Веронец закончил свою прогулку по дворцу Биньоне визитом к консьержке. Ромео почти не видел её со времени убийства Монтарино. Она показалась ему ужасно изменившейся. Более некрасивой, более скрюченной, более грязной...

Когда он вошёл, она стояла на стуле, держа в руках свёрток, чтобы положить его на шкаф. Галантный Тарчинини сразу же подбежал:

— Подождите, графиня, я подам вам руку!

— Не стоит, синьор, уже все!

Когда она спустилась со своего пьедестала, Ромео объявил:

— Графиня, я уезжаю... Ни от меня, ни от вас не зависело, чтобы мой отпуск в вашем дворце прошёл в тишине и покое. На все воля случая...

— Я проклята, синьор Тарчинини, проклята! Все те, кого я любила и кто любил меня, умерли ужасной смертью.

— Этот Монтарино...

— Я знаю... Подумайте, некоторым доставляет радость сообщать мне об этом. Так, кажется, он был весьма сомнительной личностью?

— Нет, не особенно.

— Не думайте обо мне плохо, синьор Тарчинини, но в моём возрасте уже трудно...

— Графиня, я запрещаю себе что-либо думать по этому поводу... а синьора Тоска дель Валеджио?

— Несчастное создание! Конечно, её груз был очень тяжёл! Почему, Боже мой, Антонио взялся за неё? Он должен был догадаться, что венецианка не позволит командовать собой никому.

И снова Ромео чувствовал себя этим прекрасным солнечным утром, как рыба в воде. Жизнь была сладкой, девушки красивы, погода чудесной, и Луиджи Роццореда принесёт извинения тому, кто выше его на целую голову, т. е. синьору Тарчинини, которому и эти окаянные флорентийки должны отдать свои симпатии.

Счастливый и гордый, Ромео даже оттягивал удовольствие от разговора с Роццореда, чтобы полнее им насладиться. Он поднялся по улице Сан-Снирито, снял шляпу перед церковью того же святого, пересек площадь Фрескобальди, проследовал в слободку Сан-Джакобо, прошел по мосту Веччио, чтобы подышать на берегу Арно, проник на галерею дель Меркато Нуаво, быстрым шагом прошелся по улице Пеллицериа, где возвышалось здание Р.Т.Т. и, заглянув в справочник, нашел номер дома «Скворца на ветру». Он позвал владельца, но вышел всего лишь управляющий, который, узнав о профессии Тарчинини, рассыпался перед ним с предложением услуг. Ромео с важным видом осведомился:

— Синьор, я интересуюсь артисткой из вашего дома... Синьориной Софией Савозой... Я просто хотел бы узнать, по какой причине вы её уволили?

Веронец покинул дом ещё более весёлый, чем вошёл туда.

***

Комиссар Роццореда была недоволен собой. Со вчерашнего дня он сердился на себя за то, что вёл себя так грубо с этим добрым Тарчинини, блестящим полицейским, методы которого, может быть, слегка и устарели и который слишком упорствовал в своих отживших теориях, но оставался тем не менее самым честным человеком в мире и самым славным малым, какого когда-нибудь носила итальянская земля. И вот, в этот момент ему объявили о приходе комиссара Тарчинини. Два друга пожали друг другу руки.

— Очень мило, что ты зашёл попрощаться, Ромео. Я уже боялся, что ты обиделся.

Веронец посмотрел на него круглыми глазами, напускное простодушие плохо прятало лицемерную иронию.

— Обиделся? Я? Ma qué! На что я должен обижаться?

— Ну, потому что ты в первый раз не подтвердил свою теорию о любви, как об основе всякого преступления.

— Ах, Луиджи, это ты так говоришь!

Роццореда начинал раздражаться:

— То есть ты до сих пор не признаешь, что смерть Монтарино есть результат шантажа?

— До сих пор нет.

Флорентиец съязвил:

— Весьма сожалею, Ромео, но я ждал, что ты обрисуешь мне устно ход дела, чтобы поставить на нем точку.

Сказав это, он открыл досье и в бешенстве схватил ручку:

— Погоди, Луиджи!

— Отстань от меня, упрямый осёл!

— Ладно, как тебе будет угодно! Если завтра все будут смеяться над тобой, то виноват в этом будешь только ты!

Угроза произвела эффект. Пристально посмотрев на своего собеседника, Роццореда спросил:

— Что значит это замечание?

— То, что Тоска дель Валеджио не покончила с собой.

— Правда?

— Её убили, как убили Антонио.

— Ну надо же!

— Это я скажу журналистам!

— Каким журналистам?

— Которых я созову, прежде чем покину Флоренцию. Небольшая пресс-конференция.

Сжав челюсти, Роццореда спросил:

— Ты это сделаешь?

— Я это сделаю.

— Я считал тебя своим другом...

— Я им и остаюсь, но истина дороже.

Вне себя, флорентиец чуть ли не закричал:

— У меня есть свидетельство из криминальной службы и рапорт о вскрытии, где говорится, что в желудке ничего не найдено! Однако она умерла при ясном уме и вполне здоровой! Что касается её почерка, то эксперт не очень категоричен...

— И правильно!

— Почему?

— Потому что это не она писала записку, где признает себя виновной.

— Что ты об этом знаешь?

Внезапно тон Ромео изменился. Он уселся в кресло напротив своего коллеги, зажёг сигарету и замер, внутренне ликуя.

— Перестанем быть детьми, Луиджи. Послушай меня, и ты возблагодаришь небо за то, что оно помешало тебе совершить ужаснейшую ошибку. Как была написана записка?

— На венецианском диалекте.

— Ну вот!

— Что вот?

— Не хочешь же ты сказать, что находишь естественным то, что не венецианка, которая даже ни разу не была в Венеции, пишет на венецианском диалекте?

— Ma qué! Она была венецианкой!

— Вовсе нет, Луиджи! Представь себе, я расспрашивал её о Венеции, она никогда там не была, это точно, но её пошатнувшемуся рассудку казалось, что это очень шикарно — быть родом из Венеции. Многие знали об этой её слабости. Другие же думали, что она родилась, как сама и говорила,— на Острове дожей. Почему они должны были в этом сомневаться? Доказательство тому — так думал и убийца и, рассчитывая обмануть нас, написал на венецианском диалекте.

Последовало непродолжительное молчание. Луиджи попытался в последний раз возразить:

— Во всяком случае, на ней не было обнаружено ни одного кровоподтёка, никаких следов борьбы.

— Эта женщина жила иллюзиями... Она почти что ничего не ела... Кто-нибудь достаточно сильный удушил её верёвкой, прежде чем повесить.

— Ты знаешь, кто это?

— Нет ещё, но круг виновных сужается. Те, кто знают о вранье Тоски, не могут быть подозреваемыми, и поэтому сегодня утром я опросил всех жильцов. Трое знали об обмане. Виновником является один из тех, кто этого не знает: мэтр Бондена, супруги делла Кьеза и графиня. Зачем бы графиня стала убивать свою последнюю любовь? Делла Кьеза — оба жалкие развалины. Ни Пьетро, ни его жена не имеют достаточно сил, чтобы повесить Тоску.

— Следовательно, остается мэтр Бондена.

— Точно. Мотив: Антонио шантажировал его, угрожая открыть жене его связь с секретаршей. Глупец убил — если это, конечно, он — причём безрассудно, только потому, что жена была в курсе его дел. Действительно, от злодейства добра не жди, Луиджи. И хоть это не нравится комиссару, но опять же любовь направила руку убийцы.

— Если угодно! Но не любовь заставила его совершить первое убийство, а в подобных историях только первое преступление имеет значение, остальные же не более чем последствия. Во всяком случае, я тебя поздравляю и благодарю. Каким путём ты открыл виновность Бондены?

— Благодаря высказыванию моего сына, что Тоска повесилась исключительно для того, чтобы помешать мне её арестовать. Тогда я поразмыслил и пришёл к выводу, что Тоску могли убрать на самом деле для того, чтобы запутать меня. Стараясь найти тому подтверждение, я напал на венецианскую фразу. Завтра я поеду. Если хочешь, мы арестуем Бондену в конце дня, тогда, я надеюсь, мы до конца все выясним.

— Пять часов?

— Да. Приходи в пять часов.

Роццореда, пожимая веронцу руку, признался:

— Ты все-таки силён.

Ромео не шёл, он летел.

Считая свою миссию выполненной, Тарчинини возвратил инспектора Бергаму к его обычным занятиям и пошёл прогуляться с Фабрицио по садам Бобони. Сидя на скамейке, он смотрел на своего играющего сына и испытывал лёгкое беспокойство при мысли о том, какой шок испытает прозрачная донна Луиза, прикованная к своему креслу, когда арестуют её мужа. Как всегда, рука правосудия, заносясь над виновными, задевала и невиновных. Ромео ненавидел свою профессию. Он сам не знал, что сделать, чтобы помочь донне Луизе выстоять. Наполовину погруженный в физическое оцепенение, что не мешало, однако, его уму быть подвижным, веронец восстанавливал в памяти ход событий, который привёл к аресту адвоката. Он снова представлял то или иное второстепенное лицо драмы. Сначала Антонио, этого грубияна и хулигана, затем ветхую графиню, живущую сказками о величии, даже не дающие ей до конца осознать иллюзорность её существования, грустную Паолу, глубоко ненавидящую своего мужа, идиота Таченто, чету делла Кьеза, похожих на привидения и тоже отказывающихся от грязной своей реальности, странную донну Луизу, светлую и смелую, мэтра Бондену, мужчину с вульгарным вкусом и лишённого совести, милую Адду и её возлюбленного доктора, несчастную Тоску, цеплявшуюся за выдумки и... Внезапно Ромео вспомнил, что не послушал Фабрицио, сообщившего ему, что Тоска уверяла его, что знает виновного... Она была права, и вот она умерла. Почему Ромео не обратил внимания на то, что говорил малыш? Ведь, по сути дела, косвенно из-за него была убита Тоска. Эта мысль вывела полицейского из вялого состояния. Чтобы вытереть себе лоб, он полез в карман пиджака и вынул оттуда бумажки, изъятые им у Софии. Он просмотрел их. Нескладные любовные письма, чья оригинальность заключалась больше в фантастической орфографии. Они были датированы несколькими годами раньше. Почему молодая женщина внезапно решила расстаться со своими реликвиями? Тарчинини нашёл среди бумаг фотографию. На ней был изображён молодой военный, чьи черты показались ему немного знакомыми. Ум его был слишком занят ответственностью за смерть Тоски, чтобы думать о чем-то другом.