– Пойдём, Грачонок, – Мизгирь горестно вздохнул, предвидя новые трудности.

Грачонок коснулась кончиками пальцем своей глазной повязки. Словно убеждая себя, что ей ничего не грозило.

Собравшихся крестьян появление чужаков никак не взволновало. Паломников в этих краях было в избытке.

– Да пребудет с тобой господня благодать, добрый человек, – припав на трость, Мизгирь обратился к одному из крестьян, стоявшему возле гружённой древесиной повозки. – Скажи на милость, что здесь происходит?

Крестьянин продолжил тянуть узкое лицо и таращить блестящие глаза.

Грачонок подумала, что мужчина во многом походил на щуку.

– А? – щучье лицо дернулось, широкий рот глотнул воздуха. – Да, добрый человек, да призрит и тебя Податель! Взгляни-ка, вон там. Сам настоятель Савва стоит!

– Ну и ну, – делано восхитился Мизгирь. – И чего ради стоит?

– Так Илюшки не стало!

– Какого Илюшки?

– Лесоруба Илюшки.

– Убило при рубке пару дней назад, – подсказал другой крестьянин, середович с крупнорубленым лицом. – Ветка сломалась, упала на голову. Свернуло шею насмерть.

Мизгирь помолчал, взвешивая сказанное.

– Стало быть, хорошим человеком был этот ваш Илюшка, раз сам настоятель здесь.

– Заблуждаешься, братец! – возразило щучье лицо. – Дело тут нечистое. Иначе стали бы настоятеля беспокоить? А всё из-за того, что над Илюшкой свеча не зажглась при отпевании.

– Ещё глаз… глаз! После смерти один глаз остался открытым. Хочет, стало быть, ещё посмотреть на этот мир. Примета неоспоримая. Упырем возродится! Кровопийцей.

– Неоспоримей некуда, – последнее Мизгирь проворчал себе под нос. – Грачонок, дай руку. Пойдём.

Грачонок затаила дыхание. В детстве ей доводилось слышать множество быличек про упырей и людей, способными ими стать. Но теперь всё было иначе.

Теперь она сама была иной.

Духовидица, способная видеть сквозь Покров. Так назвал её Мизгирь, в надежде утешить и скрасить доставшееся ей уродство.

Обычно умение видеть царство потустороннего передавалось по наследству. Остаточный признак, указывающий на кудесника в роду. Кто-то когда-то уплатил некому богу сполна.

Её случай во многом был с этим схож. Мизгирь заплатил за её спасение Явиди. Грачонок догадывалась об этом со слов Каргаша. Бес болтал без умолку. В противовес Мизгирю. Мизгирь вечно от неё что-то утаивал.

«Он мне не доверяет», – думала Грачонок. – «Считает, что я слишком бестолкова. И, наверное, он прав. Он всегда оказывается прав».

Одной рукой Грачонок послушно взялась за протянутый рукав, второй – поспешно оправила повязку на лбу. Поднявшийся ветер ерошил отрастающие волосы.

Грачонок чувствовала страх. Волнение. Ей не хотелось приближаться к избе, не хотелось оказываться на виду у всех этих страшных людей. Но Мизгирю надо было увидеть настоятеля, чтобы вызнать о святыне, затаенной в храме. Мизгирь считал, что эта святыня могла помочь против шва Явиди и бесовского глаза Грачонка.

Пройдя за Мизгирем сквозь толпу столпившихся крестьян, Грачонок уставилась на носилки, на которых лежал покойник. Даже присутствие настоятеля не столь притягивало взгляд, как восковое неподвижное тело, завёрнутое в простыню.

– Не годится так, господин! – выкрикивал кучерявый середович, указывая на покойника. – Нельзя эдак в гроб класть!

Над носилками стоял сутулый старец. Одет он был в бедные монашеские одежды, на груди висела перевитая цепь с чернением. Старик, словно не слыша обращений, оставался безмолвным, точно могильная плита. В руке его, костлявой и сморщенной, как птичья лапа, застыли чётки.

– Замолчи, невежа! – полнотелый монах, стоящий рядом с настоятелем, воинственно потрясал увесистыми ладонями. – В присутствии настоятеля веди себя подобающе! Не то велю выпороть!..

– Нельзя! Неправильно! – не унимался смутьян. – Нужно резать покойника! Резать пальцы и ступни… Голову! Неужто мало нам серого пса, являющегося по ночам?

– Верно Зот говорит! – подхватили из толпы. – Резать надобно, не то из могилы вылезать повадится!

– Вон, в Подгорке! – ещё громче воскликнул Зот. – Захоронили покойного не глядя, так после в домах рядом с кладбищем люди повымирали!..

Грачонок поёжилась от холодного ветра, ставшего невыносимым.

– «Злоба человеческая кипит», – голос Каргаша, не заглушаемый даже роптанием собравшихся, донёсся у Грачонка над головой. – «Её нужно излить… ошпарить других. Превосходно для этого подойдут те, кто отличаются. Отличаются от остальных хоть чем-то…»

Руки Грачонка мелко затряслись. Желудок сжался узлом.

– «А теперь представь», – Каргаш в предвкушении сбавил голос, – «что станет после смерти с телом человека, у которого обнаружится бесовской глаз. Смотри-ка. Они готовы разорвать этого бедолагу в клочья – а ведь его всего-навсего слегка перекосило после смерти».

Грачонок заставила себя опустить руку, тянущуюся к глазной повязке.

– «Железное копьё в сердце – меньшее, чего тебе стоит ожидать. О нет, такого будет явно недостаточно».

– Упокой, Податель, душу усопшего, – голос подал настоятель Савва.

Все умолкли, наступила тишина. Стало слышно, как ветер бьёт по крыше избы.

– Как имя будет? – спросил настоятель голосом мягким и мелодичным.

– Ч-что?.. – полнотелый монах растерянно согнулся, будто не расслышав вопроса.

– Имя, – терпеливо повторил настоятель.

– Илюшкой звали, досточтимый отец, – выкрикнул кто-то из собравшихся. – Илюшка Микитин.

Настоятель Савва кивнул.

– Податель, отец милости и щедрот. Услышь звон цепей наших, за упокой души раба твоего Илюшки. Без покаяния внезапно скончавшегося…

Закончив молитву, старец вдруг стал оседать на землю. Полнотелый монах бросился было настоятелю на помощь, испугавшись, что старцу в силу возраста стало невмоготу стоять на ногах. Но настоятель отринул помощь. На глазах у собравшихся, старец взял горсть земли, поднялся, с трудом опираясь на трость.

– Мне ли не знать, что среди даже самых ярых приверженцев Благой Веры и по сей день существуют расхожие представления о погребальных обрядах, – встав вровень с носилками, старец положил на грудь покойника горсть земли. – Но этот мир не обязательно должен быть уродлив. Есть способы иные. Чем плохо доброе пожелание напоследок? Чем уступит оно искусству уродовать тело?

Старец коснулся ног покойного.

– Да будет тебе земля лёгкой, что ком на твоей груди. И да не станешь ты бесцельно блуждать во смерти…

– «Ты погляди-ка», – Каргаш усмехнулся. – «Кажется кто-то места себе не находит».

Грачонок обвела взглядом чернецов и крестьян, стоявших возле настоятеля. Все, казалось, внимательно слушали старца. За исключением кучерявого середовича по имени Зот, рьяно выступающего за искалечивание покойника.

– «Боится», – не тая весёлости зашипел Каргаш. – «Боится так, что аж поджилки трясутся».

Бес оказался прав. Зот вёл себя необычно. Взгляд его на застывшем бледном как пепел лице был поддёрнут кровью. Косматая борода дрожала. Грачонку казалось, что середович способен был ринуться на чернецов с кулачьями, отбросить настоятеля в сторону.

Грачонок затаила дыхание. Хор призрачных голосов запружал её разум. Такое стало происходить с ней довольно часто с тех пор, как у неё появился бесовской глаз. Но каждый раз Грачонок не то что расслышать, узнать шепчущих была не в состоянии.

В области лба и висков возникла привычная боль, и Грачонок была вынуждена страдальчески поморщиться.

– «Кто же-кто же», – растягивая слова в ухмылке, повторил Каргаш. – «Кто же станет бояться покойника? Бояться его возвращения».

В это самое мгновение Зот поймал на себе её внимательный взгляд. Грачонок дёрнулась, опустила подбородок. Кровь тут же застыла в жилах, отяжелила тело.

Зот заметил её. Заметил.

Каргаш тихо посмеивался, шатаясь из стороны в сторону. Довольный тем, что сумел её снова напугать. Мизгирь по-прежнему стоял неподвижно, не обращал на беса внимания. Порой Грачонку казалось, что за долгие года Мизгирь научился воспринимать трёп Каргаша за куриное квохтанье.