– Да?

– Он делал мне непристойные предложения, – сказала Эвелин, и ее глаза наполнились слезами.

Пастор побагровел, как осенний дубовый лист.

– Это на самом деле невыносимо, – сказал он, прерывисто дыша. – По чистой беспримерной наглости это выходит за всякие рамки. Я буду рад подтвердить свое благочестие свидетельскими показаниями любого из тех, кто путешествовал со мной. Я, я… – Он был так взбешен, что не мог подобрать слов. – Я уже двадцать два года служу настоятелем церкви Святого Иосифа в Торонто…

– Если вы проверите его черную сумку, – сказала Эвелин, скрестив руки на груди и грозно кивая, – я готова поспорить, что вы найдете там поддельный паспорт, или маскировочный костюм, или что-то еще, и, возможно, билет на пароход в какую-нибудь глушь.

Контролер протянул руку и сдернул с полки черную сумку. И мы наконец выяснили, что на самом деле украл мистер Джозеф Серпос.

Сумка лежала в углублении сетки из ткани, плотно прижатая к перекладине, которая предотвращает выскальзывание багажа. Вполне возможно, что, когда вытаскивали сумку, ее нижняя часть с металлическими заклепками по краям зацепилась за перекладину. Я не уверен точно, как это произошло. Но когда контролер отскочил назад, дно сумки отлетело примерно на два дюйма, и в следующее мгновение все купе было засыпано денежными купюрами.

Такое количество денег я видел только в банке. Через приоткрытое окно купе дул сильный ветер, и часть банкнот кружилась у нас над головой. Это были пятифунтовые, десятифунтовые и даже пятидесятифунтовые банкноты, а также фунтовые банкноты и банкноты в десять шиллингов. Не раздумывая, мы инстинктивно бросились их поднимать, пока они не вылетели через окно или в проход. Но даже в этой неразберихе я не забыл о своем бедственном положении и сунул в карман пачку банкнот в десять шиллингов.

Наконец мы собрали все деньги. Контролер отступил назад, тяжело дыша, и недоброжелательно посмотрел на настоятеля церкви Святого Иосифа.

– Следите за негодяем, – коротко сказал он, – а я пойду за подмогой. Бристоль через пять минут.

Казалось, теперь мы летели еще быстрее, поезд раскачивался и быстро продвигался вперед. Побледнев, священник сел и пробормотал что-то невнятное. От возмущения он утратил дар слова. Я попытался заговорить с ним, пообещав ему, что все будет хорошо. Но он назвал меня вором и мошенником и пригрозил посвятить свою жизнь тому, чтобы посадить всех нас за решетку, после чего я умолк.

Контролер вернулся с двумя спутниками как раз в тот момент, когда мы въезжали на станцию Темпл-Мидс в Бристоле. В этот час на большой платформе, кроме носильщиков, было немного людей. Один из спутников контролера, мрачно осмотрев кучу денег, прижался лицом к окну и указал на коренастого мужчину в шляпе-котелке, который пронесся мимо нас к началу поезда.

– Я знаю этого парня, – услышали мы нерадостную для нас новость. – Он из полицейского управления, это инспектор. Они, вероятно, знают, что этот парень в поезде, и пришли, чтобы арестовать…

– Пригнись, – сказал я Эвелин и потянулся за сумкой Чартерса. – Как только мы остановимся, пригнись!

Мужчина в шляпе-котелке уже поднял руку, указывая в сторону нашего купе. Один из спутников контролера с грохотом опустил окно и высунулся наружу.

– Я позову инспектора, – сказал я.

Я открыл дверь и наткнулся на заслон из носильщиков. Сумку мы тащили вдвоем: я – одной рукой, а Эвелин – другой. Мужчина в шляпе-котелке стоял чуть дальше на платформе. Я мог бы поклясться, что он видел мое лицо. К этому времени они, вероятно, уже получили мое описание. И все же он прошел мимо, даже не взглянув на меня. Почему он не обратил на нас внимания, мне предстояло узнать позже.

Мы обогнули газетный киоск и направились к лестнице, ведущей вниз. И даже когда мы вышли на станцию с другой стороны, по-прежнему не было никаких признаков погони. Мы посмотрели друг на друга. Казалось, что Эвелин изумлена.

– Он видел нас, – сказала она благоговейным шепотом. – Он смотрел прямо на тебя и будто ничего не заметил. За нами никто не следит. Это неправильно. Как ты это объяснишь?

Я признался, что уже не в состоянии что-либо объяснить. За исключением того, что Серпос сорвал большой куш, но из этого так ничего и не вышло. На дне этой сумки было, вероятно, восемь или десять тысяч фунтов.

– Все эти деньги, – мечтательно произнесла Эвелин, – которые мы должны оставить… Послушай, ты полагаешь, если детектив не обратил на тебя никакого внимания, то это означает, что Г. М. наконец-то добился своего и они больше не будут тебя преследовать?

– Да, это возможно. Но я говорю тебе со всей искренностью, что не собираюсь заходить в полицейский участок и наводить справки. Кроме того, мне вдруг пришло в голову, что мы уже не находимся под юрисдикцией Чартерса. Мы не в Девоне. Мы либо в Сомерсете, либо в Глостершире, в зависимости от того, на каком берегу реки.

Эвелин окинула меня взглядом:

– Дорогой, ради бога, не мог бы ты найти ближайший туалет, снять одеяние священника и переодеться в костюм Чартерса? Канонический наряд тебе не к лицу: у тебя такой вид, будто ты только что ограбил кассу для бедных. Кроме того, мне внезапно пришло в голову, что вид священника без шляпы, пришедшего в отель «Кэбот» лишь с одним чемоданом и девицей без обручального кольца, самым ужасным образом испортит нашу репутацию.

Я сказал ей, что у нее дурной склад ума, и с достоинством добавил:

– Дело не в том, что у меня есть какие-либо возражения против того, чтобы снять этот дьявольский наряд. Но сложилось так, что накануне своей свадьбы я все время оказываюсь то в тюрьме, то в туалете, и это начинает надоедать. Кроме того, как только я надену костюм Чартерса, появится Стоун и станет сокрушаться, что я снова замаскировался. Это судьба. Это…

– Ну-ну, – сказала Эвелин. – Стоун видел этот костюм, и в любом случае разве пиджак из твида – это маскировка? Поторопись!

Она была права. Теперь я понимаю значение фразы «одетый и в здравом уме»[11]. Избавившись от этого клерикального воротника, я почувствовал себя другим человеком. Через три минуты я вышел из туалета и присоединился к ней на оживленной площади перед вокзалом, но по-прежнему не было заметно никаких признаков погони. Когда я усадил Эвелин в ближайшее такси, часы на высокой остроконечной башне показывали без пяти два. Но в одном я был дьявольски решителен. В эту ночь больше не должно было быть никаких переодеваний или вымышленных имен. Ничто больше не заставит меня назвать какое-либо другое имя, кроме моего собственного. Я объяснял это Эвелин, пока такси поворачивало направо, а затем налево и поехало по узким тихим улочкам к Бристольскому мосту.

– Да, я знаю, – глубокомысленно сказала Эвелин, – но тебе не кажется, что может возникнуть такая необходимость?

– Необходимость? Каким образом?

Она задумалась.

– Ну, я имею в виду… прежде всего ты должен выяснить, на свободе ли Кеппель. Ты не можешь просто войти в отель и хладнокровно взломать его номер, не выяснив, там ли он или нет, верно? И если Кеппель действительно такой хитрый тип, как считает Стоун, то эта ночь может оказаться для нас не самой приятной. Прежде всего тебе придется притвориться, что у тебя с ним срочная встреча. Тогда, если его на самом деле не будет в номере, ты сможешь снять комнату на том же этаже и взломать его номер. Срочная встреча. Хм. Разве ты не профессор Блейк из Эдинбургского университета?

– Нет, я бы не смог…

– Да, но ты должен быть кем-то!

– Срочная встреча вполне подойдет. Если мы окажемся в трудном положении, я скажу любую необходимую ложь. Тем временем…

Такси ехало в гору в направлении Бристольского моста, а затем вниз по длинной кривой Болдуин-стрит к центру. Огромная площадь в центре была пустынна, если не считать двух полицейских, беседовавших под часами. Хотя было поздно, несколько электрических вывесок, красных и желтых, все еще весело мигали то тут, то там; и серебрилась река, видневшаяся между зданий. Мы поднялись по склону Колледж-грин, мимо парка, где статуя Виктории выглядывала из-за деревьев и листья без умолку шелестели, словно на собрании, мимо отеля «Ройял», мимо Кафедрального собора, к отелю «Кэбот», расположенному примерно в двухстах ярдах дальше.