– «Жаль? Несчастным?» – бес в обличие лекаря клонил голову, заглядывая Грачонку в опущенное зарёванное лицо. – «Не придумывай и не строй из себя святую, а из меня мученика. Ведь ты не знаешь даже…»

Каргаша оттолкнуло, будто кто-то невидимой рукой ударил его в грудь. Бес неприятно поморщился, а затем стёр с себя обличье Мизгиря, вновь став покойником, по чьему внешнему виду трудно было представить, каким он был при жизни.

– «А, срань господня! Этот идиот заходит на вторую милю. Вынужден откланяться, уж прости. Продолжим нашу совместную молитву как-нибудь в другой раз. Ах да… чуть не забыл».

Грачонок сердито отворачивалась от него, зажимала ладонями уши. Но голос беса продолжал лезть ей в мысли.

– «Сотри кровь со своих бёдер, тупая ты кобыла. Или тебя и этому нужно учить?»

Каргаш растворился в воздухе, словно ночной кошмар. Оставив после себя липкое противное чувство.

Грачонок сжалась, обнимая себя руками. Боль внизу живота не исчезла, наоборот – возросла. Увидев мокрое пятно на исподней, Грачонок заплакала.

Перебарывая боль, Грачонок медленно встала, взяла со стола зажженную свечу. Она не переставала хныкать. Ей было стыдно – очень. И страшно, что Мизгирь мог вернуться в любой момент и застать её в таком виде.

Грачонок посветила на себя свечей. Исподняя её была испачкана тёмным.

Кровь. Грачонок чуть не выронила свечу. У неё впервые пошла кровь. В этом не было ничего удивительного, ведь ей уже исполнилось четырнадцать. И всё же…

Грачонок разрыдалась ещё сильнее. Стянула с себя исподнюю и попыталась затолкать её в свой дорожный мешок, в надежде поскорее спрятать постыдное доказательство своего взросления. Грудь распирали рыдания.

Грачонок упала на колени, стаскивая следом за собой шерстяное одеяло, в надежде успеть и накинуть его себе на нагие плечи. Но дрожащие пальцы не слушались. Она начинала задыхаться. Сердце билось так часто, что Грачонок была готова покляться – оно вот-вот остановится.

Неужели теперь ей всю ночь предстоит простоять на ногах? Что же Мизгирь? Он наверняка догадался обо всём перед уходом. Поэтому спешил уйти и оставить её одну. Ему стало противно и гадко.

Когда приступ тяжёлой тревоги отступил, Грачонок откинула голову на соломенный тюфяк. Ей завладело чудовищное желание провалиться в сон. Но она не могла оставлять себя в таком виде.

– «Нужно разрезать исподнюю рубаху», – Грачонок снова развязала мешок непослушными пальцами. – «И потом ещё подстилку из овчины порезать. Никто из монахов не заметит, не должен».

Сидя на полу с лезвием в одной руке и измаранной кровью исподней в другой, Грачонок оцепенела, уставившись на свои предплечья. По словам Мизгиря духовидцев часто преследуют духи, сводя с ума своим постылым присутствием. Защитные узоры, что оставил на её руках Мизгирь, должны были служить Грачонку от них оберегом. И всё-таки Грачонок в очередной раз с сожалением подумала о том, насколько бесполезными они оказывались, когда дело доходило до Каргаша.

И теперь, сидя в одиночестве в тёмной келье, Грачонок впервые задумалась – что если татуировки виной тому, что отец являлся к ней столь редко? А остальные умершие не являлись вовсе.

Грачонок поднесла к защитным знакам край лезвия. В памяти вспыхивали, обжигая нутро, резкие моменты из прошлого. Она хорошо помнила, как лекарь прокалывал её руки иглой. Как опухала и кровоточила кожа, и то, как его тёплые пальцы уверенно и бережно скользили по покрасневшим участкам. Как он таил от неё виноватое выражение лица.

Сложно было угадать, кто из них двоих был напуган сильней. Она, страшащаяся мужских прикосновений, или он, знающий об этом и изо всех сил старающийся не сделать хуже.

Грачонок положила на пол нож, исподнюю. Привстала на коленях, протягивая руку к догорающей свече, оставленной на столе. Долго сидела неподвижно, набираясь смелости, не сводя мокрого от слёз взгляда с крохотного пламени. Затем задержала дыхание и поднесла пламя к коже на предплечье, стараясь нарушить целостность обережного узора.

Благота остановился как вкопанный.

– Началось, – упавшим голосом проговорил он. – Стоило догадаться, когда умолкли птицы.

Хруст и скрежет распиливаемой кости становились всё громче. Благота напрягся, отступил, шаря взглядом между мачтовых стволов сосен. Нет, он не испугался. Скорее, ожидал подвоха.

С тех пор как Благота ступил на территорию Драконьей гряды, его припадки участились. Повезло, теперь с ним был Горан, и он был не один. Или наоборот. Благота с досадой помнил, как один раз желающий помочь незнакомец во время припадка сунул ему в зубы ложку, тем самым чуть не переломав зубы и не повредив гортань. Так что лучшим выходом для Горана было перевернуть тело Благоты на бок и, по желанию, взять за руку в подбадривающем жесте.

Сумеречный лес откликнулся заунывным эхом. Права была Смильяна – сердце его в груди звучало громко. Очень громко. Оно будто привлекало к себе внимание посреди мертвенного безмолвия.

Наконец звуки распиливаемой кости смолкли. Растворились в мыслях, будто по щелчку пальцев. Благота терпеть не мог этот звук, как не переносил и воспоминаний о том дне, когда лишился руки. Но эти мерзостные хруст и скрежет служили сигналом к началу представления.

Благота вытянул перед собой ладонь. Сухой кожи с прочерками въевшейся в линии его судьбы грязи коснулась призрачная крупица. Сперва Благота принял её за пепел, но, почувствовав холод и влагу, понял, что ошибся. Слабый снег. Он поднял лицо, щурясь от трогающих ресницы снежинок. Их становилось всё больше, теперь они опускались ему на одежду и волосы, быстро превращаясь в щекочущие лужицы.

Благота обернулся. Сквозь синюю мглу пробирались двое. Мужчина вёл за руку маленькую девочку. Девочка не успевала за шагом взрослого, то и дело оседала на землю, в промёрзлую грязь. Оба, – и ребёнок, и взрослый, – хранили скорбное молчание.

Когда мужчина с ребёнком приблизились, Благота смог разглядеть их одежду. Крестьяне. На девочке недоставало одежды для такого времени года. Неудивительно, что она была не в состоянии вымолвить ни звука. Она выглядела настолько худой и хрупкой, будто сложенной из птичьих косточек. Едва ли она могла понимать, что с ней происходило.

Неожиданно девочка обессиленно осела на землю. Мужчина дёрнул её за руку с такой силой, что казалось, мог покалечить. Девочка слабо захныкала.

Благота попытался сглотнуть ком в горле. Он знал на своём горьком опыте, что всё происходящее с ним в такие моменты – всего лишь морок. Сон. И всё же порой сдерживать себя не удавалось. Он начинал верить в то, что происходило перед его глазами.

– Заканчивайте уже, – вздохнул Благота, не отрывая взгляда от девочки, раздирающей колени о ветви и смёрзшуюся траву.

– Папенька…

– Заткнись, – мужчина отпустил руку ребёнка. – Ни черта я тебе не папенька. Твоя мать, змея подколодная, нагуляла тебя по глупости.

– Мне страшно, – простуженным голосом заплакала девочка. – Пойдём домой.

Мужчина отступил от ребёнка, покачнулся, схватился за шапку на голове, будто в пьяном бреду.

– Ну уж нет, – дыхание его становилось всё тяжелее с каждым оброненным словом. – Довольно мы тебя терпели. В голодную пору и подавно.

– Папенька.

– Заткнись. Нам нечего есть. А ты – ты не моя дочь. Значит, я не твой отец. Ты всего лишь жалкий выродок. Грех своей матери! И это, стало быть, твоё наказание.

Девочка подняла на мужчину взгляд из-под спутанных волос.

– Прости… прости, папенька. Я больше не буду.

– Заткнись, – мужчина оскалил зубы.

– Я обещаю быть послушной…

– Заткнись, – он с готовностью сжал кулак.

Благота отвернулся, но мужчина орал так истошно, а девочка плакала так тихо, что он догадался – ему никуда не деться от этого видения. Когда Благота снова взглянул в их сторону, мужчина вставал с земли, тяжело опираясь на колено. Костяшки пальцев его были раскрашены кровью.