Между тем Анастасия хотела бы заглянуть в будущее. Она уже сделала первый шаг к нему, встретившись с Адиль-беем, и думала, что светлейший князь за эту встречу похвалил бы ее. Но много, очень много таких же татарских лиц Флоре еще предстоит увидеть, много бесед провести с ними, много подарков вручить, много посулов пообещать. Они поддадутся ее уговорам. Ведь слова победителей имеют необыкновенную силу, особенно когда за ними таится скрытая от посторонних глаз любовь, похожая на сон…

Пробуждение, как всегда, наступило внезапно.

Десяток стрел, просвистев в воздухе, вонзились в крупы и шеи коней, в кожаные навесы на арбах. Заржали раненые кони, закричали люди. Обоз остановился, являя собой превосходную цель. Особенность ситуации заключалась в том, что буквально четверть часа назад почетный эскорт степняков, почтительно попрощавшись с ними, повернул обратно. А из оврага, расположенного в стороне от дороги и малозаметного, наверх поднимались всадники в чалмах, кричали: «Аллах Акбар!» и скакали на русских с обнаженными саблями.

— Кирасиры! Не трусь! Слушай меня! — отдал приказ князь Мещерский. — Пистолеты вон! По моей команде: пли-и!.. Становись в строй «колено о колено»!..

Эту эволюцию бойцы из отряда Флоры, купив в Гёзлёве коней, отрабатывали каждый день. Но диковатые крымские скакуны пока плохо поддавались дрессировке. Не желали они ходить строем и близко друг к другу, а рвались по одиночке в степь, на свободу.

Стрельба из пистолетов в данном случае носила декоративный характер. Попасть в цель со скачущей лошади всегда весьма затруднительно. Да и выстрел, прогремевший над головой, пугал животное до невероятия, делал его малоуправляемым. Кое-как собрались бойцы разведовательно-диверсионной группы и охранники Абдулла-бея в кучу, чтоб встретить нападающих единым фронтом.

— Анастасия! — орал секунд-ротмистр и поднимал палаш, указывая ей направление. — Быстро в центр! Мы прикроем тебя…

Но не тут-то было.

Алмаз, почуяв неладное, поставил уши торчком, выкатил лиловые глаза и призывно заржал, точно участвовал в поединке жеребцов за лучшую кобылу. Он картинно поднялся на дыбы, на задних ногах сделал три шага, спустился, прыгнул вбок и, закусив удила, понес свою хозяйку прочь от рукопашной схватки, что начиналась на степной дороге.

Его, конечно, заметили.

Пять или шесть человек в чалмах, крича: «Вон она! Вон она!», увязались в погоню и попытались взять Алмаза в кольцо. Это обстоятельство подействовало на него как красная тряпка на быка. Злобно всхрапнув, жеребец перешел на полный карьер. Разве можно коротконогим, узкогрудым татарским ходокам состязаться в скачке с лошадью древнейшей, прекраснейшей породы, за многие столетия любовно выпестованной всадниками пустыни? Спина у нее гибкая и длинная, легкие — огромного объема, ноги — тонкие, с крепкими костями и сухожилиями, мощными мышцами…

Тут еще из-за поворота с визгом, свистом и улюлюканьем вырвались степняки Адиль-бея и, как стая волков, бросились в бой. Алмаз, не сбавляя аллюра, прошел через их ряды точно раскаленный нож сквозь масло, и один помчался по равнине, заросшей пожухлой травой, на север, обратно к Курулу-Кыпчак.

Аржанова знала и про бешеный нрав «араба», и про его первоклассные качества скакуна. Ей оставалось только крепко упираться ступнями в стремена, сохранять равновесие в седле и, натягивая повод с трензельным удилом, поддерживать контакт со ртом лошади. Силы животного небезграничны. Рано или поздно Алмаз остановится. Где это произойдет, пока неизвестно. Сейчас Анастасию больше волновало то, что происходило в степи, уже далеко за ее спиной.

Задумавшись, она перестала следить за дорогой. Потому остановка произошла не совсем так, как ей хотелось бы. Алмаз влетел в маленькую татарскую деревушку с единственной извилистой улочкой. Там ему навстречу медленно двигалась мажара, запряженная парой волов. На мажаре ехали, жалобно и громко блея, восемь козлят абсолютно белого цвета, связанные пеньковой веревкой. От изумления жеребец замер перед мажарой, как вкопанный, а русская путешественница, подчиняясь законам динамики, продолжила движение. Она перелетела через голову Алмаза, упала в повозку с козлятами и от удара потеряла сознание…

Князь Мещерский сказал, что в следующий раз при подобном обороте он вставит дуло пистолета мерзавцу Алмазу в ухо и пристрелит его. Все лошади у них в отряде как лошади, лишь «араб» при попустительстве хозяйки позволяет себе сумасшедшие выходки.

Сержант Чернозуб сказал, что пора взять Алмаза в ежовые рукавицы. Он позанимается с ним. После десяти-двенадцати проездок под седлом сержанта тот станет как шелковый. Тогда госпожа подполковница сможет ездить на нем куда угодно безо всякой опаски.

Капрал Ермилов сказал, что степь штука коварная. Он самолично зарубил троих бусурман в этой схватке, и пусть им всем неповадно будет впредь устраивать засады. Как бешеных псов, надо убивать тех, кто посягает на жизнь верных слуг великой царицы.

Абдулла-бей сказал, что все хорошо, что хорошо кончается. Однако женщинам не следует брать на себя поручения, связанные с риском для жизни, ездить верхом в мужском наряде, путешествовать по стране, охваченной мятежом. Место женщины — в семье. За стенами дома ничто не угрожает ее жизни. Своей красотой она будет услаждать взор своего господина, законного супруга, а это — самое главное.

Жители селения Шибан, получив от Аржановой двести серебряных пиастров на обновление сельской мечети, а перед тем поймавши Алмаза и известив гостей карачи Адиль-бея о местонахождения знатного всадника, сказали, что Аллах всегда помогает людям добродетельным, с именем Его на устах живущим.

Николай сказал, что видел Казы-Гирея в «диоптр» своего штуцера. Он прицелился и хотел нажать на спуск, но тут арба покатилась в сторону. Все выстрелы из шести имевшихся у него заряженных ружей и пистолетов он произвел позже по толпе нападавших и с близкого расстояния, после чего оставшиеся в живых разбежались.

Глафира сказала, что кость на ноге барыни цела и сотрясения мозга не наблюдается. Есть сильные ушибы, особенно — на левой стороне: колено, бок, рука, плечо. Но это излечимо. Она поставит компрессы и будет втирать мазь «Золотой ус», состоящую из воска, нутряного бараньего жира, медвежьей желчи и пчелиного яда. Но теперь Анастасии Петровне необходим полный покой.

Долго ничего не мог сказать лишь капитан бригадирского ранга Тимофей Козлянинов, когда увидел Аржанову с перевязанной головой, ссадиной на щеке и опирающуюся на трость. Он привел «Хотин» в Гёзлёве три дня назад, принял на борт свежую пресную воду, провизию и дрова. Дул попутный ветер и надо было уходить из гавани. Командор задержал отправление парусника, не обнаружив на постоялом дворе «Сулу-хан» своей возлюбленной. Она с диверсионно-разведывательной группой появилась там в ночь со вторника на среду.

Теперь мужественный мореход стоял перед Анастасией, растерянно сжимая в руках букет красивых белых, желтых и пурпурных роз. Ему казалось, будто в данной ситуации цветы совершенно неуместны. Но он не знал, как ему поступать дальше. То ли немедленно послать за корабельным лекарем, то ли спросить, какие надобны лекарства, напитки или продукты, то ли просто выразить соболезнование.

— Садитесь, Тимофей Гаврилович, — слабо улыбнулась ему русская путешественница. — Рада видеть вас в добром здравии и весьма тронута вашим вниманием.

— А что, собственно говоря, здесь произошло? — обратился к ней с вопросом Козлянинов, немного придя в себя.

— Пустяки. Неудачная верховая прогулка.

— На этом вашем диком Алмазе?

— Почему он всем не нравится, я не понимаю.

— Потому что когда-нибудь он убьет или искалечит вас.

— Неправда! Вчера Алмаз спас меня…

— Ага, значит, все-таки спас, — проворчал Козлянинов, довольный своей догадкой. — Уж не татары ли угрожали вам?

— Мятежники устроили засаду, — неохотно ответила Аржанова.

Она решила, что уже проговорилась и нет смысла скрывать случившееся от человека, ставшего ей близким.