Бесспорно, его светлость сейчас пребывал в отличном расположении духа. Он долго рассказывал действительному статскому советнику о килимах. Человек тонкого художественного вкуса, Шахин-Гирей замечательно разбирался в особенностях сих ремесленных изделий. Он даже пообещал по возвращении ханского двора в Бахчисарай подарить Веселитскому ковер «кобекли-орта» своей любимой расцветки и размером не менее 3,58 на 2,93 метра.

«Как странно, — размышлял тем временем дипломат. — Столь высоко ценить вещи, изготовляемые народом, но не любить самое народ. Затеять настоящую революцию в стране, но не обладать железной волей революционного лидера. Раздавать направо и налево должности, деньги, привилегии, но не создать вокруг себя тесной когорты преданных единомышленников, без которых никакая революция не делается…»

Петр Петрович слушал монолог хана о килимах, согласно кивал головой и тайком посматривал на карманные часы на серебряной цепочке с брелоком. Он давно извлек их из правого кармана камзола, держал, зажав а ладони, и чувствовал, как внутри механизма качается балансир, как ритмично пощелкивают зубчатые колесики, сцепляясь друг с другом, а на циферблате толчками передвигается длинная минутная стрелка.

— Ваше превосходительство! — громко провозгласил Парфентий, появившись на пороге. — По вашему вызову прибыла сейчас госпожа Аржанова, вдова подполковника Ширванского пехотного полка. Прикажете принять или отправить восвояси?

— Анастасия Аржанова? — услышал этот доклад светлейший хан. — Неужели она снова в Крыму?

— Разве вы знакомы с ней, ваша светлость? — делано удивился Веселитский. Ему было кое-что известно о предыдущей командировке Флоры на полуостров.

— Знаком, — кивнул Шахин-Гирей.

— Может быть, пригласить ее?

— Обязательно. Я по-прежнему неравнодушен к женской красоте.

— Думаю, вам есть с чем сравнивать, — пошутил действительный статский советник. — Гаремы восточных владык…

— О нет! — перебил его правитель, — Вы ведь знаете, я — против диких азиатских нравов. У меня только три жены…

«И восемь наложниц в возрасте от четырнадцати до двадцати лет, купленных на невольничьем рынке в Гёзлёве!» — добавил про себя Веселитский.

Однако пикантный разговор о женщинах им пришлось прекратить. Камердинер привел на веранду посетительницу. Петр Петрович ожидал опять увидеть на ней синее карако, так выгодно подчеркивающее ее стройную фигуру. Но не по-осеннему теплая погода позволила Аржановой сегодня надеть обычное платье для визитов изумрудного цвета, накинув на плечи тонкую шаль из валенсийского кружева.

— Добрый день, ваша светлость! Добрый день, ваше превосходительство! — присела в глубоком реверансе молодая женщина, одновременно приветствуя и хана, и главу русской дипломатической миссии.

— Добрый день, любезная Анастасия Петровна! Вижу, отдых пошел вам на пользу, выглядите вы замечательно! — Петр Петрович шагнул к ней, поцеловал протянутую руку, весело заговорил о погоде.

Возможно, светлейший хан тоже хотел бы прикоснуться губами к прелестной ручке, так же запросто обратиться к старой своей знакомой, с улыбкой говорить ей комплименты. Однако восточный этикет подобных вольностей не допускал. Согласно законам шариата, в общественных местах, на людях мужчинам следовало избегать женщин, как зачумленных, зато дома они могли обращаться с женами и наложницами точно с рабочей скотиной.

Правитель крымско-татарского государства лишь издали чуть-чуть поклонился красавице, приложив правую руку сначала ко лбу, потом — к сердцу. Таким образом, он оказал ей почет, почти немыслимый в исламском обществе по отношению к лицам противоположного пола.

Аржанова это понимала.

— Безмерно рада снова видеть вас, ваша светлость, — сказала она. — Надеюсь, вы пребываете в добром здравии?

Анастасия начала светскую беседу и повела ее легко, свободно, просто. Прошлые встречи с Шахин-Гиреем давали ей такое право. Доверяя русской путешественнице, посетившей его страну осенью 1780 года, хан тогда передал с ней частное письмо к великой царице. Еще он просил вдову подполковника в разговоре с государыней хвалить его правление, больше рассказывая о достижениях, чем о недостатках. Она честно исполнила его просьбу.

Впрочем, Екатерина Алексеевна в том особенно и не нуждалась. Она давно составила себе мнение о молодом хане крымском, одобряла его реформы, финансировала их на протяжении пяти лет. Кроме того, о положении в Крыму ей регулярно докладывал статс-секретарь Турчанинов. Он подготавливал свои рапорты на основании донесений тех «конфидентов», что секретная канцелярия Ее Величества имела на полуострове и в Северном Причерноморье…

Конечно, Флора своими чувствами владела вполне и скрыть их за вежливой улыбкой могла. Но все же изменения, произошедшие с Шахин-Гиреем за эти два года, бросались в глаза и вызвали у нее искреннее сочувствие к повелителю крымских татар. Первый раз она увидела щеголя, будто бы час назад покинувшего какой-нибудь великосветский салон в Петербурге, красивого, стройного, уверенного в себе, озабоченного только своей внешностью. Ныне стоял перед ней человек, переживший какое-то несчастье и им чрезвычайно угнетенный, вялый, обрюзгший, небрежно одетый. Правда, на мизинце правой руки у него по-прежнему сверкал золотой перстень с крупным рубином, на мизинце левой руки — перстень с таким же большим изумрудом.

Их дальнейшая беседа касалась в основном главного события — отъезда хана в крепость Петровскую. Шахин-Гирей оживленно говорил о своих планах. Вдруг, глядя на Аржанову, он спросил, придет ли она на его придворный праздник, который хан хочет устроить здесь, так сказать, на прощание.

Веселитский насторожился.

Ни о каком придворном празднике он доселе не слышал. Наоборот, Шахин-Гирей вечно жаловался ему на свою несчастную жизнь в Керчи и мечтал вырваться отсюда поскорее. А теперь вознамерился проводить праздник. Где, в каком месте? На какие деньги? Для каких людей?

У правителя был свой ответ на вопросы посланника.

Юсуп-бей из рода Яшлав, верный его сторонник, владеет не только городской усадьбой, но и обширным загородным имением с домом, садом, виноградником. Оно расположено в трех верстах от Ени-Кале, совсем рядом с деревней Коп-Кыпчак, в живописной долине. Престарелый татарский вельможа не раз приглашал Шахин-Гирея посетить его имение. Печальные обстоятельства мешали принять приглашение. Но сегодня, как правильно заметил господин посланник, все изменилось. К тому же начинается сбор винограда. Праздник получится не слишком дорогим, но торжественным. На него придут те, кто своими трудами и заботами оберегал и поддерживал правителя в его изгнания.

Действительный статский советник быстро переглянулся с Флорой. Пожалуй, в предложении хана все-таки содержалось что-то полезное. О придворном празднике заговорят. Он может стать своеобразным знаком для всех последователей «русской партии» в Крыму: дело сдвинулось с мертвой точки, готовьтесь к последней схватке, друзья, победа — не за горами.

Им хватило двадцати минут, чтоб обсудить детали действа. Праздник, или скорее придворный раут, то есть прием монархом своих подданных: здешних беев и мурз и почетных гостей — офицеров с российских военных кораблей, частей гарнизона и сотрудников дипломатической миссии — они назначили на седьмое сентября, за день перед отъездом. Деньги на освещение сада и музыкантов давал Веселитский из казенных сумм. Угощение, весьма простое: фрукты, сладости, напитки — брал на себя светлейший хан. Юсуп-бей пока ничего не знал об этом, но Шахин-Гирей уверял, будто против воли повелителя тот никогда не пойдет.

Расставаясь, они сердечно улыбались друг другу.

Едва ли чрезвычайный посланник и вдова подполковника догадывались, что Шахин-Гирей придумал все это прямо здесь и исключительно из-за русской путешественницы. Она невольно напомнила правителю то восхитительное время в Санкт-Петербурге — примерно десять лет тому назад? — когда он был гостем Екатерины Второй. Наследник крымского престола привлекал к себе всеобщее внимание на балах в Зимнем дворце, кутил в обществе офицеров лейб-гвардии Преображенского полка, любезничал в салонах столичной знати с великосветскими дамами.