Лесовик тяжело вздохнул.

— Уверен я был, что получится, и уже на смотрины собирался. Но когда пришёл, не нашёл ведуна того в общине. А другой, кому служение передали, и не ведун был вовсе, а так, самозванец. К тому же подкупленный. Он общине об уговоре нашем с прежним ведуном хоть и передал, но про невесту переврал всё. По указке русалок. И смотрин для меня устраивать не стал, а девицу, что на жертвенник положил, оберегом особым заклеймил. Рисунок, что на плечо ставят, — напомнил мне Лесовик. — Так с тех пор и кладут мне клеймёных невест. Каждый год по одной.

— Как? А разве то не знак невесты был? — удивилась я.

— Наоборот, — покачал головой Лесовик. — Кого с таким знаком на жертвенник положат, на той я жениться никогда не смогу.

— А в другой общине нельзя вот так же договориться было? Чтобы особый жертвенник и смотрины.

— Нельзя. Перевелись ведуны настоящие, — ответил Лесовик. — Да и если бы остались, всё без толку. Я слово царское дал. Уговор заключил с общиной вашей. И отступиться никак не мог.

— Вот это каверза так каверза, — впечатлилась я. — Такое не знаю уж как переплюнуть. И что же ты за это с Болотницей сделал?

— Поначалу ничего я не сделал. Мир наладить пытался, урезонить. Потому что только она помочь мне и могла. Но каждый раз, когда я пытался на мировую выйти, она ядом вся исходила. И требовала, чтобы я сначала перед ней слово сдержал, а уже потом о других думал. Но я-то обещаний ей никаких не давал. И уж после такого точно в жёны брать её не подумал бы.

— Сильно она, видать, твоим отказом оскорбилась… Так-то оно никому не понравилось бы. Но по поводу оберега неправа она была. Ой неправа, — покачала я головой. — Погоди, — сообразила я вдруг. — Так это что же получается, что, когда меня на жертвенник положили, я как настоящая невеста туда легла? В отличие от прежних.

— Как самая настоящая. Хотя я в это поначалу и не поверил. И лежала ты на нём интереснее остальных, — рассмеялся Лесовик. — Я тебя вообще издалека учуял. А потом ещё и услышал. А уж как ты мне в лоб зарядила, так я окончательно повержен был. Даже до того, как про оберег понял.

— Да в лоб я случайно дала, — начала оправдываться.

— Вот видишь, как, Агнешка, иногда выходит. Бьёшь вроде в лоб, а попадаешь почему-то в сердце. Ну а ежели серьёзно говорить, то ты для меня дар настоящий. Радость моя ненаглядная, — и сгрёб меня в охапку. А сам ластится, глядишь, вот-вот поцелует. У меня от волнения сердце затрепыхалось, щёки зарделись. И вроде бы рано ещё для таких нежностей, а вроде и хочется.

— А ежели б и на мне оберег оказался? — спросила я вдруг.

Лесовик посуровел.

— Не знаю, что б тогда я делал. Наверное, в тоску впал. И устроил бы и нам тут болото. Дождями бы всё залил. И ветрами переломал.

— Ну, ломать нам ничего здесь не надо, — осадила его. — Город у тебя ладненький, красивый. Такой надобно беречь. Ты вот что скажи русалке той. Пусть после сватовства передаст через родителей моих, чтобы в следующем году плотника нам отправили. Вместо очередной невесты.

Лесовик рассмеялся.

— Со следующего года твоя община не должна мне больше ничего. Самое большое своё сокровище они уже отдали, — и по талии меня погладил, мол, вот сокровище это посиживает рядом со мной на лавке. — Теперь могут жить без бед и никого не отправлять. А плотников у нас хоть и мало, но хватает. Уж без хаты никто не останется.

— А мне тогда почему хату не выделили?

— Потому что ты под боком мне нужнее. Зачем мне тебя на окраину куда-то отправлять? — возмутился он. — Я тебя два столетия ждал уж не ради того, чтобы вот так отселить.

— Так-то звучит разумно. Мне уж и самой никуда отселяться не хочется. Только тогда зачем ты после свадьбы всё-таки переселить меня обещался?

— Затем, что уж очень настойчиво ты этого требовала, к тому же для царицы во дворце у меня отдельные хоромы имеются. Разве не переселение? — усмехнулся он. — Но мне бы, конечно, хотелось, чтоб ты и после свадьбы в моих оставалась.

— А положено это разве? В одних хоромах царю с царицей жить.

— Положено или нет, — насупился Лесовик. — Ты ещё скажи, что Есения осудит.

— Ну, и Есения тоже. И горожане все.

— Все горожане с жёнами своими в одной избе живут. А мне почему страдать? — и лицо ну такое жалостливое сделал. — Я же царь, а привилегий никаких. Одни обязанности. На жену и ту наглядеться не смогу.

Вот вроде бы и серьёзный момент, а мне смешно. Не хуже ребёнка жаловаться начал.

— Ладно, после свадьбы видно будет. Переселюсь иль нет, — ответила уклончиво. Надобно сначала с кем-нибудь посоветоваться. А то ежели осуждать нас с ним за такое будут, то стоит ли оно того? Хотя совсем рядышком жить оно приятнее было бы. Тут он прав.

Ближе к вечеру подрядились мы, значит, к родителям моим идти на село. Потому что до захода солнца не положено это, плохой знак. Надобно по темноте.

Уж я хоть и сватовство это хотела очень, но ночной лес энтузиазма у меня что-то не вызывал. Хорошо хоть с Лесовиком мы шли, с ним-то не страшно. Он сам кого хочешь перепугает, когда зол. Вон Болотница и та на мировую пошла и от пакостей отказалась. А это дорогого стоит.

Идём мы, значит, процессией. Впереди Лесовик меня под руку ведёт, позади нас сваха русалочья, Степан с хлебом и девчушка какая-то с мешком.

— А в мешке-то что? — спросила я, когда любопытство верх взяло.

— Да ничего особенного, — ответил Лесовик. — Мука там из людского края.

— А мука-то зачем? Мы люди хоть и простые, ну уж муки у нас хватает. Урожай с полей хороший. А в этом году так и вообще бушевало всё. Много пожнут.

— Да не для того мука, — ответил царь уклончиво. — Поймёшь потом.

Как обычно, из него слова не вытянешь. Как задумает что, так всё молча делает. А ты потом смотри только и удивляйся.

Дошли мы когда до села, поздно уже было. И переживала я очень, что папенька с маменькой улеглись к этому времени и заснули крепко. Так, что не добудишься.

— Растормошим, — успокаивал меня Лесовик. Но оно как-то всё равно звучало неубедительно.

Света в оконцах и правда к нашему приходу уже не было.

— Спят они, — вздохнула я.

А Лесовик меня приобнял и в лоб легонечко поцеловал.

— Не переживай.

Отправил он, значит, русалку на миссию сватовскую. Она в дверь легонько постучала и ждёт. В доме, слышно, завозился кто-то. Видать, проснулись и обсуждают, что делать им. Открывать ли посреди ночи.

Тогда русалка ещё раз поздукала и голосом распевным завела разговор за сватовство. Мол, пришли к дочери вашей свататься. А я у родителей моих дочь-то одна, все остальные сыновья. Вот они удивились, наверное, услышав, что сваты к их пропавшей дочери наведались.

Но слова такие сработали. Потому что дверь всё-таки приоткрылась. Выглянул батюшка мой, заспанный и взволнованный.

— Али знаете что про Агнешку нашу? — спросил он через порог. — Видели её?

— Видели, — улыбнулась русалка. — А коли впустите меня, так и сами тоже увидите, — пообещала ему. Хотя уж оснований для такого обещания у неё совсем не было. Как же они увидят меня, ежели нельзя этого? Для того мы русалку свахой и отправляли.

Батюшка мой то ли от волнения, то ли на радостях дверь-то русалке открыл и пропустил её в избу. А когда закрыть за ней хотел, она не дала. Придержала для нас. Мы всей гурьбой поэтому тоже вошли. Стоим в сенях и слушаем, как русалка соловушкой заливается. Говорит родителям моим — маменька к этому времени, наспех сарафан накинув, тоже в сени вышла — как знатен да хорош жених, расхваливает его. Но видно, что родителям про жениха-то совсем неинтересно. Им бы про меня узнать.

— Да про меня ты им скажи уже что-нибудь, — не выдержала я и ткнула русалку в бок. — Не видишь, волнуются они?

Но русалка свою песню заладила и менять не собиралась. Когда уж закончила она жениха нахваливать, спрашивает:

— Знаете ли, кто таков наш жених?

Отец головой покачал.

— Царём его величают, — сказала русалка горделиво. — Хозяином лесным. И дочь ваша у него сейчас. К свадьбе готовится.