— Оно и к лучшему, что по-простому, — согласилась я. — Иначе бы как в таких ограничениях жить? Я вон наряд надела и то уже страдаю. Не дыхнуть, не повернуться. Там спадает, тут жмёт, здесь висит до колена. А если бы ещё не по-простому всё было… испытание, а не жизнь.

Лесовик улыбнулся.

— Да, испытаний нам лишних не надо.

Поесть решили всё же там, чем вызвали немало любопытных взглядов. Наверное, держателю двора за один час трапезы мы всю дневную выручку сделали. Потому что народу набежало столько, что мама не горюй. А просто так же сидеть не будешь? Приходится что-то съестное брать.

— Чего они все смотрят так? — спросила я раздосадовано. — Может, у меня на лице что? — потёрла ладонями щёки второй раз за день.

— Угу, — кивнул Лесовик. — Краса у тебя на лице, — рассмеялся. — А ежели серьёзно, то они оттого, Агнешка, смотрят, что думают-гадают, когда на свадьбе уже гульнут.

— Какой ещё свадьбе? — не поняла я. — А-а, ты о той, — сообразила, наконец. — Так понятно когда. Чуть больше седмицы осталось. Чего тут гадать? Людям лишь бы погулять да поесть задарма, — возмутилась их алчности, чем вызвала у царя ещё один приступ смеха.

— Ох, дурёха ты. Неудивительно, что тебя на жертвенник по ошибке угораздило. Захочешь за нос тебя водить, даже и делать ничего не надо. Ты и сама легко обманешься.

Ну вот, начали с красы, а закончили дуростью. И как тут не обидеться? Хорошо, что к этому времени я уже поела. Иначе бы и аппетит пропал.

— Вот что скажу я тебе, царь лесной. Не умеешь ты с девицами общаться. Совсем не умеешь, — предъявила ему и стала на дверь трапезной поглядывать, мол, посидели, пора и честь знать. А то неизвестно, какие ещё недостатки у меня в разговоре выяснятся.

— Ну вот, снова разобиделась, — заметил Лесовик. — Доверчивая ты, говорю, и наивная. Разве же на это обижаются?

— Ну, справедливости ради, ты меня по-другому назвал. И да, обижаются. Девушки на что хотят, на то и обижаются. Им это по природе положено.

— Ну раз положено, — улыбнулся царь. — Пойдём-ка в сторону дворца, что ли. А то тут уже столько люду набежало, что дышать нечем.

На постоялом дворе и правда яблоку негде было упасть. Все столы да лавки заняты, народ по проходам бегает да место ищет.

— Может, здесь ещё какое заведение в помощи нуждается? — спросила я, семеня следом за Лесовиком. — А то бы мы и там могли ненадолго присесть. Помочь хозяину.

— У нас здесь у всех с делами в порядке. Никто не жалуется, — ответил он. — Но коли случится такое, мы непременно навестим бедолагу. Подсобим, — подал мне руку, помогая переступить порог. И не зря, кстати. Во всех этих одеждах я и правда легко могла споткнуться и опрокинуться.

А как вышли на улицу, Лесовик снова мою ладонь себе на локоть положил, да и придерживал, чтобы я с испугу вырываться не начала. Должна отметить, вёл он себя не только как царь, но и почти как муж. Оно вроде, учитывая, что в косы мне две ленты теперь вплетали, и ничего удивительного, но всё-таки странно это было. Хотелось чуть больше определённости. У нас вот на селе, коли понравились друг другу молодые, так тотчас сваху жених отправляет. Обговорят всё, родителей согласие получат и побыстрее под венец. А там уж, конечно, можно и под руку ходить, и жить рядышком. Тут же всё как-то не по-человечески.

— Опять посерьёзнела, — подметил Лесовик. — Надумала себе что-то.

Вот вроде и знаем друг друга всего ничего, а читал он меня, словно грамоту незамысловатую. Да, надумала. Но не буду ж я царю требования выдвигать. Хотя, может, и стоило бы.

— Посидим немного? — Лесовик показал на скамью у одного из домов. За скамьёй этой росли уже отцветшие кусты сирени и как бы закрывали сидящих от хозяйских глаз. Но с дороги-то скамья как на ладони была.

— Опять зеваки, небось, набегут.

— Не успеют, — пообещал Лесовик.

Усадил меня на скамью и сам присел рядышком. И руку-то, руку мне на талию возьми и положи. Приобнял, наглец такой! Я недовольно завозилась, но царь не только не отступился от этой затеи, а ещё крепче меня придерживать стал. А потом и вовсе к себе под бочок придвинул.

Я замерла, дожидаясь, что он там ещё удумает, но Лесовик сидел смирнëхонько да вдаль глядел. Я потихонечку-то и расслабилась. А потом и вовсе осмелела и голову ему на плечо положила. А что, они у него широкие, удобные. Будто для того и созданы, чтобы вот так сидючи опереться.

— О чём размышляешь? — спросила у него, когда мы уже долго просидели молча.

— О том, Агнеша, сколько лет я один прокуковал.

— И сколько же? — подняла на него заинтересованный взгляд. Не каждый день лесные цари мне о своём возрасте рассказывают. Второго раза может и не случиться. Надо бы, коль возможность представилась, успеть что-нибудь вызнать.

— Хм… — призадумался царь. — Как бы сосчитать и не ошибиться? Много лет, Агнеша. Уж две сотни так точно разменял.

— Две со-отни, — протянула я под впечатлением. Так же и Степан говорил, что не меньше двухсот ему. — И что же, все ч… — осеклась, чуть его чудищем не назвав, — все лесные цари так долго живут? Какой у вас век?

— Век наш долгий. Намного дольше моего нынешнего. Покуда нуждаются в нас люди и лес, будем жить-поживать.

— В одиночестве? — этот вопрос мне был особенно интересен. Если ему одна только наша община каждый год по невесте отправляет, так чего же было двести лет в одиночку куковать? Определился бы уже и остановился на одной. А он их вон, как редкости, собирает.

— Почему в одиночестве? Нам положено себе суженую выбрать. Как окрепнем, так надобно семью завести.

— А ты что же, выходит, не окреп?

— Почему не окреп? — обиделся он. — Окреп.

— И где же тогда твоя семья?

— Да вот, — приобнял меня крепче, — сидит рядом да вопросами сыплет.

— Да ну тебя, — отмахнулась от него. — Если уж я семья, то и весь город. Определился бы ты уже да остепенился, — начала его поучать. — А ты вон всё дев из лесу таскаешь. Каждый год по новой.

— Да кто сказал-то, что я не определился? Определился я.

— Как определился? — сердце куда-то в желудок ухнуло. — Это что же, с хмарью той обещался?

— Ох, Агнеша, — покачал он головой улыбаясь. — Ну при чём тут хмарь? До неё-то мне какое дело?

— А чего она к тебе тогда пристала?

— Из вредности, — ответил он и руку-то у меня с талии убрал. — Пойдём-ка к дому. А то посидим ещё немного, и ты меня с какой-нибудь кикиморой поженишь.

— Не буду я тебя ни с кем женить, — возмутилась я и поднялась со скамьи за ним следом.

«Ты мне, может, и самой сгодишься», — добавила про себя. Хотя в чём именно пока даже думать опасалась.

Следующая пара дней прошла почти тоскливо. Степан прибегал, убегал, всё организовывал, а мне почти ничего и не осталось делать. Только с Лесовиком распределили, на какие лавки посадим самых дорогих гостей.

К слову, о лавках. Их он зачем-то велел заранее поставить. И теперь двор и улица были похожи на полосу препятствий. Только и делаешь, что скамьи перепрыгиваешь и столы обходишь. Но все почему-то ходили вокруг них рады-радёшеньки и ни разу даже не возроптали, что неудобно.

— Степан, а чего это столы так рано мы выставили? — спросила как-то у своего помощника. — Ходим теперь и уворачиваемся.

— Да это так, на всякий случай, — отмахнулся он.

— На какой такой случай?

— Ну мало ли… Может, раньше всё готово будет.

— Да как раньше-то? Ещё почти седмица до празднества.

— Не знаю, как, — пожал он плечами. Но я по взгляду видела, что всё-то он знал, только мне говорить не хотел. Да и вообще, в царских хоромах атмосфера воцарилась заговорщическая какая-то. Все ходят, на меня поглядывают да перешёптываются. А чего, собственно, шептаться?

«Больше двух говорят вслух!» — хотелось потребовать, как в детстве. Но как-то неловко было в истерики бросаться. Потому ходила я и на их взгляды такими же взглядами отвечала. Они на меня зырк, и я на них. Они перешёптываются. И мне бы с кем, но не с кем, к сожалению. В общем, отвечала, когда могла. Чем вводила их в жуткое замешательство, к собственной радости. Пусть знают, что в эту игру можно играть и вместе.