Как будто в волшебную пелену страсти погрузил курскую дворянку князь Мещерский своими жгучими ласками. Кто научил его так обращаться с женщинами в постели? Где усвоил он подобные тонкости и ощущение того, когда можно еще продолжать, а когда – непременно закончить? Во всяком случае, его неведомая Аржановой наставница старалась не зря. Чутким, изысканным любовником сделался молодой кирасир.

От ее твердых, округлившихся сосков, от груди, словно наполненной нестерпимым жаром, горячая волна пошла вниз, и Анастасия застонала. Венчанный супруг, держа нареченную за бедра, шепнул ей на ухо: «Немного прогнись, ненаглядная моя, и тогда ОН достигнет предела. Ты сразу это почувствуешь…» Курская дворянка покорно исполнила просьбу мужа и была вознаграждена, испытав нечто, доходящее до содрогания, до сладкой боли, до мгновенного беспамятства…

Утром в понедельник Глафира довольно долго стучала в двери господской спальни. Никто не отзывался. Нажав на литую фигурную ручку, горничная отворила дверь и вошла в комнату. Молодожены почивали, крепко обнявшись. Несмотря на то что дрова в печке прогорели и в спальне становилось все холоднее, князь и княгиня Мещерские, видимо, от холода не страдали и оставались совершенно обнаженными. Глафира заботливо укрыла их толстым ватным одеялом.

Она вернулась на кухню, где пылал огонь в очаге и готовился завтрак. Немало разносолов из трактира Демута гости на свадебном ужине не съели. Но накормишь ли крепких мужиков этакими французско-голландскими кулинарными изобретениями? В начале дня им нужна горячая густая каша, краюха хлеба с куском ветчины или сала, чай, сдобренный ложкой меда.

Сержант Чернозуб и унтер-офицер Ермилов уселись за стол вместе с Досифеем и Николаем. Они привыкли чувствовать себя членами одной семьи и остались ночевать в доме на Невском, благо там имелось шесть комнат, не считая кухни, двух кладовок и помещения для прислуги. Глафира положила всем в глиняные миски по два черпака каши.

– Ну, як же ж там почувають соби наши молодые? – задал ей вопрос Чернозуб, уроженец Полтавской губернии.

– Спят, – ответила горничная.

– Ото ж, видать, дуже зморилися, – богатырь-украинец подмигнул ей с игривым видом. – Це ж буде перша ихняя ничь. Вона така цикава…

Николай, который сидел, понурив голову, и больше ковырял кашу ложкой, чем ел ее, гневно блеснул на него глазами:

– К чему вы это говорите, дядя Остап? На что намекаете?

– Та ни на шо, – сержант пожал плечами. – Перша шлюбна ничь, она и е перша. Уси про вону знають…

– Значит, и болтать зря не надо! – молодой слуга стукнул по столу кулаком.

– Зараз я ничого поганого не казав, шоб тоби так обозлиться. А шутковать никому не заборонено, – Чернозуб, служа в Российской императорской армии второй десяток лет, изъяснялся на некой смеси русского языка и «ридной мовы».

– Ваши дурацкие шутки… – начал было Николай, играя желваками.

– Ладно тебе! – Глафира, сидевшая рядом с сыном, энергично толкнула его локтем.

– Надоело уже! – Николай вскочил на ноги и выбежал вон из комнаты.

Кирасиры проводили юношу осуждающими взглядами. Слушать старших положено рекрутам, а не разные выходки себе позволять. Сразу видно, зазнался лучший стрелок разведывательно-диверсионной команды. Хотя заслуг его никто не умаляет. С первого выстрела уложил он главаря мятежников в крепости Чуфут-кале, затем точно так же и самого Казы-Гирея на горе Чатыр-Даг. Конечно, госпожа Аржанова его деяния при всех отмечала, дорогие подарки дарила. Однако ты поди-ка еще послужи, похлебай варева из походного котла, потягайся с ворогами в смелости, хитрости, ловкости.

Глафира знала настоящую причину вспыльчивости сына, но помалкивала. Матери Николай открылся, и от этой тайны заболело у нее сердце, как от большой беды. Влюбился мальчишка в свою госпожу. Слишком часто в последней командировке бывал с ней рядом. То в засаде сидел, то ее оружие чистил и заряжал, то ездил с ней в повозке, слушая их с Мещерским беседы. Опять же добрые слова она ему говорила, восхищаясь невероятными его способностями к меткой стрельбе и привязанностью к егерскому штуцеру с восемью нарезами в стволе.

Горничная даже в церковь ходила, молилась о спасении единственного ребенка от этой злой напасти. Еще заветные заговоры на полнолуние читала, которым научилась от бабки своей, деревенской знахарки и колдуньи. Но больше надежд возлагала она на скорое возвращение в Аржановку, дабы женить Николая немедля. Девок там на выданье полно. Какая-нибудь разбитная молодуха живо излечит его от томления плоти, прелестями своими займет воображение, в коем пока царит безраздельно распрекрасная Анастасия Петровна…

Звук колокольчика, донесшийся из господской спальни, прервал разговор на кухне. Кирасиры и Досифей степенно толковали о недостатках нынешней молодежи. Может быть, кое-каким навыкам она от старшего поколения и научилась, но жизни все-таки не знает, а гонор имеет немалый, против шерсти гладить ее не моги. Горничная велела мужчинам убирать со стола, сменила цветастый кухонный фартук на белый передник с воланами по краям и побежала к господам.

Князь Мещерский в халате расхаживал по комнате и улыбался. Аржанова сидела на постели, завернувшись в одеяло. Порванная ночная сорочка нежно-салатового цвета лежала возле нее.

– Каково нынче почивали, ваше высокоблагородие? – вежливо осведомилась Глафира.

– Отлично! – ответила Анастасия и указала служанке на сорочку. Горничная взяла ее в руки, расправила, сразу оценила ущерб, нанесенный дорогой заграничной вещи, и вопросительно посмотрела на барыню:

– Чинить прикажите?

– Как знаешь.

– Заштопать, конечно, можно, но прежнего вида не будет.

– Это потом. Сейчас подай мне новую, из сундука.

– Вода для вас готова, – доложила Глафира. – Для его сиятельства согреем попозже.

– На сегодня у нас другое расписание. Никаких обливаний, одеваний, выездов из дома. Завтрак принеси в спальню, за едой на обед и ужин пошли Досифея в трактир. Далее все свободны до вечера.

– Отчего ж так? – удивилась Глафира.

– Наступили праздники, – курская дворянка сладко потянулась. – Праздники любви…

Подав госпоже свежую ночную сорочку сиреневого цвета, горничная заглянула на кухню, отправила кирасир восвояси, сказавши им, что поручений от майора сегодня не будет, и пошла искать Николая. Как она и предполагала, находился он на заднем дворе дома, на конюшне, в деннике арабского жеребца серой масти по кличке «Алмаз», любимца Аржановой, и с ним разговаривал, расчесывая гребнем белую его гриву. Разговор этот был печальным. Глафира дала Алмазу горбушку хлеба, щедро посоленную, Николаю – большое краснобокое яблоко.

– Барыня говорит о скором отъезде, – сообщила она сыну.

– И куда путь держать будем? – Николай взглянул на мать.

– Недалеко. В Аржановку.

– На все их господская воля.

– Да ты не грусти. Сама она замуж вышла ни с того ни сего, и тебе быстро там найдет невесту.

– А мне все теперь едино, матушка, – на глазах молодого слуги как будто блеснули слезы.

– Ну-ну, – Глафира погладила сына по светлым волосам, стриженным в кружок. – Уж мы-то выберем тебе девку самую ладную, самую покладистую. Такую ягодку, что и не оторвешься от нее. За щедрыми подарками на свадьбу их высокоблагородие не постоит, вот увидишь…

Согласно этикету того времени, неделю после свадьбы молодоженам следовало делать визиты родственникам, которые присутствовали на венчании и на свадебном ужине. Но таковых ни у Мещерского, ни у Аржановой в Санкт-Петербурге не имелось. Оба офицера-измайловца сами заявились в дом на Невском к ужину через день и устроили настоящую полковую попойку. Где обитает фрейлина двора Ее Величества Владиславлева, князь и княгиня Мещерские не знали. Да она и не приглашала их к себе в гости.

Зато на 3 ноября 1783 года молодоженам назначила аудиенцию в Зимнем дворце императрица Екатерина II. Не без волнения готовились к ней сотрудники секретной канцелярии Ее Величества. Они понимали, что услышат от государыни не только поздравления по случаю венчания в храме Св. Самсония Странноприимца, но и важные наставления, касающиеся их новой работы.