Маленькое и бедное королевство возвысилось при правителе Фридрихе Втором. Он сумел провести коренные реформы в вооруженных силах и создать мощную армию. Пруссаки стали бить австрийцев на полях сражений.

Нынче мало кто помнил силезские войны, гремевшие в сороковых годах XVIII столетия. Но тогда прусский король отнял у династии Габсбургов плодородную и богатую их провинцию, Силезию. Зато участники другой — Семилетней — войны, завершившейся в 1763 году, жили и здравствовали. Их рассказы о баталиях при селениях Логовиц, Лейтен, Торгау, возле чешского города Прага звучали грустно. Крепко им там намяли бока солдаты Фридриха Второго. Просвещенная Европа немедленно признала короля великим полководцем, его военную систему — гениальной и достойной подражания.

Не повезло королю только с русскими. Их армия появилась на театре военных действий в 1757 году. Войдя в азарт, венценосец решил сам командовать войсками в битве при Цорндорфе. Он чудом остался в живых, когда его прежде непобедимые полки, не выдержав штыкового удара, побежали. Потом русские вошли в Берлин. Они стребовали с городских обывателей двухмиллионную контрибуцию, разорили оружейные и пороховые заводы, сожгли армейские склады и не спеша удалились с обозами, нагруженными всевозможным добром.

«Неугомонный Фриц» перешел в мир иной в 1786 году. Созданное им милитаристское государство, сильное и процветающее, стало играть важную роль в европейской политической системе. Трон в Пруссии унаследовал его племянник, Фридрих-Вильгельм Второй из той же династии Гогенцоллернов. Талантами старшего родственника он не обладал, но амбиции имел огромные. Он двинул к южной своей границе, в Силезию, два отборных армейских корпуса и стал угрожать австрийцам новой войной…

— Вот проклятые боши! — говорил в сердцах Уве Оксенкнехт, молодой полицейский шпик, приставленный к Аржановой. — Они не успокоятся, пока им как следует не надерут задницу!

— Кто надерет? — притворно удивилась курская дворянка.

— Русские, конечно.

— Наши сейчас воюют с турками и шведами. Им тяжело.

— Но мы союзники, не так ли?

— Союзники, — согласилась Флора.

Разговор происходил уже не на улице, а в кофейне «У синей бутылки», заведении старомодном и добропорядочном, куда женщин одних, без спутников не пускали. Три серебряных талера, которые Анастасия вручала австрийцу при каждой их новой встрече, сделали свое дело. Уве проникся доверием к жене дипломата, судя по всему, женщине очень простой, доброй и отзывчивой.

Теперь он привел ее в кофейню, чтобы пожаловаться на трудную жизнь. У российской дипломатической миссии он дежурил раз в неделю, у миссии королевства Пруссия — три раза. Но там денег ему никто не давал. Более того, позавчера, когда он пошел за секретарем посольства Бекером, двое каких-то бродяг пристали к нему у церкви Августинцев, назойливо выпрашивая милостыню. В результате Бекера он упустил и снова увидел лишь через два с половиной часа у дверей посольства. Подобные номера пруссаки проделывают нередко и с другими коллегами Оксенкнехта, а наказывают за них штрафами таких неопытных служак, как Уве. Разве это справедливо?

Потом Анастасия выслушала сумбурное повествование о недолгой учебе молодого полицейского в Венском университете, откуда его выгнали за нехождение на лекции, о его родном дяде, работающем делопроизводителем в полицейском управлении, о семье, рано потерявшей кормильца. Откровенность Уве отчасти объяснялась стограммовым стаканчиком рома, который в кофейне подавали постоянным посетителям. Курская дворянка оплатила весь заказ, дала Оксенкнехту пять талеров вместо обычных трех и попросила впредь сообщать ей о событиях у посольства Пруссии и прогулках его дипломатов.

По дороге домой она думала, правду ли сказал ей австриец. Однако, как бы то ни было, Уве — ее первое знакомство в Вене вне стен российского представительства. Оно несет признаки классической вербовки. Аржанова завербовала полицейского шпика, причем по его собственному желанию. Жаль только, что служит он не в Министерстве иностранных дел у князя Кауница, а у графа Пергена. Хотя за спиной у Оксенкнехта — дядя-делопроизводитель, и вдруг это когда-нибудь пригодится…

Прибытие курьеров с депешами из России всегда было волнующим событием в однообразной и скучной жизни посольства. Появлялись они раз в месяц, между 15-м и 20-м числами и привозили вместе с официальными бумагами частные письма для сотрудников. Ездили курьеры парами. Одна пара находилась в пути, другая оставалась в посольстве, потом они менялись. Всего в штате заграничного учреждения в Вене числилось четыре курьера и получали они по 90 рублей в год при бесплатном обмундировании и питании. На курьерские должности назначали военнослужащих: прапорщиков и сержантов. Кожаную суму, запечатанную красными сургучными печатями Иностранной коллегии, вез офицер, унтер-офицер выступал в роли его помощника и охранника.

Из этой кожаной сумы госпожа фон Рейнеке получила пакет от баронессы Греты фон Шулленус, ее родной тети по отцу, проживающей в Курляндии. Послание родственницы, написанное по-немецки, занимало две страницы крупным, разборчивым почерком и целиком посвящалось описанию последних событий в родовом поместье: сильный снегопад, поломка ветряной мельницы, болезнь комнатной собачки, визит престарелого пастора. На самом деле это была шифровка от светлейшего князя Потемкина-Таврического и управителя его канцелярии коллежского советника Попова. Требовалось наложить на текст так называемую «решетку Кардано», изобретенную миланским врачом и автором многих научных работ, Джилорамо Кардано, жившим в XVI столетии.

«Решетка» — всего лишь лист бумаги, кусок ткани или тонкой кожи, в котором проделано множество отверстий — «окошек». Они располагаются в определенной системе, имеют нумерацию. «Решетка» накладывается на первоначальное послание, вроде бы вполне безобидное, и тогда сквозь «окошки» проступают буквы секретной депеши. Этот тип кодирования получил также наименование «шифра перестановки». Надежное и остроумное изобретение, но неудобство его в том, что приходится придумывать слишком длинные и запутанные тексты для первоосновы.

Аржанова, порывшись в ящике со своим бельем, достала со дна свернутый в трубочку прямоугольный кусок тонкой лайковой кожи. Он совпадал по размеру с листами, испещренными каракулями «тети Греты». Но кожа залежалась и сама по себе скатывалась обратно в трубку. Анастасия с нажимом разгладила ее ладонями раз, другой, третий. Затем наложила лайку на основной текст и стала по очереди выписывать проступающие в «решетке Кардано» буквы. Получилось короткое послание:

«Флоре. Надеюсь, путешествие благополучно завершилось и вас приняли хорошо. Осматривайтесь на месте, не торопитесь. Важны любые сведения, любые информаторы. Больше сотрудничайте с Немцем. Всегда верил в вашу удачу, верю и сейчас. Князь».

Курской дворянке хотелось в суховатой деловой записке узнать голос великолепного Григория Александровича, его своеобразную интонацию. Составлял письмо, конечно, не он, а Попов. Никаких сентиментов допускать не полагалось. Но иногда какое-нибудь слово выпадало из ряда официальной лексики и звучало намеком на искренние чувства: «Всегда. Верил. Верю. Сейчас». Действительно, им обоим пока остается только верить…

Тем временем в кабинете посла Дмитрий Михайлович Голицын, первый секретарь посольства фон Рейнеке и второй секретарь Федор Опочинин разбирали свежую почту. В ней присутствовали как открытые, так и зашифрованные депеши. Конфиденциальную корреспонденцию Иностранная коллегия скрывала при помощи «цифири», или цифровых кодов, достаточно сложных и меняющихся раз в год. Ключ к коду хранился в сейфе, искусно спрятанном в кабинете посла.

Голицын достал его и передал Опочинину, который исполнял обязанности шифровальщика. Взяв письмо с колонками четырехзначных цифр, второй секретарь сел за стол и склонился над бумагами. Эта работа не терпела спешки, требовала предельной сосредоточенности и большого внимания к каждой детали.