– О, вы уже тут?

Студенты неловко переглянулись. Худющий заикающийся паренёк сжал в руках стилус и нервно забегал глазами по доске, исписанной так, что казалось, на ней не осталось ни одного свободного пикселя. Всюду красовалось такое количеством формул, что моё гуманитарное сознание нервно вздрогнуло.

– Интересно, – проговорил я.

– Да, студенты умеют сделать интересно, – улыбнулся Райтмен, разглядывая формулы поверх очков. – Неправильно, но интересно. Хотя иногда даже из ошибок получаются великолепные результаты. Случайность – запасной парашют науки, правда, Унтер?

Паренёк улыбнулся, но в отличие от Райтмена его мимика была нервной и робкой. Так улыбаются невротики. Впрочем, его сокурсники выглядели не лучше – какие-то помятые и угрюмые. Вот что с людьми делает образование! И это вы, ребята, ещё не работали.

Райтмен поставил портфель на стол в самом углу лаборатории и вернулся к доске.

– У вас не получится это решить, – усмехнулся он вдруг, – потому что вы допустили серьезную ошибку. Ищите.

– Быть не может! – взвилась девушка.

Обычно женщины – первое, что я замечаю, входя в помещение, но на эту даже не сразу обратил внимания. Не то русые, не то серые волосы собраны в жиденький растрёпанный хвостик, глазки водянистые, навыкате, а сама она была упакована в непонятного покроя балахон до колен.

– Сара, третья строка. Откуда вы взяли теорему Жданова?

А дальше… Что ж, я знаю много слов. Слова – это море, в котором я плаваю. Но то, что наперебой, крича и ругаясь, начали произносить эти ребята, превратилось для меня в белый шум, который не желал складываться в смысл. И всё-таки я ими восхищался – какой путь нужно проделать, чтобы уметь играть с этими числами, формулами и законами, о которых простой человек, такой, как я, не имеет ни малейшего понятия? Эти ребята знают об устройстве вселенной гораздо больше, чем мы. Но вот вопрос: помогает ли это, если речь заходит о чём-то, что нельзя измерить? Сколько весит справедливость? Какова сила правды? Есть ли константа человечности? Нет таких формул, иначе люди, которые бы их знали, давно бы правили миром. Или?.. Я усмехнулся. Видимо, слишком заметно. Правда, Райтмен принял это на свой счёт.

Он развёл руками и улыбнулся.

– Вот так, мистер Мерри, мы работаем каждый день. Мои студенты, юные дарования, которые, я надеюсь, – он бросил на их лукавый взгляд и подмигнул, – совершат не одно научное открытие. Сара Веллинг, Унтер Тиш и Максим Вольский.

Сара ответила пунцовым сиянием на щеках – хоть какой-то яркий оттенок на бледном лице. Унтер снова скривился. А Максим холодно кивнул. Серьёзный парень.

– Целый научный совет, – хмыкнул я.

– Это ещё не все, – улыбнулся Райтмен. – Жаль нет нашей главной звёздочки. Вот у кого надо брать интервью. Она бы рассказала вам про Купол куда больше меня.

Он усмехнулся и представил меня.

– А это – Николас Мерри, репортёр…

– Ник. Ник Мерри из «Гард Ньюс», – сказал я. Возможно, это прозвучало не слишком вежливо по отношению к Райтмену, но промолчать было выше моих сил. Меня и так слишком часто называют полным именем, не хочу, чтобы это входило у людей в привычку.  – Значит, это вы те студенты, что трудились над грантом?

– Д-д-да, – кивнул Унтер.

– Над чем работали?

Студенты переглянулись.

– Видите ли, мистер Мерри, – улыбнулся Райтмен, – мы пока не афишируем наши открытия.

Я мысленно усмехнулся, понял, что он имеет ввиду.

Изучение магии было определенного рода соревнованием, и все первооткрыватели прятались в своих альма-матер, охраняли свои разработки как драконы – золото, и ревностно относились к вопросам о науке, чтобы не дай боги, случайно не рассказать чего лишнего и лишить себя права на патент. И большой премии. Правительство было заинтересовано в изучении магии не меньше простых смертных, вот только цели были другие. В основном коммерческие.

Я кивнул.

– Понимаю. Но всё же, направление одно – попытки осознать, что такое магия?

Райтмен поморщился.

– Магия, мистер Мерри, не совсем то слово, которым стоит описывать явления, происходящие  сегодня. Они вполне изучаемы и объяснимы, просто пока, – он поднял палец вверх, – у человечества не хватает ресурсов и знаний, чтобы описать их до конца и понять механизмы их взаимодействия. И электричество, и кванты, и струны, которые для нас – обыденность сегодня, когда-то казались такой же непостижимой загадкой, магией, если угодно. Крафт-кванты следуют по тому же пути.

Он отошёл к столу, оставив студентов, которые тут же вернулись к задаче, будто меня здесь и в помине не было.

– Хорошо, не магия, – я двинулся следом в другой конец лаборатории, меж столов с какими-то странными приборами. Часть из них была мне знакома, что-то я видел впервые. Я мельком сделал пару фотографий. – Но вы работаете над расширением именно этих знаний?

– Разумеется, – ответил Райтмен, вежливым жестом предлагая мне сесть за стол, и сам опустился рядом. – Сегодня, на самом деле, для нас уникальный момент. Несмотря на свою природу и… Хм-м… Яркое появление… Крафт-кванты сотворили то, о чём мы раньше даже не могли помыслить.

Благо это я знал.

– Соединение теорий.

– Именно, – кивнул Райтмен. – Благодаря чему мы имеем огромный раздел квазифизики, позволяющей нам изучать все эти процессы с участием крафт-квантов в рамках Единой Теории Всего. Они позволили сложить эту мозаику и обеспечить возможность её дальнейшего изучения, сохранив то, что мы уже знали, на плаву.

– А есть ли какое-то практическое применение этих новых знаний? Пока что мы знаем только, как использовать те же квази- и крафт-частицы лишь в некоторых сферах. Собственно, я знаю только медицину и диагностику и регистрацию эффектов. А, ещё энергоотрасль.

– А самый яркий во всех смыслах пример – у нас над головой, – улыбнулся Райтмен. – Хотите чаю?

– Не откажусь… Купол?

– Именно.

Он щёлкнул электрическим чайником, он сразу же засопел так, будто готовился к взлёту.

– Можем ли мы говорить о том, что Купол по-прежнему остаётся вершиной изучения крафт-квантов? – спросил я.

– Конечно, – буднично ответил Райтмен. – Купол – яркий пример того, как взаимодействуют между собой фундаментальные силы природы, включая крафт-частицы. Это первый и, увы, пока последний серьёзный шаг, доказывающий, что человек способен их контролировать не только на метафизическом уровне.

Я хмыкнул. Ага, контролировать магию учёные могут примерно так же хорошо, как шестилетняя девочка – больного шизофренией ротвейлера.

– Всё, что происходит здесь и сейчас, имеет научное обоснование, просто мы пока не можем найти способа его привести.

– И работа учёных как раз в том, чтобы найти нужные слова и подкрепить формулами, – улыбнулся я. – Не факт, что верными, но, как говорится, хотя бы так.

Я бросил кубик спрессованного чая в горячую воду. Запахло какими-то травами.

– Вы во всём такой скептик? – Райтмен посмотрел на меня с беззлобной насмешкой.

– Приходится, иначе меня уволят. Считайте признаком мастерства. Или профдеформацией. Как угодно.

Райтмен усмехнулся. Я послал ему ответную улыбку. Мне определённо нравилось, что он не дёргался, не мялся, не пытался увиливать от ответов. Если Райтмен не хотел говорить, то честно это признавал. Как же, оказывается, меня легко подкупить! Если бы доброта и открытость были валютой, я был бы самым грязным взяточником.

– Так что насчёт науки? И всё-таки она движется?

– Не так быстро, как хотелось бы, но да, – ответил Райтмен. – Конечно, это уже не похоже на ту гонку, которая, скажем, разворачивалось семьдесят лет назад, и тем более ту, что происходила в начале века, когда главной целью было создание защитных механизмов от воздействия крафт-квантов. Сегодня это более спокойный темп, но каждое, даже самое маленькое, открытие уже становится большим прорывом и даёт нам понимание, что из себя представляет эта новая форма. Волны это, частицы ли или какая-то другая энергия, которая раньше не была известна и существовала только в глубинах космоса? Всё это мы изучаем, в том числе, в нашем университете.