Будучи пьян, Мордвинов ввязался в драку в припортовом трактире в городе Керчь. Там его матросы не поделили столы и скамьи с солдатами из гарнизона крепости. Солдат было больше. Достав засапожные ножи, моряки поранили многих, пробились из трактира на улицу и ушли на галиот, хором распевая песню: «Эх, яблочко, куда ты катишься…», ведомые доблестным своим капитаном, который тем не менее твердо держался на ногах.
По рапорту начальника керченского гарнизона генерал-майора Борзова началось следствие, после него — суд. Мордвинова разжаловали в рядовые. Полгода он носил матросскую куртку-бострог, лазал по вантам на мачты и реи, ставил паруса, тянул канаты. Но адмирал Сенявин ходатайствовал за него, опытного и умелого мореплавателя. Летом 1778 года Савве Фаддеевичу вернули чин мичмана, в январе 1782-го — чин лейтенанта[146].
Мордвинов зарекся пить горькую на людях. Однако все же пил: один, запершись в каюте, горюя о загубленной карьере. При шторме, когда всякое лечение от него корабельным служителям дозволялось, он пропускал два-три стаканчика вполне официально, чтобы переносить болтанку достойно, как то подобает офицеру с восемнадцатилетним морским стажем.
Аржановой лейтенант симпатизировал, но не смел проявлять своих симпатий в кают-компании. Сам он считал себя неудачником и думал, что никому не может быть интересен, тем более — красивой молодой женщине, по непонятной ему причине попавшей на «Хотин». В нужное ей время она покинет военный парусник. Больше они никогда не увидятся. Но сегодня, хлебнув чуть-чуть для храбрости своего лекарства, он пришел к ней в гости под благовидным предлогом, с приличествующим случаю подарком и мог быть с вдовой подполковника наедине, любуясь ее божественной внешностью и беседуя о разных разностях.
В это время другой поклонник Анастасии, капитан-лейтенант Морис Орелли, находился на вахте. Коричневый кожаный плащ с капюшоном защищал его от соленых брызг, однако воздух, наполненный водяной пылью, был сырым, промозглым, тяжелым для дыхания. Кроме того, штормовая вахта требовала неослабного внимания. Капитан-лейтенант пристально наблюдал за морем, за небом, за ветром, за парусами, за действиями рулевого матроса. Расхаживая по шканцам, он периодически проверял показания магнитного компаса, расположенного в нактоузе — небольшом деревянном шкафчике с одной застекленной стенкой, который стоял перед штурвальным колесом.
Из шестичасового его дежурства на верхней палубе флагманского корабля оставалось не более пятидесяти минут, и Орелли позволил себе задуматься. Он намеревался, сняв в каюте мокрый плащ и переодевшись в парадный мундир, нанести визит госпоже Аржановой, страдающей от «морской болезни». Пока продолжается шторм, спасения от нее нет. Но можно облегчить недомогание, если, например, пить лимонный сок, разведенный кипяченой водой. Ящиком свежих лимонов англичанин запасся еще в Керчи и теперь хотел презентовать Анастасии Петровне штуки четыре, на пробу.
Ярко-желтые плоды в прелестных тонких пальчиках русской путешественницы представились капитану-лейтенанту столь отчетливо, что он не заметил движения очередной волны и не отдал соответствующий приказ рулевому. Тот тоже зазевался, не повернул штурвальное колесо, чтобы отвести «Хотин» от белопенного гребня. Парусник начал «рыскать» носом. Волна тут же ударила в носовую надстойку и облила боцмана Белоглаза и его команду из четырех матросов, возившихся там у шпиля. Боцман погрозил рулевому кулаком.
— Штурвал направо! — запоздало скомандовал Орелли, очнувшись от своих волшебных видений.
— Слушаюсь, ваше благородие!
— Надо смотреть в оба, братец.
— Так точно, ваше благородие…
В отличие от Саввы Мордвинова, капитан-лейтенант был невысок ростом, худощав, подвижен. Появившись в адмиральской каюте, Морис изловчился поцеловать страдалице руку прежде, чем Глафира усадила его в кресло, стоявшее довольно далеко от койки. Сначала моряк рассказал о погоде. Волнение уменьшилось до пяти баллов, ветер имеет тенденцию к ослаблению. Возможно, на третий день шторм и впрямь прекратится.
Горничная хотела забрать у него лимоны и отнести в гардеробную. Однако англичанин попросил у нее нож и чашку. Затем, разрезав плоды пополам, он самолично выдавил из них сок, добавил воды и преподнес Аржановой. С недоверием покосилась она на этот напиток. Правда, изготовили его у нее на глазах, и, следовательно, никакого подвоха он содержать не мог. С осторожностью пригубив чашку, Анастасия убедилась, что сок — натуральный и кислота его помогает утолить жажду.
Далее их беседа, к досаде Глафиры, вечно подслушивавшей под дверями барской горницы, потекла на французском языке. Дело в том, что Орелли, служа на императорском военно-морском флоте двенадцатый год, совершенно без акцента, точно по-русски произносил лишь команды, морские термины, ругательства и некоторые фразы из бытового обихода. Для светской беседы такового словарного запаса явно не хватало. К тому же капитан-лейтенант решил поделиться с молодой женщиной своими корабельными воспоминаниями, и они нуждались в необычных эпитетах и сравнениях.
По-французски моряк говорил свободно. В его рассказе, коротком и занимательном, Аржанова нашла нечто сходное с собственными ощущениями.
Все в жизни англичанина подчинялось многовековым традициям. Родился Морис в семье дворянина и землевладельца. Однако был не первым сыном, а третьим, и согласно Закону о майорате рассчитывать на отцовское наследство не мог. Шесть лет он провел в частной школе, где получил хорошее образование и спортивную закалку. Затем его дядя по матери, капитан линейного корабля, взял юношу к себе. На королевской службе карьера его складывалась стандартно: юнга, матрос, боцман, подштурман, штурман.
Российские вербовщики прельстили молодого морехода высоким окладом жалования, офицерским чином мичмана и важным условием договора — плавать в южных морях.
Конечно, линейный корабль второго ранга «Принц Карл», на котором осваивал азы профессии Орелли, заметно отличался от «Хотина». Он имел на вооружении 85 пушек, расположенных на трех орудийных палубах, длину и ширину, в два раза превышающие размеры «новоизобретенного» парусника, глубину трюма — 6,5 метра. Но десятибалльный шторм, разразившийся в Атлантическом океане, легко превратил его в игрушку волн.
К тому времени Морис уже три месяца служил в должности юнги и вроде бы совсем привык к морской жизни. Однако, впервые увидев буйство стихли, он испугался. Дядя тогда преподал юноше жестокий урок. Сказав, что отделка щенка под капитана именно сейчас и начинается, он заставил племянника вместе с матросами подняться на площадку грота-марса.
При этих словах Аржанова, вчера утром побывавшая там, вздохнула и сочувственно покачала головой.
Капитан-лейтенант, ценя внимание русской путешественницы, тоже совершившей восхождение по вантам, продолжил взволнованный рассказ. Да, колебания грот-мачты «Принца Карла» достигали тридцати градусов. Да, сине-зеленые валы чередой шли по водной поверхности, зато с высоты они казались не такими уж большими и страшными. Да, ветер свирепо завывал в снастях. Вместе с тем его порывы действовали освежающе и заставляли забыть о головокружении. Держась за канаты, Орелли сперва корчился от приступов рвоты, но вскоре заметил, как они постепенно затихают.
Переживая сильнейшее нервное потрясение, можно забыть о недомогании. Оно уйдет, подавленное силой чувств, ярко вспыхнувших в необычной обстановке. Сохраните в памяти этот сигнал. Пусть он станет вашим оружием, все-таки «морская болезнь» — не язва желудка, когда необратимые изменения происходят в живых тканях организма…
— Сегодня к вам, как к министру на прием, не пробиться, — ворчливо сказал князь Мещерский, закрывая за собой дверь адмиральской каюты и приветствуя Аржанову кивком головы. — Что за паломничество среди бури?
— Все хотят помочь мне, — ответила вдова подполковника.
— Чем вы покорили сердца мореходов?