— Не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем.

Съежившаяся под раковиной девочка, еще крепче обняв кошку, искала глазами путь к бегству. Она была смертельно напугана.

— Мы из полиции. Приехали, чтобы помочь. Мы позаботимся о тебе. Ты меня понимаешь?

Девочка молчала.

— Мы ищем одну женщину. Ее зовут Ческа, она брюнетка, с короткой стрижкой… Ты ее видела?

Когда Элена помогла девочке выбраться из шкафчика, на кухню зашли спецназовцы.

— Инспектор Бланко, вам стоит спуститься в подвал.

Оставив девочку на попечение полицейских, Элена направилась в гостиную. Это была самая большая комната в доме. В глубине находилась дверь, за ней вела вниз лестница. В подвале прожекторы, установленные коллегами из спецназа, позволяли разглядеть обстановку: пол был земляным, как и стены, как будто подвал так и не достроили; посередине стояла кровать.

— Здесь есть разрезанные веревки, на матрасе пятна крови. Иди сюда, посмотри сначала вот на это.

Ордуньо указал ей на маленький закуток, из которого только что вышла Рейес. Элена заглянула внутрь — это было что-то вроде кладовки, примыкавшей к подвалу. Сарате, услышав, что она подошла, обернулся.

— Здесь происходило что-то страшное, — прошептал он и направил фонарь на стену кладовки.

Стена была увешана фотографиями. Всего двадцать три снимка. Двадцать три женщины. Некоторые снимки были сделаны здесь же, в подвале: вот женщина с залитым слезами лицом, привязанная к той самой кровати, которую Элена только что видела. Некоторые сняты за пределами фермы. Женщина сидит на автобусной остановке. Другая за окном бара пьет кофе. Обе не знают, что их фотографируют. Наконец луч фонарика остановился на последней фотографии. Она была самой свежей, еще не выцвела, в отличие от остальных. На ней — Ческа, выходящая из своего дома в Мадриде.

— Скажи мне, что все эти женщины не погибли здесь, — взмолился Сарате, повернувшись к Элене. — Скажи мне, что это неправда!

Валентина болела. Грипп окутал ее жаром и приковал к постели. За ней никто не ухаживал, как и за Рамоной, когда та умирала. Валентина знала, что если останется в этом доме и когда-нибудь заболеет серьезно, то так и умрет, не получив медицинской помощи. То же самое могло случиться с ее сыном Хулио.

Все эти дни, лежа в странном полузабытьи, она переживала за него: Хулио было всего шесть лет, и он любил играть со своими «дядечками». Так он их называл. Он считал их просто безобидными зверушками, которых легко обманывать и дразнить. Валентине не нравилось, что он проводил с ними столько времени. Она не боялась, что они причинят ему вред, но ей хотелось, чтобы у Хулио была нормальная жизнь, чтобы он пошел в колледж и завел себе друзей и подруг подальше от этой забытой богом фермы.

Иногда Валентина ругала себя, называла дурой и бестолковой трусихой, но Антон внушал ей такой ужас, что она ни разу не решилась ему перечить. Даже когда он рассердился на Хулио и дал мальчику пощечину. «Все, что происходит в этом доме, остается в этом доме», — неоднократно предупреждал Антон и при малейшем подозрении на то, что это правило может быть нарушено, действовал очень жестко. Почему же, несмотря на такое обращение, Хулио бегал за ним, как преданный щенок? Она видела, с каким обожанием ее сын смотрел на Антона — может, это как раз нормально, может, это закон жизни? Хулио звал Антона папой, и она не стала рассказывать ему, что это не так, что Антон ему не отец, что она даже не знала имени его настоящего отца.

Как такое могло случиться с ней? Вспоминает ли ее еще хоть кто-нибудь в Боливии, ждет ли или считает пропавшей без вести? В лихорадке она задавалась этими вопросами снова и снова.

Однажды вечером Валентина услышала крик Антона. С ним иногда такое случалось: выкрикивал что-то бессмысленное, совсем как его братья, Серафин и Касимиро. Она научилась в такие моменты держаться от него подальше. Но тем вечером, когда вопли стихли и дом погрузился в тишину, она с трудом поднялась с кровати. У Валентины было дурное предчувствие, и тревога заставила ее преодолеть слабость.

Она выглянула в окно и, несмотря на темноту снаружи, разглядела припаркованную неподалеку синюю машину. У них были гости? Раньше сюда никто не приезжал, они жили как жертвы кораблекрушения на необитаемом острове.

Она вышла из комнаты. Тишина в доме заставляла ее нервничать все сильнее. Не слышно было привычного кряхтения Серафина и Касимиро. И Хулио не носился по коридорам. Случилось что-то ужасное, думала она. Спустившись на первый этаж, она увидела сына — он сидел на ступеньках, ведущих в подвал. Антон хранил там внизу всякий хлам; подвал просто выкопали в земле, даже пол и стены ничем не отделали. Но на что смотрел ребенок? До ее слуха донесся тихий всхлип. Из подвала? Валентина направилась к двери.

— Что происходит?

Хулио довольно улыбнулся и жестом велел ей не шуметь. Будто они играли в прятки. То, что он видел, явно увлекало мальчика сильнее, чем мультфильмы, которые он иногда, очень редко, смотрел по телевизору.

Валентина дошла до лестницы и увидела то же, что и ее сын. Картина распадалась на кусочки, как пазл. Первые мгновения ничего не было понятно, потом в сумраке она разглядела Антона. У него были окровавлены руки. На полу истекала кровью женщина. Где у нее рана, определить было невозможно, кровь заливала все тело. Валентину бросило в дрожь от выражения лица жертвы — по ту сторону страдания, как у святых дев, изображения которых она видела в церквях. У женщины снова вырвался всхлип, чуть громче предсмертного хрипа, — Валентине показалось, что она молила Господа прекратить ее мучения.

Валентина схватила Хулио за руку, дернула, чтобы он перестал смотреть на этот кошмар.

— Отстань! — крикнул мальчик и пнул мать, чтобы она его отпустила.

Антон обернулся и встретился глазами с Валентиной. Она поняла, что выживет, только если будет молчать.

После того первого раза были и другие. Женщины попадали на ферму, чтобы никогда отсюда не выйти. Антон никогда не заговаривал с женой о том, что она видела в подвале. Она никогда не спрашивала, куда он девал трупы. Время от времени Валентина пыталась поговорить с Хулио, понимая, что нужно объяснить ребенку: то, что делает отец, нехорошо. Но мальчик преклонялся перед Антоном, как будто тот был богом этой фермы, а все остальные — его служителями. Возможно, он не ошибался.

Была кудрявая брюнетка в вельветовых брюках, которая, кажется, приехала на ферму под кайфом. Была женщина за сорок в строгом костюме, с землистым лицом. Была милая, улыбчивая португалка. Иногда Валентина слышала разговоры на первом этаже. Антон опять кого-то привозил, но ей не хватало сил взглянуть в лицо следующей жертве, обреченной на смерть.

Поначалу между такими визитами проходили месяцы, порой даже годы. Потом Антон стал привозить женщин все чаще. Как будто уже не мог ими насытиться. И после каждого такого «визита» все больше отдалялся от Валентины.

Однажды ночью ей не спалось, и она спустилась на кухню выпить чего-нибудь горячего. По дороге взглянула на дверь подвала — та была приоткрыта, хотя обычно Антон держал ее на замке. Что там внутри? Любопытство пересилило страх. Открыв дверь и включив свет в гостиной, Валентина увидела уходящие вниз ступени. На полу подвала остались пятна крови, но напугало ее не это. В примыкающем к подвалу закутке на стене висели фотографии: брюнетка, улыбчивая португалка, печальная старая дева, даже та первая жертва. Некоторые снимки были сделаны тайком, без ведома женщин — видимо, в то время, когда ее муж следил за ними, выбирая подходящий момент, чтобы затащить на ферму. Другие фото были уже из подвала. Галерея кошмара. В ее центре Валентина обнаружила себя. Ее незаметно сфотографировали в огороде.