С такими словами Козлянинов опустился перед русской путешественницей на одно колено и торжественно склонил голову. Но тесная, узкая каюта капитана не предназначалась для эффектных телодвижений подобного рода. Длинная его шпага, продетая в лопасть лосинной портупеи, концом своим зацепилась за ножку единственного стула, не привинченного к полу. Когда командор поднялся, то стул с шумом опрокинулся. Из-за стены, отделяющей каюту от гардеробной, мгновенно выскочили два верных охранника: черный дог Гринго и рыжий англичанин Бредшоу. Гринго зарычал, оскалив клыки, Бредшоу схватился за кортик:

— What is happened?[152]

— Ша! — по-русски гаркнул на них командор.

Дружная парочка тотчас ретировалась обратно за стену, украшенную большим гобеленом в желтовато-коричневых тонах. Аржанова и бровью не повела. Чуть приподняв подол дорожного платья, она присела перед Козляниновым в глубоком реверансе. Ответ ее прозвучал взволнованно и искренне:

— Благодарю, Тимофей Гаврилович, за честь, ныне мне оказанную. Хоть и недолго мы знакомы, но с первых дней восхищаюсь вашим характером, смелым и великодушным. Однако позвольте мне, слабой женщине, вдове, давно лишенной мужской поддержки, в течение месяца подумать о вашем предложении. Очень многое определит оно в моей жизни, слишком сильно ее изменит…

Тут Флора с признательной улыбкой протянула командору руку в кружевной перчатке. Он припал к ней в долгом поцелуе, затем растроганно пробормотал:

— О, конечно, конечно, дражайшая Анастасия Петровна!

— Скажу два слова о бое с турками, — продолжала она. — Пришел грозный час испытаний. Хотела бы я провести его рядом с вами, мой отважный рыцарь.

Козлянинов колебался самую малость:

— Ладно. Но тогда со шканцев — ни шагу!

Аржанова в знак согласия кивнула головой и заговорила снова:

— Далее, господин капитан. Есть у меня человек, стреляющий отлично. У него — унтер-офицерский штуцер ручной сборки и новейшее прицельное устройство. Пусть он будет подле нас и наготове со своим заряженным винтовальным ружьем.

— Зачем? — не понял Козлянинов.

— Неплохо было бы уже в начале схватки нейтрализовать у неприятеля всех начальствующих лиц…

— При беспрестанном движении волн и паутине корабельных снастей полагаю сие маловероятным… — моряк задумался. — Впрочем, спорить не стану. Давайте вашего стрелка!..

Весело заливались на верхней палубе «Хотина» три дудки. Боцман Белоглаз и два его помощника-боцманмата играли любимейшую из своих мелодий: сигнал «Ступай к чарке!» Они сзывали экипаж на общее построение потому, что приближался «адмиральский час», или время от одиннадцати до двенадцати часов утра, когда матросам, солдатам и канонирам раздавали винные порции. Для того ботелер выносил к грот-мачте изрядных размеров деревянное ведро, схваченное железными обручами. В него вмещалось 170 чарок, каждая объемом около ста граммов.

Церемония раздачи имела вид несколько торжественный. Нижние чины по очереди подходили к грот-мачте, снимали шапки, крестились и подставляли ботелеру собственные кружки. Корабельный виночерпий опускал мерную чарку с длинной ручкой в ведро, после чего переливал живительную влагу в моряцкую посуду, стараясь ни капли не уронить на палубу. За его действиями наблюдали десятки глаз, среди них — капитан и вахтенный офицер — и ошибиться тут было никак не возможно.

Раздачей красного подогретого вина на Российском военном флоте отмечали среду, пятницу, субботу и воскресенье. В другие дни недели нижним чинам отпускали по две кружки пива. Однако пиво считалось напитком обыденным, просто способствующим лучшему пищеварению. Получали его, налитое в жбаны, на камбузе «уполномоченные» от капральств (в капральстве — семь человек. — А. Б.) вместе с «братскими бачками», то есть большими глубокими мисками, куда повара накладывали кашу или наливали щи, предназначенные всем членам данного капральства.

Сегодня, в пятницу, на обед, как всегда, полагалась рыба — сельдь пряного посола, по штуке на человека и весом не менее 450 граммов. В «братских бачках», розданных очень быстро, находилась густая овсяная каша. Козлянинов, желая подкормить людей после шторма и перед боем, распорядился сверх нормы выдать каждому по стандартной восьмидесятиграммовой порции коровьего масла. С ним каша стала гораздо вкуснее и питательнее.

«Хотин», уже снабженный «лиселями», шел, чуть накренившись на правый борт, со скоростью одиннадцать узлов. Ветер силою в четыре балла — мечта моряка — дул как раз в нужном им направлении: на северо-запад. Паруса, осиянные солнцем, туго выгибались на реях и немного напоминали облака, но только рукотворные.

Командор не спешил уходить со шканцев.

Улыбаясь своим мыслям, он вдыхал свежий морской воздух полной грудью, иногда прикладывал к правому глазу подзорную трубу и видел, что турецкая шебека, идущая впереди, неминуемо приближается. Почему-то она несла только треугольный «латинский» парус на бизань-мачте и трапециевидный на грот-мачте. Фок-мачта, наклоненная вперед, изредка покачивалась и парусного вооружения не имела, что мешало османам двигаться быстрее, чем российский флагманский корабль.

В ушах капитана бригадирского ранга до сих пор звучал голос Анастасии Аржановой. Она подала ему надежду. Не о сражении сейчас хотелось думать мужественному мореходу, а о… свадьбе. Прежде всего следовало уведомить его любимую матушку Агриппину Ферапонтовну. Она давно просила старшего сына побеспокоиться о продолжении их древнего рода и, следовательно, — о семье, о жене, о детях.

Правда, Агриппина Ферапонтовна и сама не сидела сложа руки. Трех невест, подобранных ею, видал Козлянинов, когда последний раз приезжал в отпуск в свое поместье. Ни одна из них ему не приглянулась. Куда было тихим, пугливым девицам из соседних дворянских усадеб до великосветских прелестниц, чьим вниманием пользовался бравый моряк, служа мичманом на императорской яхте «Штандарт» в Санкт-Петербурге! Так же не могли они сравниться с итальянками из Ливорно, чья знойная внешность сулила неземные наслаждения в постели. Еще знавал капитан «Хотина» темнокожих и толстогубых невольниц из Туниса и Марокко, покорных, точно собаки, но не способных ни мыслить, ни связно говорить.

Как звезды бледнеют на небосклоне при появлении яркого дневного светила, так и тени из капитанского прошлого нынче отступали прочь. Образ русской путешественницы заслонял их. Она представлялась командору истинным воплощением нашей прародительницы Евы. Она словно бы держала в руках плод, подаренный ей Змием, и мужественный мореход страстно желал, подобно молодому Адаму, поскорее испробовать вкус волшебного яблока…

Тем временем князь Мещерский, находясь в адмиральской каюте вместе с Аржановой, ожидал сбора всей разведывательно-диверсионной группы и задавал Флоре вопросы, на его взгляд, важные для их будущего:

— Вы действительно собрались замуж?

— Отчего вы так решили, Михаил?

— Но вы же сказали ему…

— Надеюсь, вам понятно, как сильно мы сейчас зависим от этого человека.

— Значит, вы обманули его?

— Разве? — удивилась Аржанова. — Я только попросила месяц на размышление, и все. Но вообще-то командор мне нравится…

— Месяц, — задумчиво повторил молодой офицер. — Целых тридцать дней. При нынешней ситуации все тут может поменяться кардинально.

— Вот именно, — Аржанова села в кресло, стоящее около койки.

Уперев руки в его подлокотники, обитые бархатом, она сплела пальцы и, глядя на них, постаралась сосредоточиться. Секунд-ротмистр посмотрел на ее отрешенное лицо и в молчании сделал четыре шага к стене с большим окном, повернулся и отмерил те же четыре шага обратно к двери. Никакого обсуждения им более не требовалось. Они без слов понимали друг друга.

Первыми, как обычно, явились слуги курской дворянки: Досифей и его сын Николай. Низким поклоном они приветствовали барыню. Она жестом разрешила им сесть. Сидеть и слугам, и пришедшим вслед за ними кирасирам пришлось на доске, положенной на две табуретки, и на полу. Другого места в каюте не имелось. Да и здесь им пришлось тесниться, потому что были они людьми могучими, высокими, широкоплечими, чем заметно отличались от низкорослой команды «Хотина».