Говорят, что когда это случилось в прошлый раз, весь мир на мгновение превратился в огромный пучок света, а потом пришёл в движение. Он колыхался, смазывался и растекался, точно не в состоянии определиться, чем ему быть – волной, материей или чем-то ещё. Квантовый всплеск, пространственно-временное искажение – как только не называли это явление, возникшее настолько внезапно и резко, что люди даже не успели сделать самое важное в экстренной ситуации – включить камеры. Если бы кто-то оказался расторопнее, у него бы тоже ничего не вышло: техника, электричество, радиочастоты – всё разом помахало человечеству ручкой. Те, кто выжил после этого пароксизма вселенной, рассказывали, что это было похоже на очень яркую вспышку, а потом природа сошла с ума, будто бы поменяв местами все основные силы, включая гравитацию. Когда всё пришло в относительное спокойствие, человечество не досчиталось доброй половины населения Земли. Оно просто исчезло. Вместе с кучей других материальных объектов, частицы которых резко определились как со скоростью, так и с местонахождением, и Земля у них явно была не в приоритете.

Каково это, когда твой организм мечется между двумя состояниями: существовать и не существовать? Что в этот момент происходит с сознанием, которое пытается постичь непостижимое?

Эти вопросы я успел задать себе, в тот миг, когда перед глазами всё полыхнуло ослепительно-белым светом. Мир точно погрузился в бесконечно-светлую комнату без стен и потолков. Абсолютная белизна, слепящая и… до спазмов в животе пугающая. От неожиданности я резко крутанул руль в сторону. Завизжали тормоза. Машина ушла в занос. Сильно тряхнуло. Я больно ударился локтем об дверь, лбом – об руль. Чёртова подушка безопасности опять не сработала.

А потом всё стихло. Всё, кроме кошмарного звона в ушах.

Сердце бухало где-то в горле, за окном кричали водители, но я едва их слышал. Мне повезло, я умудрился ни в кого не врезаться и просто вылетел на обочину. Но главное – сам не разлетелся на атомы. Или на что помельче.

Я отодвинул сиденье и, откинувшись на спинку, уставился в небо сквозь лобовое стекло. Только через несколько секунд я понял, что тяжело и глубоко дышу.

Вспышка, залившая весь мир белизной, мелькнула на какую-то триллионную секунды (как и в прошлый раз, если верить воспоминаниям очевидцев), а потом так же быстро рассеялась, показав зрелище, от которого по спине побежали мурашки. Купол над всем городом покрылся сетью маджентовых молний. Они грянули одновременно, озаряя небо багрово-пурпурным светом, задержались на пару секунд, сливаясь в одну огромную паутину, а потом исчезли так же резко, как появились, оставив за собой только тонкие полосы – как следы от лыж на снегу или шрамы после глубоких порезов.

– Воу, – наконец шепнул я сам себе, и собственный голос показался мне слишком громким. За свою недолгую жизнь я повидал всякое – и вспышки, и грозы, и радуги безумных цветов. Облака, зависшие посреди улицы, когда ты отчётливо видишь человека перед собой, но чуть выше его шляпы точно разлили молоко. Кажется, что ты попал в детский рисунок, где оставили слишком много белого пространства между счастливыми человечками и синей полоской неба. Иногда летом шёл снег, а порой после вот таких магических бурь вместо дождя сыпалась белая крошка, похожая на стеклянный порошок. Купольная пыль. Она противно хрустела под ногами и плохо вымывалась из волос. Это было бы ужасно, если бы спустя сутки она не исчезала сама по себе. Но чтобы такое…

– Вы видели?

От неожиданности я дёрнулся всем телом, резко надавив на гудок, ещё раз треснулся рукой об дверь и чуть было не дал по газам. Коллапс бы его побрал, этого Гарри! Впрочем, я тут же порадовался, ведь радиоволны были на месте, за окном всё ещё горели вывески, а вокруг бешено сигналили машины. Органы чувств начали приходить в норму.

– Это было… Невероятно! – продолжил он дрожащим голосом. – Вот это безумие! Вот это да! Профессор! Что скажете?

В эфире снова раздалась тишина.

– Я с вами согласен, Гарри, – проговорил Станкевич. Его голос уже не был таким бодрым, он немного дрожал. – Это невероятно. Я так же впечатлён, как и вы.

– Что-что-что?! Боги, скажите, вы, как человек науки, что это было?! – крикнул Мик.

Снова пауза. Мне показалось, или я слышу кликанье кнопок коммуникатора?

– Полагаю, – объяснение то же… – профессор блеял как студент на зачете. – Это ещё раз демонстрирует нам, что… Потокам ма… Крафт-частиц противостоят мощные гравитационные поля… Купол борется… Ничего страшного не случилось, хоть и  выглядело… Необычно.

Необычно? Коллапс! И тут до меня дошло: Станкевич читал текст, набранный диджеями. Я шумно выдохнул, негодуя не то на профессора, который пошёл на поводу у Мика и Гарри, не то на себя – за то, что до сих пор не определился с тем, как реагировать на ложь во благо. То, что с Куполом происходит какая-то чертовщина, ясно как божий день, но если бы профессор сказал это в эфире на десятимилионную аудиторию, Гарри и Мику оторвали бы головы. Профессору – тоже.

Я вышел из машины и подобно паре сотен человек на улице, посмотрел в небо. Оно по-прежнему пылало огнём. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем мой внутренний репортёр очухался от потрясения. Я наконец вытащил коммуникатор. И тут хлынул такой ливень, точно сверху включили поливочную систему. Под ногами захрустела белая крошка – купольная пыль.

– «И Он снял шестую печать…», – пробормотал я, садясь в машину.

Да чтоб я знал, откуда я это помню!

С самого детства не мог усидеть на месте: меня постоянно где-то носило, а уже будучи взрослым, я, случалось, не появлялся дома сутками. Не скажу, что при этом я занимался общественно-полезными делами, но и закон не нарушал (во всяком случае, сильно), скорее, просто пробовал жизнь на вкус. В юности он, чаще всего, алкогольный. Мать не уставала повторять, что я не умру своей смертью, хотя сама вбивала мне в голову, что движение – это жизнь. Я и теперь не могу представить каково это: жить спокойно. То есть не носясь по городу в поисках тем с утра до ночи, не общаясь с людьми, не ругаясь с власть имущими. И все же к своим годам главному я научился: ценить такие вечера, как этот. Даром что за окном разверзлись хляби, молнии – грозовые и магические – летали из одного конца Уэйстбриджа в другой, крася небо в немыслимые цвета, а дождь лупил по стёклам как из кольта. В моей кухне было тепло и тихо, а зрелище развернулось куда более завораживающее.

Хитер сидела на своём любимом месте – за столом у окна, на мягком стуле, закинув ногу на ногу. Небрежно запахнутый голубой халатик чуть сполз с плеча, две светлые прядки слегка растрепанных после душа волос касались щеки. Одной рукой она держала кружку с чаем, другой листала ленту новостей: оттопырив три пальчика, проводила указательным по экрану, будто смахивала пылинки с крыла бабочки. Такими видели женщин да Винчи и Бугро. Я ничего не понимаю в живописи, но если бы мог, написал бы что-то в стиле Герхартца – легкое, светлое, родное.

– Коллапс!

– Да прекрати ты это читать, – я отхлебнул чаю, глядя, как Хитер морщит носик, и едва сдержал улыбку и желание пощекотать ей переносицу – она б меня убила.

Я поехал в редакцию сразу же после попытки мира снова коллапсировать, и застал всех ровно в таком же состоянии, в котором пребывал сам. На девчонок из Экспресс-отдела было жалко смотреть – круглые глаза и побледневшие лица. Эфирщики, напротив, радовались, оправдывая своё гордое звание сумасшедших – этим ребятам чем страшнее, тем лучше – картинка ведь шикарная. В этом плане я был солидарен скорее, с ними, чем с Экспресс-отделом, поэтому я переслал им всё, что наснимал на улице, кинул ссылку на подкаст с профессором на радио и, оставив новостные шестерёнки крутиться под началом Молли, почти силой уволок Хитер домой.

– Всё равно уже ничего не исправишь. Что толку переживать?