Я сделал пару записей в старенькой записной книжечке. Этот раритет в кожаном переплёте мне достался от деда. Писать он не шибко любил (как, впрочем, и все остальные члены моей семьи – понятия не имею, в кого я такой уродился), поэтому я оприходовал её ещё мальчишкой. С тех пор таскал с собой в кармане, а писать начал, лишь когда решил всерьёз заняться репортёрской деятельностью. Техника – это хорошо, но порой прикосновение карандаша к настоящей, не полимерной, бумаге гораздо лучше расставляет по местам спутанные мысли – каша в голове перетекает в переплетение письменных букв (а почерк у меня ещё тот), обретает материальную форму, и думать становится значительно легче. Поэтому я не раз, занимаясь очередным репортажем, переносил под этот переплёт какие-то особенно умные или не очень мысли. Или вопросы. Это и вправду помогало.

Кофе начал познавать азы сотворения жизни, так что я вылил холодную жижу в цветок на столе Ларри, получил в ответ укоризненный взгляд, и посмотрел на время. Райтмен, если верить Ларри, скоро должен освободиться, поэтому я махнул рукой Хитер и отправился в одно из тех мест, куда совсем не хочется возвращаться.

Сначала все списывали на массовое помутнение рассудка и сочиняли отговорки, которые помогают закрывать глаза на неудобную правду без угрызений совести, чувства вины и самобичевания. Представьте: веками человечество пропагандировало научный подход, отрицающий всё сверхъестественное, включая теорию божественного происхождения человека и, разумеется, магию, и вдруг ему под нос суют неопровержимые доказательства того, что всё это время оно стучалось не в те двери. Умение признавать ошибки не стало нашей положительной чертой даже после конца света, поэтому существование новой силы игнорировали десятилетиями.

Что бы вы сказали типу, утверждающему, что научился летать, а вон та девчонка с соседней улицы только что прошла сквозь стену? Но когда внезапные энергетические всплески от таких чудо-людей стали разносить по полквартала, заодно – и их самих, отрицать новые реалии больше не получалось. Вселенная заставила человечество признать: их мир не будет прежним.

И когда первый шок и стадия отрицания миновали, люди сделали то, что обычно делают, сталкиваясь с чем-то неизвестным: попытались разобрать его на запчасти. Если всё разложено на винтики, оказывается, что эта штука не страшнее газонокосилки, и ей даже можно управлять.

Так что учёным пришлось прикусить языки, перелопатить и переписать часть физических теорий и смириться: появилось нечто – энергия, сила или что-то иное, невероятно похожее на феномен, который раньше называли магией. Она пришла вместе с Коллапсом. Или стала его причиной. Или следствием. Тому, кто скажет наверняка, дадут премию, объявят учёным века, внесут в список лучших умов человечества и разрешат всю жизнь бесплатно есть хот-доги.

До Уэйстбриджского университета я доехал минут за десять. Я тоже здесь учился. Точнее – в одном из маленьких университетов, которых тогда было в избытке, и назывались они по-разному. А потом их прикрыли, слив в одно научное чудовище, и окрестили Уэйстбриджским Национальным Научно-Техническим Квантовым Центром, созданным на базе исследовательского института. Это была одна из мировых колыбелей изучения магической природы и феномена Коллапса. Здесь изобретали всё, что поможет человечеству продержаться ещё хотя бы пару столетий. И Купол тоже – дитя местных умов.

Университет находился практически в центре города, а главная башня была одной из самых высоких его точек, так что найти этот храм науки несложно. Но если всё же потеряетесь, можно идти на звуки старческого брюзжания, студенческих воплей и запах дешёвых энергетиков. Они тут двадцать четыре на семь без перерыва на обед.

На улице полыхало. Заморосил дождь. Молнии мелкими морщинками вспыхивали на доли секунды, но так часто, что небо уже не успевало вернуться к первоначальному свинцовому оттенку. Оно было пурпурно-алым. Маджентовым. Цвет, который человеческий глаз не должен видеть вовсе. И всё же…

– День добрый! – я сунул нос в окошко к охраннику. – Я к профессору Райтмену. Мы договаривались о встрече.

Я быстро сунул ему репортёрскую карточку.

Охранник, эльф со скучающим взглядом из-под полуопущенных век медленно опустил стул на все четыре ножки и ткнул пальцами в монитор. И ещё раз. И ещё. Где-то жужжала муха. Тык. Завывал сквозняк. Тык. За окном ярко блеснула очередная магическая вспышка. Тык.

Местные никуда не торопятся. Слова «время» и «скорость» обретают для них смысл исключительно в задачах. Они могут продолжать лекцию, даже несмотря на то, что у группы началась другая пара – и попробуй возрази! Могут неспешно разбирать вещи и говорить о погоде, пока ты ждёшь возможности ответить, наконец, этот чёртов экзамен. Могут, в конце концов, просто не прийти на пары. Они не торопились даже умирать. Может, поэтому и наука не спешит развиваться? Караван идёт со скоростью самого медленного ходока. В университете этот ходок мог делать два шага в минуту просто потому, что ему было далеко за двести. Даже для эльфа это срок неподъёмный.

– Сто пятнадцатая. Третий…

– Спасибо!

Я рванул на лестницу. Мне и так предстояло общение с одним из представителей учёной расы, к чему терять время на поиск лифта?

Когда я дошёл до двери, она резко распахнулась, и меня едва не снёс поток студентов. Коллапс, я уже и забыл, каково оно – чувство свободы после последней пары, когда впереди целый день приятного безделья. Впрочем… Воспоминание сопровождалось ехидным «Ну-ну», звучавшим голосом Хитер. Я вспомнил, как сбегал с работы прямо в середине трудового дня.

Дождавшись, пока студенты разбегутся, я зашёл в аудиторию.

Мужчина у кафедры выключал проектор.

– Добрый день? – сказал я, стоя на пороге.

Райтмен обернулся. Против моей воли мой голос бросил позорное «ух ты!». Я ожидал увидеть очередного старика с бородой до пояса и десятком недостающих зубов. Вместо него… Что ж, в свои сорок (плюс-минус пару лет) он выглядел чуть похуже красавцев из рекламных роликов: одежда была подешевле и укладка попроще. В остальном Райтмен выглядел как кинозвезда. Белая рубашка с закатанными до локтей рукавами, узкие джинсы на ремне с неброской пряжкой, коричневые туфли начищены до блеска. А ещё этот парень явно не забывает о купленном абонементе в спортзал. Добавьте сюда уверенный  взгляд и правильные черты лица.

– Чем могу помочь? – спросил он, поднимая брови, как профессиональный актер.

– Я ищу профессора Эрика Райтмена, – сказал я, стараясь заткнуть рот рыдающей в голос самооценке.

– Вы его нашли, – ответил он, подходя ко мне.

– Ник Мерри, – я протянул ему руку. – Я репортёр «Гард Ньюс».

– Ах, вот как.

Он ответил на рукопожатие и оглядел меня с ног до головы. Я старался не думать о надписи на футболке. Коллапс! Хоть бы застегнул рубашку! Но надо отдать ему должное, Райтмен не изменился в лице. Либо хорошо сыграл, либо и вправду был лишён предрассудков.

– Я так понимаю, речь пойдет о Куполе? – спросил он спокойно. Голос у него был низкий, глубокий и чистый, речь – чётче, чем у ведущих радиоэфиров. Гарри с Миком бы умерли от зависти! Да уж, с таким голосом Райтмен мог бы сделать головокружительную карьеру в медиа или грести деньги на озвучке клипов или аудиокниг. Или порнофильмов. – Вам принципиально, где проводить беседу?

Я усмехнулся.

– Да хоть на центральной лестнице.

– Боюсь, в это время суток там всё занято студентами, – улыбнулся Райтмен. – Лаборатория вас устроит?

Я пожал плечами.

– Ведите.

Лаборатория тоже не пустовала.  Когда мы вошли, трое студентов у интерактивной доски тут же замолкли. Брови Райтмена взметнулись вверх. Так, будто его снимала камера. Этот парень что, тренирует мимику перед зеркалом?