– Можно же осторожнее.

– Мне есть куда спешить, – отвечает Тимур опять с налетом надменности.

И мне вдруг так хочется съязвить, задать вопрос:

«Спешишь людям морды бить?» Я даже рот открываю

и набираю воздуха в легкие, чтобы взять и спросить, но вовремя останавливаюсь. Захлопываю свою варежку и отворачиваюсь к окну. И так уже наговорилась.

– Давай. Спрашивай, – выпаливает Тимур. – Я же вижу, у тебя зудит на языке.

Но я решаю притвориться, что растекающаяся вода по окну – это очень увлекательная картинка. Отмалчиваюсь на слова Горина.

– Хочешь узнать, спешу ли я в то самое место? – Он вдруг сам озвучивает мой вопрос. И сам же на него пытается ответить: – А если да? Будешь читать мне мораль?

– Не собираюсь, – говорю хладнокровно.

– А может, я сейчас спешу в лесок тебя отвезти, как свидетеля, и придушить, – понижает голос Горин.

Я слышу в его интонации все ту же злобу, и мне не удается сохранять хладнокровие. Умом понимаю: все это специально. Он хочет задеть. Вывести из равновесия. Придавить морально. Но ничего поделать не могу. То самое беззащитное во мне заставляет меня же лишь напрячься и смело произнести:

– Если бы не верил, то уже точно вез бы меня в лес.

– А кто сказал… что мы едем… не туда? – Тимур плавно растягивает свой ответ и так же плавно вдруг уводит машину с широкого и известного мне проспекта в незнакомый прилегающий переулок.

И я подрываюсь на сиденье. Верчу головой в разные стороны, пытаясь всмотреться в пелену дождя, а внутри все мгновенно холодеет. Я наконец перевожу взгляд на Тимура за рулем. Испуганно смотрю на него, рассевшегося царем на своем сиденье: ноги широко расставлены, левой рукой подпирает свою полулысую

голову, но правой все равно крепко держит руль, а уголки губ приподняты в ухмылке. Он понимает, чувствует мое смятение и всячески демонстрирует это.

– Выдохни. Я через этот проулок пробку объезжаю. А то сейчас весь воздух в салоне в себя от страха всосешь, – ерничает Горин.

И на несколько мгновений переключает свое внимание с лобового на меня. Мы пересекаемся взглядами. Глаза Тимура полны холода. Он не смотрит, а прокалывает взглядом. Но от этого злость и ощущение какой-то полной беззащитности перед ним лишь заставляют мою кровь закипать, а дыхание учащаться. Он и правда просто издевается.

– Слушай. Давай просто договоримся. – Тимур отворачивается и неожиданно принимает нормальное положение за рулем. Выпрямляет спину, ухмылка пропадает, а голос слегка хрипит. – Один раз и навсегда. Я отвожу сейчас тебя домой, и мы больше никак не соприкасаемся. Я тебя не знаю. Ты меня не знаешь. Если кто будет спрашивать, что видел нас на той вечеринке, ссылайся на то, что я приставал, а ты меня послала. Но ни слова, что ты интересовалась мной из-за татуировки и прочее. Просто забудь все, что видела. Это всего лишь подпольные бои. Некоторые просто выпускают там пар. А я там, потому что так нужно. – Замечаю, что костяшки пальцев Тимура белеют. – Будешь держать рот на замке – у тебя все будет хорошо. Усекла? – Тимур снова кидает на меня пронзительный взгляд.

Я, не задумываясь, киваю. Тимур еще раз осматривает меня, скромно сидящую рядом на пассажирском сиденье, и только потом отворачивается с вопросом:

– На какой улице ты живешь? И я отворачиваюсь тоже:

– По пути будет торговый центр. Останови там. Я дальше сама дойду. – Сообщать Тимуру свой точный адрес даже под дулом пистолета не стану.

– Я высажу тебя в ближайшем к нему дворе.

И после этих слов машина действительно сворачивает в еще один проулок, не доезжая до пункта назначения. Тимур еще несколько минут лавирует на поворотах, светофорах и останавливается во дворе обычной хрущевки, прямо за торговым центром.

Благо эту местность я знаю. Отсюда до моего дома минут пять-семь неторопливой ходьбы. Но я-то надеялась, что меня высадят прямо у дверей ТЦ и я пережду непогоду там, в кафешке. Только кое-кто решил по-своему.

Моя рука тянется к дверной ручке, а взгляд – к Тимуру. Снова широко развалившись на своем сиденье, он смотрит в одну точку на лобовом стекле. Но все его напряжение выдают пальцы: они стискивают руль так, что выступающие жилы на тыльной стороне ладоней лишь сильнее подчеркивают черные линии татуировок. Горин не поворачивается ко мне, даже когда я щелкаю замком на двери. Он равнодушно демонстрирует свой профиль.

В салоне машины застывает густая тишина, разбиваемая только ударами капель дождя по стеклу и крыше. А меня на какие-то доли секунды окутывают сомнения: выйти из машины гордо и молча или бросить ему сухое спасибо? Все же довез. Но обрываю свое дурное намерение. Никакой благодарности Горин не заслуживает. Он просто псих, занимающийся черт знает чем по подвалам старых заброшек. От него нужно бежать и не оглядываться.

Но я смотрю на Тимура, не двигаюсь, не бегу, а в груди ощущаю тяжелые удары сердца. Скольжу взглядом по каменному профилю, зачем-то надеюсь,

что он обернется и хоть что-то скажет мне. Произнесет «извини» за то, что уже несколько раз вел себя со мной омерзительно, по-хамски. Только Тимур будто бы отключился и где-то не здесь.

Ясно понимаю – никаких извинений не будет. Прижав рюкзак к себе, я рывком выскакиваю из машины и с размаха хлопаю дверью. За несколько секунд приходится вздрогнуть дважды. От вновь обрушившегося на меня потока холодной воды. И от пронзительного визга шин по асфальту у себя за спиной: машина Горина исчезает из вида.

Я остаюсь одна под проливным дождем посреди облезлых хрущевок.

* * *

Домой я возвращаюсь мокрая до нитки. Только что отоспавшаяся после вчерашнего дежурства мама встречает меня бесконечными охами и причитанием. Из моих кроссовок хоть половником воду черпай, с одежды и волос течет.

Мне приходится врать. Снова. Я сочиняю историю, что поехала на физкультуру, меня застал дождь, пришлось срочно возвращаться домой. А мои порозовевшие от очередного вранья щеки мама принимает за уже начавшуюся простуду и бескомпромиссно отправляет меня греться в ванную. Я и не думаю сопротивляться. Сейчас мне действительно очень нужно уединение, даже больше, чем горячая вода.

Закинув всю мокрую одежду в стиральную машину, я залезаю в ванну, которая с каждой секундой наполняется водой. Мое продрогшее тело погружается чуть ли не в кипяток, но меня все равно бьет дрожь. Подтянув колени к подбородку, я замираю,

отрешенно уставившись в затертый узор старой плитки. Перебираю каждый момент сегодняшнего дня, начиная с того, как мой рюкзак по просьбе Горина стащил какой-то придурок. И под монотонный шум воды из крана пытаюсь собрать прыгающие мысли в голове.

Во-первых, у Горина не все дома. Он то принимает меня за чокнутую фанатку, то преследует меня сам, угрожая и запугивая. Во-вторых, Горин хочет, чтобы я заткнулась и боялась его, но, похоже, боится чего-то сам. Его выдавали побелевшие костяшки пальцев, которые впились в руль, и напряженные скулы. Боится Тимур явно не осуждения, если вдруг кто-то узнает, что он бьет морды под аплодисменты какого-то быдла. В-третьих, как бы там ни было, я решаю, что буду хранить молчание. Я перестану думать о Тимуре, о том, что видела тогда на ринге. Постараюсь забыть тот вечер. Начну уговаривать саму себя больше не задавать самой же себе никаких вопросов. Это все меня не касается и никогда не касалось.

Я больше не хочу вздрагивать при появлении Горина. Больше не хочу ни от кого шарахаться. Не хочу врать маме и Соне. Я не смогу вечно следить за тем, чтобы не ляпнуть лишнего, и придумывать оправдания, почему пришла домой раньше или почему не отвечаю на звонки и сообщения.

Ну и, в-четвертых, я больше никогда и ни за что не поддамся на уговоры Сони пойти с ней куда-либо. Все наши встречи только у нее или у меня дома. Все. Нужные выводы я для себя сделала.

А в-пятых… Стоит мне только зажмуриться, как в моей голове вспыхивают татуированные руки, бритый затылок, черная кожаная куртка, блеск крошечной серьги в виде креста, взгляд зелено-карих глаз,