Грачонок ревностно прижала руки к груди.

– «Я молюсь не ему».

– «Так кому же? Кому? Отвечай, коза ты драная, не вынуждая меня быть строгим».

– «Я молюсь своему отцу».

***

Первую седьмицу дней она боялась их. Боялась Мизгиря, боялась беса, привязанного к нему. Боялась до безумия.

Скорбь смешивала кошмары. Созидала образы, насаждала идеи.

В видениях, истязающих её денно и нощно, заместо человека со шрамом на лбу зло совершал Мизгирь. В какой-то момент Грачонок, утратив всякую связь с настоящим, начала в это верить.

Это Мизгирь накидывал её отцу на шею верёвку. Мизгирь убивал маму. Мизгирь удерживал её и делал больно.

И тогда она решается покончить со всем сама.

– «О, ты снова решила попытаться его зарезать?» – вопрошает бес, указывая на спящего Мизгиря из-за спины Грачонка. – «Давай в этот раз резче. Я-то знаю, ты один раз уже хотела попробовать. А этот идиот даже не понял… Жалкая была попытка, я чуть не лопнул от смеха».

Грачонок сомневается, но прекратить череду одних и тех же видений – вот чего она жаждет.

Она подходит к сумке, висящей на гвозде. Осторожно, стараясь не издать ни звука, с замершим сердцем, снимает её, тянет вниз. Запустив руку в сумку, сразу же находит искомое – ранит палец о лезвие ножа, замотанное в тряпицу из крапивы.

Бес молчит, но она знает – он следит за каждым её движением. За каждой мыслью.

Грачонок заносит лезвие над головой спящего Мизгиря. Замирает. Её начинает мутить. Вот-вот она рухнет без чувств.

Лекарь не просыпается. Вопреки тому, что во сне напряжение с его лица спало, а морщины на лбу разгладились, выглядит он истерзанным усталостью. И всё-таки теперь Грачонок видит, что лекарь гораздо моложе, чем ей казалось. И в беззащитном положении уже не выглядит столь опасным.

Высокий, но щуплый из-за мучащей его неведомой болезни. В выстиранной тёмной рубахе, всегда с застёгнутым на все пуговицы воротом. Нет, то был не мужчина из её кошмаров. То был всего лишь добрый человек, пожелавший помочь ей.

Теперь Грачонок помнит и осознаёт. Обманчивая улыбка лекаря на тонких губах не выражает к ней презрения, а глаза – пронзительные, с прищуром, – вовсе не жестоки.

Жестоко её прошлое, жестока она сама.

Тяжело дыша, Грачонок бежит в горенку. Падает на пол возле печи. Руки её холодны и едва слушаются. Пальцы не гнутся вовсе.

Каргаш рядом, наводит страх одним своим присутствием. Грачонок пытается прятать взгляд за волосами, в надежде не видеть его, не замечать. Тщетно.

Грачонок подносит лезвие к запястью, царапает кожу.

– «Ты делаешь это вовсе не так, как следует», – по голосу беса она не может догадаться, злится он или равнодушен. – «Твои порезы на руках – баловство. Показать тебе, как надо?»

Зубы стучат так громко, что Грачонку кажется, они вот-вот раскрошатся у неё во рту.

Грачонок подставила нож к своему горлу.

– «София?»

И тогда она видит перед собой отца. Его призрачный силуэт дрожит, будто сотканный из дыма. Но Грачонок узнаёт одежду священника, долгие спутанные тёмные волосы и бороду.

Голос отца переполнен гневом.

– «Хватит, София. Опусти нож».

Она повинуется, застигнутая врасплох.

– «Папенька?..»

– «Мы на тебя жизнь положили, а ты смеешь это не ценить? Даже думать об этом не смей, наглая ты коз… девчонка».

Она начинает плакать.

– «Забери меня с собой… я хочу уйти вслед за вами».

– «Рано», – голос его непривычно жесток.

– «Почему я всё ещё жива? Почему, папенька?»

Отец молчит, но Грачонок чувствует на себе его строгий тяжёлый взгляд. Тогда она вскидывает нож и начинает кромсать свои волосы, в надежде срезать раз и навсегда с себя гнилую память.

***

– «Я молюсь своему отцу».

Каргаш расхохотался так громко и неприятно, что ни о какой молитве и речи быть не могло. Грачонок разозлилась, повернулась, смело воззрясь на «краденное» лицо беса.

– «Отцу?!» – не унимался Каргаш, стоя над ней. – «Ну насмешила! Ничего глупей придумать не смогла? Хотя зачем. Ты достигла апогея! Нарекаешь святым каждого второго с улицы! Видать подчинение у тебя в крови, не только в мозгах!»

– «Верно, отцу. Своему отцу. У меня есть он, есть Мизгирь. Мне достаточно учителей. А ты оставь меня в покое. Тебя я ни о чём просить не стану».

Бес в обличье Мизгиря хлопнул себя ладонью по лбу, с безумным восхищением глядя на неё сверху вниз.

– «Какая ж ты всё-таки тупая! Восхищаться или плакать, глядя на тебя?»

– «Почему ты сейчас здесь, Каргаш?»

– «Как ты могла заметить… хотя нет, стой. Ты ж тупая. Придётся разжевать. Мне нечем больше заняться, коза ты обсиканная!»

– «А я думаю, что ты здесь, потому что тебе страшно».

Каргаш заткнулся, с любопытством прищурился.

– «Страшно? Это почему это мне должно быть по-твоему страшно?»

– «Ты не помнишь себя», – мысли Грачонка лились одна за другой, она не могла себя остановить. – «Поэтому ты заглядываешь мне в левый глаз. Пытаешься увидеть своё отражение. Вспомнить, каким ты был при жизни. Я догадалась ещё давным-давно».

Гримаса злости исказила морду беса. Но Грачонок увидела, – успела увидеть, прежде чем Каргаш смог это скрыть, – внимание беса к чему-то внезапному, неожиданному. Углы рта беса оттянулись, взгляд сделался тусклым.

– «Ты боишься, Каргаш», – повторила Грачонок, не вставая с колен.

Обличье Мизгиря дрогнуло.

– «Боюсь?» – рявкнул бес. – «Нет, тупорылая ты уродина. Вовсе нет. Боятся люди, такие жалкие ничтожества, как ты, как твой калека-лекарь… я же есть нечто большее».

– «Ты нечто меньшее», – она выплёскивала в него все свои потаённые домыслы. – «Ведь Явидь выбрала не тебя. Она выбрала его за главного. А ты – всего лишь имя. Или оно, как и моё теперь – ненастоящее?»

Грачонок ожидала, что бес рассвирепеет. Снова примет обличье её мучителя или того хуже – попробует сцапать сквозь Покров, оставит рану на шее, как однажды уже случилось. Но Каргаш вдруг сделался странно неподвижным, и только его сверкающий в полутемноте взгляд продолжал жечь кожу. Жестокое спокойствие беса пробуждало предчувствие опасности.

Грачонок заставила себя выпрямиться, перебарывая боль.

– «Знаешь, почему лекарю плевать на твоё имя?» – строго спросил Каргаш, становясь в это мгновение до жути похожим на настоящего Мизгиря.

– «Ему не плевать, ты снова меня обманываешь…»

– «Ты представляешь себе, как выглядит детёныш грача? Слепой и беспомощный. А ещё до невообразимости уродливый».

Грачонок едва держалась, чтобы не разреветься. Тяжело дыша, она опустила голову. Зацепилась ледяными пальцами за пуговицы на воротнике.

– «Так значит я права, раз ты так себя ведёшь? Твоё имя ненастоящее. И сам ты ненастоящий. Тебя не существует больше, Каргаш. Ты давно мёртв. И раз ты здесь, никому не нужный, значит никто, НИКТО за тебя не молится. А впрочем какой смысл молиться за того, кто не ведает вины?»

– «А кто помолится за тебя? Или ты ещё этого не поняла, гнойная ты пустула?»

Губы Грачонка задрожали, в глазах затеплились слёзы. Каргаш видел это, поэтому продолжал, становясь радостней с каждым ударом её сердца, звенящим болью.

– «Ни один мужчина в целом свете не ляжет с тобой в постель. Не возьмёт замуж. Потому что ты осквернённая. И как бы ты старательно ни молилась, тебе этой скверны не смыть. Одной тебе жить, одной сдохнуть и одной лежать в могиле».

Бес громко и неприятно расхохотался ей в лицо, старательно делая вид, что надрывает кишки со смеху.

– «Мне больше не жаль тебя, Каргаш. Больше нет. Ведь быть несчастным не даёт никому права делать больно другим».