то леса, то поля, возделанные трудолюбивыми крестьянскими руками, то деревни, то стены городов, подступающие к кромке воды.

Вероятно, Анастасия приглядывалась бы к достопримечательностям внимательнее, если бы точно знала, что австрийская полиция уже потеряла след ее команды. Однако такой уверенности Флора пока не имела. Уходя от возможной погони, они в моравских городах Оломоуц, Кромержиж, Угерске Градиште, Годонин каждый раз пересаживались на другое судно. Река растекалась вширь по долине, и корабли им встречались все более комфортабельные, с каютами, с кухней, с отлично обученным экипажем.

На австрийской территории Морава принимала немецкое название — «Марх». В городе Хоэнау-ан-дер-Марх, отстоявшем от слияния ее с Дунаем примерно на 60 километров, путники решили взять в аренду (вместе со шкипером и шестью матросами) двухмачтовый парусный бот. Им хотелось идти по собственному маршруту до Девина и там искать по торговым пристаням баржу «Матильда».

Как ни странно, она находилась именно в том месте, какое заранее указал на плане, вычерченном для курской дворянки, белый маг. Он вышел навстречу своим друзьям и поздравил их со счастливым преодолением многих серьезных препятствий. В маленькой его каюте они с трудом разместились за столом и долго молчали. Оглядев честную компанию, колдун посоветовал не беспокоиться о сержанте Ермилове. Он жив и в сопровождении полицейских подъезжает сейчас к Вене.

Тут пришел черед расставаться с Якобом-Георгом фон Рейнеке. Ему следовало из Девина вернуться в российское посольство в столице Священной Римской империи, пребывая под личиной лудильщика Курта Хаусманна, и лишь потом превратиться в первого секретаря. Надворный советник раскланялся со всеми, надел через плечо латанную-перелатанную холщовую суму, взял трость — он по-прежнему бинтовал колено левой ноги — и, громко стуча истертыми башмаками по трапу, поднялся на палубу. Аржанова пошла следом за ним.

Солнце клонилось к западу.

Некоторое время они смотрели на тени, лежавшие на коричневато-желтых досках палубы, на мачту, выкрашенную белой краской, на паруса, свернутые под реем. «Немец» снял круглую крестьянскую шапку из валяной шерсти, вздохнул и пробормотал:

— Желаю самого наилучшего, дорогая Лора.

— Подожди, — она поднялась на цыпочки и решительно обняла его за шею. — Я хочу кое-что тебе сказать.