пронизывающий едва ли не насквозь, крепкая шея с набитой на ней надписью.

Кстати, о надписи. Poison. Что вообще она означает? Тянусь за телефоном, который, как обычно, кладу на полочку у раковины, и вбиваю в поиск «poison».

Интернет выдает ответ: «отрава, яд».

Я хмыкаю. Несомненно, это определение подходит Горину, ведь, стоит ему только появиться рядом, все становится плохо. Его присутствие буквально отравляет мне жизнь.

Из моей груди вырывается тяжелый стон и теряется в клубах горячего пара. Кажется, я просто задолбалась. Полина, Тимур, Соня… Я выпрямляю ноги и съезжаю на дно ванны. Задерживаю дыхание, погружаясь всем телом в обжигающую воду. И в груди будто тяжелеет, придавливая к шершавому дну ванны. Глухое бульканье воды в моих ушах глушит громкое биение

сердца.

Утро. пары. Я и Соня преспокойно сидим на подоконнике в коридоре, ожидая преподавателя. Соня уткнулась носом в телефон, а я – в лекции по философии. Но, если откровенно, просто делаю вид, что меня интересуют исписанные листы.

Который день я так или иначе высматриваю в проходящих мимо студентах Тимура. И третий день никого. Это радует и пугает одновременно. Уже хочется убедиться, что при встрече с ним меня действительно больше не ждут сюрпризы. Никто не будет мне угрожать или пытаться заманить в темный угол. Я правда очень хочу спокойствия. Тем более что у меня закончилась фантазия придумывать что-то правдоподобное про то, куда я исчезаю.

В тот раз, после воровства моего рюкзака и разговора с Тимуром в машине, пришлось опять врать Соне, почему я так и не вернулась на пару.

«Вор выбежал на улицу через пожарный выход, бросил рюкзак в клумбе и сбежал. Пока я собирала свои вещи, хлынул дождь. Я промокла и пришлось вернуться домой», – так я объяснила все Соне. Не знаю почему, но она поверила. А я поклялась больше не врать. Меня все еще не покидает это дурацкое намерение. Хотя дать себе обещание и выполнить его – две разные крайности.

Неосознанно слежу взглядом за теми, кто идет мимо. Я реагирую почти на каждого проходящего, пока передо мной не всплывает Петрова собственной персоной. На ней кислотно-розовая блузка, обтягивающие джинсы, длинные волосы теперь вообще почти всех цветов радуги, а в руках небольшая коробка. Полина протягивает ее мне. Я ошалело смотрю то на нее, то на Петрову. Которой, кстати, тоже не было на парах несколько дней.

– Это что?

– Тебе, – спокойно заявляет Полина. На ее оштукатуренном лице, кажется, вся серьезность мира. – Бери. Это действительно тебе нужно.

Я сама не понимаю, как эта коробка оказывается у меня в руках. Полина в прямом смысле всовывает ее мне и гордо удаляется к соседнему окну. Даже слова вставить не получается.

– Что это? – тут же подает голос Соня, отложив телефон. – Она башкой поехала?

– Не знаю, – бормочу я, ставя коробку на подоконник.

Что это за явление в лице Петровой? Как баран на новые ворота я и Сонька глазеем на коробку. Но не проходит и секунды, как рука подруги уже тянется к ее крышке.

– Не думаю, что это хорошая идея, – тут же торможу Трофимову с опаской.

– Ну не бомба же там, – задумчиво фыркает она.

– Но и не торт…

Я нутром чую, что открывать это не стоит. Только Соня – такая Соня! Даже не советуется со мной. Ничего не происходит – ни взрыва, ни побега тараканов. Через мгновение мы обе смотрим на дно коробки, и у меня до боли сжимаются кулаки, до скрипа стискиваются зубы, а под рубашку заползает мерзкий холод. На дне коробки уложены шампуни и аэрозоли от блох, ржавые садовые ножницы и использованные одноразовые бритвы. Я прекрасно осознаю, что все это значит, что это за коробка и зачем Петрова подсунула ее мне.

– Вот дуры, – слышу шипение Соньки как издалека.

Злость приливает к щекам, а перед глазами скачут мушки. На одном дыхании и порыве я хватаю коробку и подлетаю к Полине и Жене, что устроились на соседнем подоконнике.

– Петрова, – цежу я, глядя в ее нахальные глаза, – отвали от меня! – Кидаю ее «подарок» на подоконник, а его содержимое звенит внутри. – Что за идиотизм? Зачем ты это делаешь?

Женя давится смешком, а Полина, изображая невинность, хлопает наращенными ресницами:

– Дорогая Анечка, может, я просто помочь тебе хочу. Ну как-то нехорошо девочке ходить такой неухоженной.

У меня горит в груди. Боже, как же мне хочется повыдергивать ей космы! Но проглатываю свою злость и жгу эту стерву глазами.

– Петрова, заткнись, а? – Ко мне подоспела и Соня.

– О, подружка прискакала. Ты-то хоть бреешься? – Полина говорит последнюю фразу достаточно громко, чтобы любопытные носы обратили на нас внимание.

– Не твое собачье дело, – огрызается Соня.

– Тяф-тяф, – театрально усмехается Полина. – Слушай, Трофимова, ты же нормальная, чего тогда вот с этой тусуешься? Давай к нам.

– Да пошла ты!

– Ну смотри, второй раз предлагать не буду. Но подружку свою побрей. – Полина тычет в меня пальцем, а я отмахиваюсь.

– Если ты думаешь, что это меня задевает, не надейся! – И пускай я снова вру, у меня стучит в висках, но смотрю на разукрашенную курву, не моргая.

А Полина словно чувствует меня изнутри. Она растягивает губы в победной улыбке:

– Задевает. Еще как. Я вижу. Ручки трясутся, глазки бегают.

– Чего ты прицепилась? Скажи спасибо, что за воровство рюкзака мы в ментовку не заявили, – взрывается Соня, чуть ли не кидаясь на Полину.

Мгновенно вся моя злость на выходку блогерши меняет траекторию, ныряя холодным комом в живот. О нет! Вот сейчас Сонька сболтнула лишнее, и Полина реагирует, как и должна. Хмурится, а потом округляет глаза:

– Какой рюкзак? Какое воровство?

– Ой, вот только не надо. Актриса ты никудышная, – кривится Трофимова. – Сегодня же расскажем все…

– Соня, идем! – Я одергиваю ее и сразу же утаскиваю в сторону.

Сейчас Полина ни фига не актриса, она ведь действительно не понимает, о чем речь. А мне и не надо. Мне нужно увести говорливую Соню от нее.

– Иди-иди, Просветова. Выращивай дальше своих мандавошек. Побрейся уже наконец, звезда волосатая! – расходится по коридору громкий и очень четкий крик Полины.

Ее слова огненной стрелой прилетают мне в спину. Заставляют легкие сжиматься, вытравливая кислород из моего оплеванного тела. Именно оплеванного. Такой я себя сейчас и ощущаю. Одногруппники и абсолютно чужие лица вокруг. Это слышали все. Кто-то стыдливо прячет глаза, кто-то смотрит на меня с сочувствием, которое мне сейчас и не нужно.

Кто-то поддерживающе хихикает и уже достает телефон.

А еще я слышу откровенный хохот. Мужской хохот, делающий старый паркет елочкой у меня под ногами зыбучим песком. Вдруг понимаю, кто может быть в той толпе, из которой и доносится самый громкий смех. Видимо, пока я разбиралась с Полиной, не заметила появления того, кого третий день ищу глазами. И каждый голос в коридоре примешивается к жуткой симфонии звуков.

Я знаю, что нельзя. Что, если я сейчас чуть поверну голову и найду взглядом Горина, это добьет меня окончательно. Но все происходит само собой. Крошечного движения моей головы хватает, чтобы увидеть его, стоящего у противоположной стены. Тимур вальяжно прислонился к ней спиной и затылком, надменно вскинув подбородок. Он не захлебывается от смеха, как его друзья-упыри, но и не пытается кого-либо одернуть. У Тимура в какой-то нечитаемой эмоции искривляется уголок рта, стоит лишь нашим взглядам столкнуться.

Мое грохочущее сердце врезается в ребра. Это, оказывается, очень больно. Головой понимаю, что должна держать лицо. Нападки Петровой – это всего лишь отсутствие у нее ума. Я не могу и не должна зависеть от мнения разукрашенной стервы, но этот тяжелый взгляд Тимура… Я знаю, что Горин все слышал и видел.