На ближайшей к Аржановой бизань-мачте нижний парус был косым, так называемым «латинским». Когда матросы опустили его, он почти совсем закрыл от русской путешественницы грот-мачту и фок-мачту. За огромным треугольным серо-белым полотнищем просматривалась только верхняя часть марселей, название которых она давно запомнила, и стоявшие над ними брамсели.

Ветер силою в три балла, или слабый бриз, мечта моряка, тут же наполнил паруса. Он как бы прижал корпус корабля к водной равнине, еще спокойной, лишь кое-где вспеняющейся маленькими барашками, и понес его на запад. Форштевень «Хотина» рассекал волны. За кормой корабля тянулась кильватерная дорожка, ровная, белопенная. Брызги ее не долетали до фальшборта. Качка практически не ощущалась.

Восхищенная дивной картиной, Аржанова теперь сравнивала военный трехмачтовик с его пушками, двумя палубами и трюмом, набитым до отказа, не с тяжелым и неповоротливым существом «Рыба-кит», а с птицей, чем-то напоминающей чайку. Она широко распластала свои белые крылья-паруса и свободно скользила в пространстве между светлым куполом неба и темнеющей толщей воды.

Солнечные лучи падали на поверхность моря, отражались от нее и снова уходили ввысь. При взгляде с юта чудилось, будто бы между волнами играют и ослепительно вспыхивают блики, подобные жидкому серебру.

Это был неземной, волшебный, сверкающий мир…

В адмиральской каюте Анастасии больше всего понравилось зеркало. Оно занимало простенок рядом с дверью, имело высоту от пола до потолка и раму из красного дерева с бронзовыми литыми украшениями явно нездешней работы. Аржанова в задумчивости остановилась перед ним, собираясь одеваться к ужину. Козлянинов предупредил ее, что именно за ужином в кают-компании сегодня будут ей представлены корабельные служители обер-офицерского ранга, а вдова подполковника Аржанова — им.

Великолепное зеркало отразило нагую высокую и стройную женскую фигуру. Наверное, от матушки своей Натальи Константиновны, орловской красавицы, от бабушки, от прабабушки унаследовала Анастасия эти покатые плечи, небольшую, но упругую, рельефно выступающую грудь, по-мальчишески узкие бедра, длинные ноги с тонкими лодыжками. Гибкость и силу дали ей упражнения, к которым приохотил молодую женщину покойный муж, — верховая езда, фехтование, владение огнестрельным оружием.

— Какое платье теперь надеть желаете? — спросила барыню Глафира, откидывая крышку большого сундука. — Изумрудное для визитов или то, бежевое, с юбкой-панье?

— Даже не знаю.

— Наденьте бежевое. А под корсаж — кружевную розовую шемизетку. Первый ужин здесь — дело официальное.

— Все мои платья капитан уже видел, — грустно сказала Аржанова. — Нечем мне его удивить.

— Пускай тому удивляется, что вы на его посудине плыть согласилися, — проворчала горничная.

— Вот если б со мною был тот петербургский наряд для губернского бала!

— С таким декольте? — Служанка с изрядным преувеличением показала на себе размер этой модной детали. — Да они бы тут враз очумели! Ведь ничего, окромя моря своего соленого, не видят в жизни, сердешные. Сдуру еще б посадили судно на мель…

Вдова подполковника в возмущении замахала руками:

— Типун тебе на язык! Что ты мелешь, Глафира! Только аварии мне сейчас не хватает…

Горничная мрачно усмехнулась:

— Уж не извольте гневаться, ваше высокоблагородие! Это я пошутила, конечно. Никаких аварий пока не предвидится.

— Откуда сие известно?

— Карты говорят.

Верная служанка всегда, при любых трудных ситуациях спрашивала совета у нарисованных, карточных тузов, королей, дам и валетов. Аржанова несколько лет назад подарила ей две колоды отличных игральных карт, отпечатанных в городе Берлине в четыре цвета — красный, черный, синий, желтый — и на атласной бумаге. Естественно, в них не играли, а только гадали.

Чтобы придать картинкам полную власть над ведомым и неведомым, горничная перед гаданием читала вслух заклинание, выученное у деревенской колдуньи бабушки Неонилы. В нем она называла тридцать шесть карт своими родственниками: сестрами, братьями, сыновьями, дочерьми, дядьками и тетками, сватами и сватьями, кумами и кумовьями — и просила их сказать сущую правду о том, что было, что есть и что будет. За правильные ответы она обещала им «житье привольное да раздольное».

Бывало, тузы, короли, дамы и валеты Глафире подчинялись, и ее предсказания находили подтверждение в действительности. Тогда она рассказывала про это всем, причем — неоднократно. Если предсказания не сбывались, горничная помалкивала, но своих подопечных защищала: они-де устали от работы и потому говорили неверно, или же гадание происходило в плохом месте и в неудачное для того время.

Никакого желания сейчас выслушивать деревенские байки Аржанова не испытывала и расспрашивать Глафиру о последнем ее общении с нарисованной родней не стала. Она велела служанке побыстрее подать ей белье, надеваемое под бежевое платье. Горничная открыла другой сундук и извлекла из него белые батистовые панталоны с кружевами, короткую батистовую же рубашку на бретельках и три нижние полотняные, туго накрахмаленные юбки…

В кают-компании Флоре прежде всего бросился в глаза стол, накрытый краской суконной скатертью. На нем сияла хорошо начищенная серебряная посуда: чарки, кружки, плоские тарелки, вилки, ножи, судки с солью, перцем, уксусом и горчицей, овальные блюда с хлебом, салатами, с жареными курами, нарубленными на куски, штофы с пивом и вином. Свет в это тесноватое помещение, имевшее форму прямоугольника, проникал через световой люк в потолке. Вдоль трех стен тянулись диваны. Над ними висели три картины, изображающие лес, поле и мельницу на реке. К обстановке, весьма добротной, можно было прибавить еще и клавикорды, задвинутые в угол.

При появлении Аржановой все присутствующие в кают-компании мужчины в форменных флотских белых и зеленых кафтанах встали с диванов. Козлянинов начал по очереди представлять их русской путешественнице и ее спутнику — секунд-ротмистру князю Мещерскому. Анастасия улыбалась и каждому протягивала руку. Моряки с учтивым поклоном ее целовали.

После этого капитан бригадирского ранга пригласил всех к столу. Сам он сел во главе его, Аржановой и Мещерскому указал на места справа от себя. Слева, согласно своим чинам, расположились два корабельных офицера в белых мундирах. Их имена Анастасия запомнила легко. Капитан-лейтенант Морис Орелли, англичанин, пребывающий на русской службе с 1770 года. Лейтенант Савва Фаддеевич Мордвинов, служащий с 1769 года на Донской флотилии. Третий стул рядом с ним оставался свободным. Козлянинов пояснил, что мичман Михаил Васильевич Карякин[138] в настоящее время на вахте, но позже придет непременно.

Кроме них, в кают-компании находились и другие люди. Они были одеты в зеленые кафтаны: корабельный секретарь, чиновник XI класса, штурман в ранге поручика и лекарь. С некоторым опозданием явился лейтенант артиллерии Дмитрий Никифорович Панов, командовавший на «Хотине» всеми двадцатью пятью орудиями. Его ярко-красный мундир с черным воротником, лацканами и обшлагами заметно выделялся среди прочих.

Панов оказался человеком общительным. Он взял на себя обязанность развлекать прелестную гостью светским разговором и преуспел в этом. Много фантастических, придуманных для смеха и оживления беседы подробностей поведал он Анастасии, описывая события минувшей войны с турками и действия орудийной прислуги на флагманском корабле. Остальные участники застолья, переглядываясь, изредка вставляли в его речь отдельные фразы, если Панов завирался особенно лихо.

Аржанова решила выступить в роли доверчивой и благодарной слушательницы. В нужных местах она восклицала: «Ах, как интересно!», «Не может быть!», «Замечательно!», поощряя лейтенанта артиллерии к дальнейшему повествованию. Козлянинов посматривал на вдову подполковника с удивлением. Он-то знал, что молодая женщина разбирается в устройстве гладкоствольных пушек, заряжаемых с дула, а также лично знакома с недавними союзниками турок в войне против России — крымскими татарами.