Благота убрал к поясу флягу, испустив вздох сожаления.

– Говорят, от ненависти до любви один шаг.

«Любви? Человек по имени Благота говорит ради смеха? Благота знает. Вилы – проклятые создания. Если вила полюбит, то любовь её сгинет ужасной смертью. Повстречав вилу – не пытаться ей понравиться. Не распалять её ненависти. Притвориться обездоленным и несчастным. Воспользоваться жалостью вилы против неё самой».

– И в мыслях не было, – с притворством заверил Благота.

«Времена меняются, но поступки людей остаются прежними. И пускай человек по имени Благота воздержится от мнения, что вила сидит на своей горе и ничего не знает».

– И всё-таки я ещё жив. Господица Скалы Слёз не избавилась от меня сразу.

Он ждал, что вила снова ворвётся в его память, сметая остатки стойкости. Но вместо этого она, по-прежнему невозмутимая и безмолвная по внешнему виду, продолжила:

«Человек по имени Благота разрывал ножом могилу», – теперь она разглядывала его всё с той же внимательностью, что он смотрел на неё прежде.

Поток мыслей вилы оборвался. Благота сдержался, чтобы не ответить колкостью, догадываясь, что подобную вольность вила могла счесть за оскорбление. Он попытался сделать глубокий медленный вдох. Долгий выдох.

– Господица вила так и продолжит перебирать всех мёртвых женщин, что я знал? Ах да. Наверное, правдой являются домыслы, что женщины сострадательны к трогательным мужчинам. Скажи, господица, неужто я начинаю располагать к себе? Начинаю нравиться? Ведь я ещё жив.

И тогда с уст вилы слетели следующие слова:

– У человека по имени Благота так мало причин быть уверенным в себе, – голос у неё оказался на удивление мягким, но уверенным. Слова вила произносила с выраженным акцентом. – Чересчур мало. Он трогателен ровно настолько, насколько проблемный. Поэтому ему приходится прибегать к истории о сиротах и обиженных.

Она кружится в ликующем танце, воздев руки к предзакатному небу. Подставив запястья солнцу. Свет окутывает мир вокруг ярким золотисто-красным цветом, закрадывается под смеженные веки, вызывая блаженное головокружение.

Из груди Софии рвётся волнение:

– И да оросятся слезами счастья ланиты ваши! – она знает сказание о святой Анфии назубок, и она гордится этим, гнёт пальцы от чувства обожания: – И да спадут ваши цепи про-очь!..

София открывает глаза, всё ещё ослепленная лучами солнца. Она ждёт, пока хвойный лес вокруг возвратит свои привычные очертания.

– О! Моя прекрасная сестрица! – смеется Елена, осыпая её ворохом цветных жухлых листьев, изображая поклонение перед святой мученицей: –Даруй нам всем милость Подателя!

– А вот и вы, мои вестницы.

София поворачивается на голос, щурит ослепленные глаза. Она видит перед собой смутно различимую мужскую фигуру в длинном одеянии. Сердце её переполняется звенящей радостью.

– Папа! Папенька!.. – Елена подбегает к отцу и целует его руку.

София и Елена похожи, как два цветка, распустившихся на одном стебле. И София представляет себя рядом с отцом заместо сестры. А ещё они обе были похожи на умершую мать. Так всегда говорит отец.

И всё же София удивлена видеть отца сейчас и здесь, с ними. Чаще он бывал с другими людьми, чем с семьей. Труд священника тяжел и постоянен. Совершение богослужения и помощь людям – первая его обязанность.

От отца зависит многое в деревне. И София знает это.

– Чем вы тут занимаетесь? – деревья отбрасывают тени на землю, движутся под ногами отца.

София опережает сестру, восклицает горделиво:

– Я представлялся себя святой, папенька. Когда я вырасту, хочу быть как святая Анфия!

София умолкает, в надежде услышать от отца слова похвалы. Но отец молчит. Долго, слишком долго. Она не может разглядеть его лица – слабость и усталость в её глазах нарастает каждый раз, стоит начать всматриваться в его черты.

Елена, всё ещё стоя рядом с отцом, вдруг отворачивается. София видит, как её пальцы сжимают края одежды священника.

Гулкий звон сосен, шелест крыльев. Голос отца строг.

—Чтобы стать такой, как она – готова ли ты выдержать все испытания и мучения?

– Я?.. – вторит София.

В свете заходящего солнца стволы мачтовых сосен алеют, покрытые маслянистыми отблесками. Смола стекает по коре, теплится в лучах.

– Бегите через окно в ризнице, – соседский голос доносится до Софии словно сквозь толщу воды. – Не оглядывайтесь, бегите!

София поворачивается к отцу и сестре спиной, в ожидании увидеть, откуда доносится голос. Безмолвный лес отторгает её присутствие, отдаляется, становясь глубоким и бесконечным.

Перед собой София видит вырытые в ряд могилы. Вопли соседей доносятся из-под взрытой земли, осыпающейся у неё под ногами.

София кричит, едва успев отпрянуть.

– Я буду послушной! – из глаз Софии прыщут слёзы, она рвётся прочь, стараясь удержать равновесие на уходящей из-под ног почве. – Только не оставляйте меня! Не оставляй! Папенька! Сестрица! Я не хочу. Я не хочу становиться святой. Не хочу. Мне слишком страшно!

София поворачивается к отцу, надеясь увидеть его защитный образ. Протягивает к нему руку, уверенная, что он успеет вытащить её, не даст провалиться под землю.

Не даст ей быть погребенной заживо.

Мужская фигура в одеянии священника качается в петле.

София перестает кричать, молкнет. Падает на колени. Кто-то цепляется за подол её юбки, тянет вниз – снова, снова вниз, в проваленную могилу, в стылую глубину, пахнущую плесенью. София опускает взгляд от петли и видит Елену. Заместо глаз у сестрицы – колотые глазницы, исходящие кровью.

– Слишком поздно, – трескучим голосом шепчет ослепленная покойница.

Чужие голоса, чужая речь. Чужие руки хватают Софию. Земля, не прекращая осыпаться, уходит из-под ног. Тело Софии взмывает в воздух.

Беспрестанное чувство беспомощности. Холод на губах. София задыхается от боли. Один и тот же повторяющийся кошмар.

Рвущая саму душу боль в левом глазу.

София была послушной. Всегда выполняла указания отца, утром и вечером помогала в церкви. Знала наизусть сложные молитвы. Она молилась. Она так усердно молилась.

Софии с рождения твердили, что бояться стоит Явиди, Сотканной из тысячи лиц.

Стало быть – этот человек, одно из них?

От мужчины со шрамом на лбу пахнет гарью и мочой.

София срывает голос.

Боль в промежности. Отвращение. Под кожей кипит стыд. Её тело ей больше не принадлежит.

София силится кричать. Это её вина. Она пожелала стать святой, стать мученицей. Такой как Анфия. Всё это произошло из-за её гордыни.

Пылающая на лице боль. Боль в левом глазу. Пустота. Кромешная пустота.

***

– Ты должна поесть.

Во рту теплилась похлёбка со вкусом редьки. София моргнула. Раз, другой. Похлёбка вылилась из её рта, запачкала подбородок и грудь. Но вместо того, чтобы подставить ладонь, София продолжила сидеть в неподвижности.

«Как долго я спала? Неужели это был сон?»

– Тьфу ты, чёрт, – тихий незнакомый голос. – Что же мне с тобой делать, грачонок?

Что-то мешало её глазам, закрывало лицо. София сосредоточила внимание на человеке, сидящем напротив. При тускловатом свете костра он казался безликим.

Сердце Софии забилось чаще. Она отпрянула, закрыла голову руками. Из пересохшего горла вырвался кашель.

–Успокойся, – снова незнакомый голос. – Тебя никто не тронет.

«Не тронет?»

Память услужливо подсказывала – ложь. Боль, стыд и отвращение. Вот что теперь было к ней привязано. София закричала, упала на спину. Забилась в судорогах.