– А ведь верно, на идиота похож, – глумливо проворковала водяница, садясь на него сверху. – Ох, бедный двоедушник. Не огорчайся. Мы о тебе позаботимся.

Мизгирь перевёл взгляд от лица утопленницы с чёрными прожилками на размытый силуэт Каргаша. Бес тоже слонялся над ним, кощунственно усмехаясь – ему было до крайности весело.

– Может, всё-таки обойдёмся… без этих ваших? – Мизгирь попробовал сконцентрироваться и сосредоточить взгляд на водянице.

Возникшее резкое головокружение заставило его желудок неприятно съёжиться.

– Сапоги, – успел выдавить Мизгирь, прежде чем сознание его уволоклось прочь. – Сапоги не трогайте, они новые. Очень прошу.

А затем заместо водяницы он увидел образ женщины из своего прошлого, которую страстно ненавидел с такой же силой, как и любил.

***

– Он же здесь не останется? – сердито восклицает девушка, скрещивая руки на груди.

Виктор сидит за столом, водит указательным пальцем по краю деревянной кружки. Хмурится, чувствуя растущее в нём недовольство. Первое его впечатление об этой незамужней красавице оказалось ложным. И как бы ему ни нравились её чёрная коса и поразительно тёмно-синие глаза, глядящие на него, как на незнакомца, столь дерзко, смириться с открытым пренебрежением в его сторону он уже не мог.

– Инесь, помолчи, – старик, приведший Виктора в дом, садится за стол.

Старика зовут Сурай, он колченогий, но крепкий. Похож на внучку, с таким же узким лицом, ярко выраженными скулами и прямым носом. В чёрной густой гриве волос замешан пепел седины.

– Прости, сынок, – Сурай переводит с девушки на Виктора тяжёлый серый взгляд из-под нависших бровей. – Она у меня одна осталась, больше никто не выжил. В ту ночь, когда в наше поселение пришли Изумха, они перебили даже женщин и детей. Для них мы были порченым товаром.

– Какой он тебе сынок, старый? – шипит Инесь на деда. – Зачем ты притащил его к нам в дом?

Больше Виктор не задаётся вопросом, почему она ещё не замужем и без детей. По возрасту Инесь выглядит его ровесницей, если не старше. Хотя, возможно, дело в суровом выражении лица и тонких сжатых губах, скривлённых в неприязненной гримасе.

Никакая красота не сможет компенсировать дурноту характера.

Виктор молчит, проглатывает обиду. Бросает на старика ожидающие взгляды, ждёт от него объяснений.

Сурай действительно «притащил» его к себе в избу, запрятанную в непролазной глуши. Радовался встрече, как с долгожданным гостем. Но вот теперь внучка его шипит как кошка и требует сейчас же изгнать обратно на большак.

Сурай сразу понял, кем был Виктор. Признал в нём выря-двоедушника, стоило Каргашу вылезть и начать сквернословить у них под носом. Сурай видел беса и слышал, а ещё – не боялся. Разглядывал со знающим интересом, заставляя того лютовать от возмущения.

– Наш род испокон веков служил Явиди, Кощной Матери Ткачихе, – объяснил старик. – Не признать в вас её достойного творения было бы позором. И всё же любопытно. Какой редкостный образец.

Инесь тоже хватило одного лишь взгляда, чтобы всё понять. Но не на Каргаша, а на Виктора.

– Пусть он уйдёт, – девушка со злостью щурит свои тёмно-синие глаза.

Сурай не обращает на внучку внимания, потирает бороду, задумчиво разглядывая Каргаша, ползающего по потолку горницы.

– Лишённый определённости… – бормочет Сурай, с преувеличенным вниманием оценивая беса. – Не проявляет своего отдельного существа. Заимствует поведение и наружность. Взаимодействует с нитями, но подчинять их по ту сторону Покрова не способен…

– «Я тебе не жук для изучения, хер ты ослиный», – ерепенится Каргаш. – «Ещё хоть слово в мою сторону, и я затолкаю твои гнилые зубы тебе в глотку».

Виктор натужно вздыхает. Потирает пальцы друг об друга. Затем обращается к старику, пытаясь звучать сдержанно.

– Так значит, ты духовидец и способен на кудовство. И при этом не вырь. Как такое возможно?

– Верно. Я не ведал смерти, но служу орудием Матери Ткачихе, – Сурай не сводит внимательного взгляда с беса. – А вот она ведает.

Виктор с непониманием качает головой.

– Она?..

– Моя внучка. Вырица. Как ты.

Инесь притопывает ногой, умолкает, ярясь на старика. Но всё ещё стоит рядом, слушая разговор. Не собирается уходить. Скорее ждёт, что уйдёт Виктор.

Виктор снова косится на девушку с мрачным подозрением. Быстро оглядывает с ног до головы, распаляя тем самым её лютое недовольство.

Инесь носит рубашку, расцвеченную черным с синим, поддёрнутую у пояса. Ноги обёрнуты белыми и чёрными онучами. На медных пуговицах и снизках бус, подвешенных к шерстяному поясу, играют тусклые лучи солнца, просвечивающие сквозь оконца.

Застёжка в виде змеиной головки закалывает ворот рубахи. Из-под ворота, теперь вблизи Виктор видит это наверняка, виднеется чёрный узор, вшитый под кожу.

В точности такой же узор, как у него самого в области живота. И Каргаш – часть этого узора. Точнее его составляющая.

Шов Явиди.

– «Ей перерезали глотку», – догадывается Каргаш с гнусным довольством.

– И с кем тебя сшили? – спрашивает у девушки Виктор, тщась заглушить замечание беса.

Инесь с деланым удивлением вскидывает брови.

– Мы с тобой даже не знакомы, а ты смеешь задавать мне такие вопросы?

Она продолжает смотреть на него, как на коровий навоз.

Каргаш, ползающий по потолку, гнусно смеётся:

– «Колючая, как шиповник! Не гляди на неё подолгу, не то зенки поцарапаются!»

– «А ты заткнись», – велит бесу Инесь. – «Иначе просуну тебя в веретенице и заставляю крутиться до заговенья».

– «Ну попробуй!» – смеётся бес. – «Попробуй!»

– Видишь, старый? – Инесь указывает пальцем на потолок. – Они ходят так уже больше пяти лет и до сих пор не могут срастись! И никто не может взять над другим верх. И при этом тело их ещё живо. Так быть не должно. Он принесёт нам беду, помяни моё слово!

– Ну а ты сама? – теряя терпение, спрашивает у неё Виктор. – Сколько тебе потребовалось времени, чтобы «срастись» или как ты там выразилась?

Инесь не отвечает, даже не смотрит в его сторону, будто Виктор, а не бес над ним, – пустое место. Но стоит Виктору отвернуться, как он снова начинает чувствовать на себе её въедливый взгляд – от него внутри разливается терпкая горечь.

– Меньше года, – отвечает Сурай заместо внучки, наконец отвлекаясь от разглядывания беса и беря со стола кувшин с хлебным квасом. – Что вовсе не странно, если знать, что душа Инесь была сшита в детстве с душой сестры. В вашем же случае всё куда сложней. Двое взрослых мужчин, каждый со своей судьбой за плечами. Ты ведь был мужчиной, Каргаш?

– «Зря надеешься, что я ничего тебе не сделаю», – отзывается с потолка бес.

– Каргаш, – пропуская его угрозу мимо ушей, вторит старик. – Если твоё имя настоящее, смею предположить, ты был из нашего народа. Из народа вайга. Тебе известны земли близ Каменного пояса?

– «Мне известно, где окажется твоя оторванная голова, когда я спущусь, старая ты образина».

Инесь подходит ближе к столу, нагибается, выставляя в край вывернутые ладони. Виктор старается не смотреть на неё, но чувствует исходящий от девушки смолисто-дымный аромат ладана. Виктор нервно ставит локти в край стола, сцепляет ладони в замок перед своим лицом, догадываясь, какую смесь запахов ощущает при этом сама Инесь. Он уже больше трёх дней не стирал ни носков, ни даже портков.

– Даже перевёртыши, кого сшивают со зверьми, не так опасны, как он, – строго внушает Инесь старику. – А эта тварь, что ползает у нас над головами. Нет, это не душа вовсе. У неё нет обличья, нет памяти. Но при этом она смеет нам угрожать. Ты действительно обнищал зрением и слухом, старик, что не можешь отличить перед собой волка от пса?