До его умения слышать, но не вслушиваться, самой ей было далеко.

Распорядившись осыпать могилу покойного льном и маком, настоятель Савва отступил. Толстотелый монах помог старцу опереться о свою руку и, обернувшись к собравшимся, громко распорядился:

– Святому отцу надлежит отдых! Покойного можете относить на кладбище.

Настоятель, с ним толстотелый монах и несколько послушников двинулись к избе. Мизгирь без промедлений последовал за ними.

Грачонок замешкалась. Ей не хотелось отставать, но страх толкнул её обернуться.

– Чего уставился?

Она отступила. На неё глядел Зот, не находящий себе места возле покойного. В глазах середовича клубилась ненависть.

– Тебя спрашиваю, уродец, – прорычал Зот, нависая над Грачонком. – Неприятностей захотелось? А ну пошёл отсюда. Пока шею не свернул.

Глаза Зота, залитые кровью, следили за каждым её движением. Тяжёлое смурое лицо, искаженное потаенным страхом, застыло глиной. Грачонок содрогнулась, вспомнив сказанное Каргашем: «Кто станет бояться покойника?».

У Грачонка больше не оставалось сомнений. Она тут же бросилась прочь с места, чувствуя, как взгляд Зота продолжал буравить её затылок.

– Счастлив тот, с кем прощаются мудро! – окликнул чернецов Мизгирь, опираясь на трость.

Толстотелый монах обернулся и, смерив Мизгиря недовольным взглядом, улыбнулся. Но улыбкой некрепкой, поддельной.

– Мы рады паломникам в нашей обители. Однако тебе, добрый человек, сейчас не стоит отвлекать настоятеля.

– Я не паломник. Увы.

Чернец недовольно огладил короткими пальцами жиденькую бородку, едва прикрывающую толстую шею.

– Что же тогда тебя привело к нашему порогу?

Мизгирь остановился, сгорбил плечи. Украдкой глянул на старца, глядящего вдаль.

– Господь, – Мизгирь не смог сдержать усмешки.

Толстотелый монах с досадой поморщился.

– Далеко не всё разумно приписывать воле господней.

– Так стало быть – господне попущение?

Толстяк состроил надутую гримасу, однако ответить не успел.

– Я думал, что не доживу до нашей встречи, – морщинистое лицо настоятеля озарилось улыбкой. – И, если взаправду попущение, как дивно проявляет себя оно! Ну же, мальчик мой. Виктор! Подойди. Дай мне взглянуть на тебя ещё раз. Прошло так много лет с нашей последней встречи.

Грачонок покосилась на Мизгиря, гадая, почему настоятель обратился к нему как к Виктору. Она никогда прежде не слышала, чтобы Мизгирь себя так называл.

– Святой отец! – толстотелый монах изумлённо воззрился на старика. – Ты знаком с этим?..

Мизгирь сделал шаг. Старик поднял голову, щурясь на солнце. Увидев перед собой Мизгиря – худого и измученного, опирающегося на трость, – вместо улыбки старик сделался грустным.

– Ты повзрослел.

– Куда было деваться?

Помолчали.

Настоятель Савва переступил на месте, оглянулся на покойного. Сухой скрюченный палец настоятеля указал на носилки.

– Боюсь, горсти земли будет недостаточно. Тело так или иначе изуродуют. А затем сплетут быличку о кровожадном чудище, поверженном в прах.

– Чего ради тогда ты тратил на них своё время, святой отец? – сочувственно спросил Мизгирь.

Настоятель коснулся дрожащей рукой его руки.

– Сие надлежало сделать. Не оставлять попыток к вразумлению.

– А ты всё такой же упрямец, святой отец.

– А ты всё столь же ответственен, – теперь старец с улыбкой смотрел на Грачонка. – Как и шесть лет назад. Когда ты спас меня от хвори.

***

В избе было тепло и сухо. Грачонок сидела на лавке, то и дело ёрзая на месте. Иногда, стоило ей повернуться, чтобы посмотреть украдкой на спящую на печке кошку, она чувствовала запах сидящего рядом Мизгиря. От него пахло потом, сермягой и сушёными травами. От него всегда пахло травами, будто листья были вшиты ему в одежду.

– Значит, ты всё-таки вернулся в эти края, – вздохнул настоятель.

– Вернулся спросить, как правильно молиться. Так, чтобы Податель наверняка услышал.

Настоятель, которого слова Мизгиря позабавили, позволил себе тихо посмеяться. Посмеяться натужно, по-стариковски.

– Вижу, теперь ты не один.

Почувствовав на себе взгляд настоятеля, Грачонок выпрямилась, сложила руки на коленях. Поправила волосы на лбу.

– Это Грачонок, – представил её Мизгирь.

– Рад нашему знакомству, – настоятель слегка склонил голову, будто бы вовсе не удивившись её странному прозвищу. – Скажи-ка, Грачонок, нет ли у тебя желания остаться при монастыре? На дорогах неспокойно, а мы всегда готовы предложить крышу над головой и хлеб. И рыбу. Представить себе не можешь, как превосходна на вкус рыба с перцем с нашей кухни. Тебе когда-нибудь приходилось пробовать перец?

Мизгирь кашлянул.

– Грачонок… Он немой. Так что, боюсь, проку от него здесь будет, как от козла молока.

Грачонок уже давно привыкла представляться на людях юношей. Но отчего-то ждала, что, сидя наедине с настоятелем, Мизгирь захочет рассказать правду. Настоятель Савва казался ей добрым человеком. Поэтому Грачонок немного расстроилась, осознав, что ей снова придётся представляться мужчиной.

– Молятся не устами, а сердцем, – настоятель весело прищурился, указал Мизгирю на грудь. – Вот, собственно, и ответ на твой вопрос.

– Боюсь всё же…

– Не надо бояться, мальчик мой, – отмахнулся настоятель. Ну-ка, Грачонок, а ты? Скажи-ка, хочешь ли остаться при монастыре?

Грачонок украдкой глянула на Мизгиря и, немного помедлив, сцепила руки в выученном жесте.

– «Пёс», – она складывала выученные жесты, что придумал для них двоих Мизгирь. – «Здесь живёт пёс?»

Настоятель в недоумении вытянул лицо.

– Чего это с ним?

– Спрашивает про какого-то пса, – недоверчиво растолковал её жесты Мизгирь.

– Пса?

Мизгирь пожал плечами.

– Ах пса-а!.. – настоятель вкрадчиво рассмеялся. Казалось, сама старость мешает ему смеяться во весь голос. – Поговаривают, в округе завёлся человек, принимающий обличье большого серого пса. Мол, бродит по кладбищам ночью. Иногда заглядывает в окна…

Грачонок подивилась тому, с какой лёгкостью настоятель рассказывал им об оборотне. Ведь в оборотнях было много чего дурного. В отличие от духов, оборотни обитали по эту сторону Покрова и были способны грызть скот и портить посевы.

За способности оборотню приходилось расплачиваться своим рассудком. Каждое превращение наносило вред телу, искажая органы и раскраивая сознание.

Так говорил Мизгирь.

– Тому есть подтверждения? – спросил он.

– Бесчисленное множество!

– А жертвы?..

– Ни одной.

– Да я погляжу, здесь у вас целое стойбище нечисти, – фыркнул Мизгирь, и по его голосу Грачонок поняла, что он не верит словам настоятеля. – Упыри, оборотни… водяницы не беспокоят?

– Бывает крадут холсты и пряжу, а в остальном…

– Как же ваша хваленая святыня? – Мизгирь изобразил свойственную ему ухмылку. – Как вы её называете, запамятовал. Безымянная икона? Неужто ваша Безымянка действовать перестала?

Настоятель рассеянно ущипнул себя за рукав.

– В чём дело? – ухмылка сползла с губ Мизгиря.

– Проделки духов мелкие, несуразные, она всегда допускала, – глухо заговорил настоятель, подбирая слова. – Потому-то мы не сразу заметили, как… как исчезла.

– Исчезла? – Мизгирь сделался строгим. – Кто исчезла? Только не говори, что…

Настоятель вздохнул печально, будто речь шла о житейских хлопотах.

– Икона Безымянная. Одна из старейших святынь нашего монастыря.

Каргаш, раскачивающийся под потолком меж стропил, развязно бормотал:

– «Сворачиваем наше дружное паломничество. Эти идиоты умудрились похерить драгоценнейшую вещь, что им доверили».

Грачонок повернулась к Мизгирю. Ожидая, что он посмотрит на неё в ответ, погладит по голове и скажет, что это – пустяк. Но тот сидел неподвижно, отрешённо глядя перед собой мимо настоятеля.

Каждому приходилось платить. В особенности, когда речь заходила о кудовстве.