– А если серьёзно. Людей не трогают? Никто не пропадал? Не гиб?

– В том году Желька пропала. Годков семь ей было, может чуть больше. Но поговаривают, она сама сбежала. Приёмный отец насильничал.

– Желька, значит?

– Ага.

– Скверная история.

– Да уж какая водится.

Сославшись на интерес к лекарственному саду, Мизгирь направился к Шишиге. Скрывшись от глаз конюхов, он свернул возле ограждения пастбища к сосново-еловому лесу, углубляясь по едва уловимой тропке в густые заросли.

Смеркалось, солнце бросало последние лучи на деревья. Мизгирь без спешки следовал тропке, занятый скорбными мыслями, когда из ниоткуда возник Каргаш. Обычно бес не мог отходить от него дальше, чем на милю. Но только сейчас Мизгирь понял, что Каргаша не было поблизости всё это время.

– «Снова приставал к ребёнку», – догадался Мизгирь. – «Я думал, мы условились, что ты не будешь усердствовать».

– «Она больше не ребёнок», – гадливо осклабился бес, затем добавил с долей сомнения. – «Интеллект у неё, как у пятилетней, но в остальном…»

– «Чего ты наговорил ей в этот раз?»

– «Ничего не наговорил. Мы заранее молимся вместе за твой упокой. Тебе ведь недолго осталось, так чего зря время терять? Ещё спасибо нам потом скажешь. Ну а ты тут чего удумал? Ага, чудишь на закате дней, я понял. Строишь из себя сыщика».

– «Безымянная икона пропала не так давно», – не желая думать о Грачонке, ответил Мизгирь. – «Из монастыря никто не сбегал. Значит, икону похитил не насельник. За мирянами и гостями тщательно следят. Кто остаётся?»

– «Бах!» – Каргаш вновь сгримасничал. – «Безымянная взлетела в воздух и упорхнула через окно!»

– «Такое вряд ли бы осталось незамеченным».

– «Стало быть, кто-то из монахов забрал и спрятал себе под кровать. А по ночам любуется ей, постанывая от наслаждения. Всё эта ваша человеческая жадность».

– «Если не человек, тогда – кто? Нечисть неспособна была бы притронуться к…»

– «Эй».

– «… и всё-таки существует немало способов, чтобы нечисть смогла…»

– «Ау».

– «Ладно. Зубоскаль, раз тебе так не терпится. Ну?»

– «Я и не собирался. Впрочем, какая разница. Это ведь ты, а не я глух к зову о помощи».

Мизгирь резко остановился, вытягивая шею и вклиниваясь горячим взглядом в заросли. Теперь он действительно слышал чей-то жалобный крик.

Сцепив зубы от натуги, Мизгирь быстрее заковылял по тропке. Что бы ни ждало его в конце пути, всё, на что он был способен – так это махать своей чёртовой палкой-тростью. Оставалось надеяться, что кого-то там всего лишь зацеловывали до смерти.

Мизгирь выскочил перед старым заросшим прудом, остановился в высокой траве.

Не сказать, что он полностью ошибся.

Барахтаясь в воде, молодой рыжеволосый юноша в чёрной одежде послушника звал о помощи. На нём, хохоча своим колеблющимся звенящим смехом, повисло сразу три водяницы. Две держали послушника за руки, третья обнимала со спины, возвращая его обратно в воду с головой. Водяницы то и дело выпускали юношу, давая ему возможность подползти к берегу, а затем снова набрасывались, уволакивая на глубину. Отчаяние юноши вызывало у них дикий восторг.

Водяницы, – или иначе говоря воскресшие утопленницы, – выглядели такими, какими Мизгирь привык их видеть. Бледнолицые и простоволосые, полуголые, в краденных у людей одеждах, они цеплялись за послушника своими худыми покрытыми бесцветной ядовитой слизью руками с отросшими ногтями.

Восковые с чёрными прожилками лица водяниц морщились от смеха.

– «Ну ты погляди на этого олуха, сама невинность», – растрогался Каргаш. – «Им стоило быть с ним бережней, но все женщины одинаковые. Только одно от мужчин и нужно».

– Ты ещё кто такой? – разочарованно выдал Мизгирь, обозленный тем, что спешил без веской надобности.

Яд с кожи водяниц, оставленный на послушнике, вероятно уже действовал. Мизгирь разглядел, что юноша был не способен двигать ногами.

– Помоги! – завидев возникшего на берегу человека, возопил послушник. – Арсений я!.. Книжный переплётчик! Из монастыря! Помо!..

Одна из водяниц, вжавшись худой грудью к виску юноши, вдавила его под толщу воды. Однако в намерения утопленницы явно не входило убийство книжного переплетчика. Выждав долю времени, водяница позволила Арсению вынырнуть и тут же лизнула его заросшую короткой рыжей бородой щёку своим бледным языком.

Мизгирь тяжело вдохнул, наблюдая за потугами Арсения выкашлять набежавшую в рот и нос воду. После контакта со слюней водяницы у попавшего впросак переплётчика совсем скоро должны были начаться паралич и помрачнение сознания.

Мизгирь скосил взгляд и строго глянул на четвертую водяницу, крадущуюся к нему по зарослям, растущим вдоль берега. На ней была одна лишь шерстяная юбка. Лицо трещало в улыбке от распирающей её весёлости. Чёрные глаза, будто залитые дёгтем, жадно блестели.

– Не советую, – предостерёг водяницу Мизгирь.

Первое, что увидел в предрассветных сумерках Благота, проснувшись, был медведь, держащий в пасти оторванную человеческую голову. Так ему сперва показалось. Но стоило зажмуриться и снова открыть глаза, как морок рассеялся. Над ним было всего лишь угрюмое лицо Горана, изуродованное чудовищным шрамом с левой нижней стороны. Горан стоял над тем местом, где Благота заснул в руинах церкви. Спиной в медвежьей шкуре к дверному проёму.

Рядом на земле остывал потухший костёр. Лежала порожняя деревянная бутылка. Остатки вина впитались в землю, когда он заснул. Какое расточительство.

Благота вскочил, заворошился на месте, чувствуя угнетающую тошноту с похмелья. Прошлым вечером они вдвоём с вилой вернулись с источника в церковь, и он развёл огонь, чтобы высушить вещи. Смильяна позволила ему взять подношения с алтаря, и он скоропалительно воспользовался оказией.

Теперь Благота понимал, что не стоило ему так поступать. Ведь наутро он оставался один в руинах, и над ним стоял этот сердитый пришелец. Благота захотел было выразительно выругаться, однако сдержался. Горан не двигался и будто не собирался его трогать. Просто стоял, давя Благоту своим тяжёлым взглядом, как насекомое.

– Что с рукой? – низким хрипловатым голосом спросил вдруг Горан.

– Сам отсёк, чтобы не искушала, – недовольно проворчал Благота, с подозрением косясь на топор, висящий у того на поясе.

Горан шутки не принял. Схватив Благоту за грудки, единым махом поднял того с места.

– Подымайся.

– Какого хрена? Отпусти! Где Смильяна?

Лицо Горана передёрнулось в гримасе злобы.

– Тебе известно имя?

– И что теперь? С костями меня сжуешь или без?

Благота едва устоял на ногах, стоило Горану грубо толкнуть его от себя. Помолчали, рассерженно поглядывая друг на друга. Горан чего-то ждал. Благоте потребовалось догадаться самому, прежде чем тот наконец сдвинулся с места. Горан ждал, пока он соберёт свои вещи.

– Что с лицом? – Благоту начинала злить неразговорчивость местных обитателей. – Дай угадаю. Повздорил с барсуком?

Горан издал короткий рык, сделал быстрый шаг. Благота попытался отбиться осиновой палкой, но Горан выбил её одним коротким ударом и отшвырнул в сторону, к алтарю. Схватив Благоту за шиворот, Горан поволок его к выходу. Толкнул в дверной проём, вышвыривая первым наружу.

Благота начинал нервничать.

– Брат, слушай, давай не будем горячиться…

– Я тебе не брат.

– Не нервничай, дело в том, что «брат» – это общепринятое выражение.

– В следующий раз, когда захочешь использовать что-то общепринятое – подумай тщательней.

– Отрицаешь общественные ценности?

Благота приготовился схлопотать по лицу, но Горан молча прошёл мимо, решительно устремляясь сквозь высокую траву.

Медвежья шкура остановилась под сенью раскидистых сосен.

– Следуй за мной.

– Не обижайся, но у меня нет желания составлять тебе компанию.

– Взаимно. Но она ждёт.