– Что вы имеете против пьемонтцев, синьор?

– Ничего, только их едва ли можно назвать итальянцами, если вам угодно знать моё мнение.

— Едва ли?.. Но вместе с миланцами мы кормим всю Италию!

— Это как раз то, что я хотел сказать, синьор. Вы пьемонтец, и вам ничего не остаётся, как только работать!

От подобного заявления туринец потерял дар речи, а господин с газетой воспользовался случаем, чтобы объяснить остальным — хотя они вовсе этого не просили,— что он отправился в Болонью, чтобы проконсультироваться со специалистом-гастроэнтерологом. Решив не оставаться в долгу, дама, которая выразила участие Тарчинини, старалась дать понять окружающим, что она тоже едет в Болонью, чтобы познакомиться там со своим внуком, родившимся пятнадцать дней назад и названным в честь дедушки — Амедио. Обеспокоенная тем, чтобы не создать впечатление, будто она держится особняком, молодая девушка объявила, что её ждут в Модене, где она проведёт две недели в семье своего жениха. Наконец, сорокалетний мужчина, торговый представитель, признался в том, что возвращается во Флоренцию, где находится фирма, в которой он работает. Тарчинини счел своим долгом показать себя таким же приветливым и объяснил цель своего путешествия.

— Я давно уже обещал Фабрицио, что отвезу его во Флоренцию, когда он станет первым в классе, как я стал первым в своей работе. И вот, в последний месяц Фабрицио буквально галопом обогнал своих товарищей. Что обещано, то должно быть исполнено. А тут и Джульетта, моя жена, вспомнила, что её подруга по пансиону, графиня Мария Филиппина Теджано делла Ува, живёт во Флоренции...

Легкий шёпот восхищения дал оратору почувствовать обращённый к нему интерес. Ромео даже покраснел от удовольствия.

– Джульетта ответила графине, найдя её письмо, полученное уже лет десять тому назад. Но у Джульетты во всем полный порядок! И вот, по приглашению графини мы едем с сыном во Флоренцию, где будем жить во дворце Биньоне.

Раздражённый этими бесполезными исповедями, туринец захлопнул книгу, которую старался читать, и заявил Тарчинини:

— Синьор, вас очень огорчит, если я попрошу вас помолчать немного? Я хотел бы почитать, а на ваши частные истории, если вы позволите мне высказать своё мнение, мне абсолютно наплевать.

Эта атака вызвала полнейшее осуждение. Молодая девушка возблагодарила небо за то, что ей не довелось влюбиться в жителя Турина. Дама заверила её, что это ей вряд ли грозит, потому что, по всему видно, у неё есть вкус. Торговый представитель подчеркнул, что в Турине ему было труднее всего работать, и теперь присутствующие здесь синьоры и синьорины понимают, почему. И наконец, пятидесятилетний мужчина с больным желудком уточнил, что плохое воспитание в молодости — это порок, который следует за тобой всю жизнь. Чтобы поставить точку на этом споре, юный Фабрицио отвесил мастерский удар по берцовой кости жителя Турина, который издал дикий рёв, а затем схватил мальчишку и начал его трясти. Торговый представитель поймал пьемонтца за руку, тогда как Тарчинини завладел другой его рукой, чем воспользовался Фабрицио, чтобы безнаказанно совершить повторное правонарушение, т. е. послал второй удар в ту же берцовую кость своего врага, взревевшего вновь.

Контролёр, компостировавший в коридоре билеты, забеспокоившись, бросился в купе.

— Что здесь происходит?

Пьемонтец не мог вымолвить ни слова; все же остальные обрисовали его как нарушителя и садиста. Убеждённый подобным единодушием, контролёр попросил его освободить место и поменять его на другое, если он не хочет, чтобы с помощью карабинеров его вывели на первой же остановке. Побеждённый и глубоко обиженный туринец вышел, громко вопрошая, что за проклятая мысль пришла в голову Виктору Эммануилу II[3] царствовать среди итальянцев!

Тарчинини и его сын высадились во Флоренции в самый полдень. Появление колоритного Ромео на иногороднем тротуаре не могло не вызвать определённой сенсации. Конечно, флорентийцы многое повидали на своём веку, но подобный персонаж, как будто сбежавший из модного магазина прошлой эпохи, непременно должен был их сильно заинтересовать. Надо признать, что Тарчинини, маленький и пухленький, облачённый в чёрное, но в белом пикейном жилете и лаковых ботинках, в галстуке, украшенном огромной подковой, на которой красовалось несколько жемчужин, с напомаженными и подвитыми усами, с большим перстнем на левой руке и цветным камнем на правой, не мог остаться незамеченным. Фабрицио спросил:

— Папа, почему все эти люди оборачиваются на тебя?

Ромео искренне просветил своего сына:

— Они должны были видеть мой портрет в газетах и узнали меня.

Чтобы мальчик мог сразу же начать любоваться Флоренцией, Тарчинини сделал знак кучеру фиакра, занятому составлением прогноза на предстоящий воскресный футбольный матч в надежде — подобно миллионам итальянцев — вдруг выиграть миллион лир, чтобы тут же переехать в провинцию и ничего не делать до конца дней своих. Старый кучер заметил этого странного толстяка, столь любопытно одетого. Он приблизился:

— Вы меня?

— Да, если эта коляска и лошадь принадлежат вам.

— А то как же!

— Тогда, если вы не возражаете, мы с сыном поднимемся вовнутрь.

— Вы на парад?

— Парад?

— Ну... я так сказал, глядя на вас...

— Нет, мой любезный, мы с визитом.

— А! Ну... Ну, садитесь.

Когда восхищённый Фабрицио уселся рядом со своим отцом, кучер, поднимаясь на козлы, заметил:

– Это потрясающе, вы мне напоминаете моего дядюшку, который умер в 1921 году, бедняжка... Ma qué! Мы рождаемся, чтобы умереть, hé?[17]

С этим неприятным высказыванием он уселся, взял в одну руку вожжи, в другую кнут и обернулся к пассажирам:

— Ну, синьоры, куда вы хотите, чтобы я вас отвёз?

Ромео выдержал паузу, потом громко бросил:

— Во дворец Биньоне!

Вопреки ожиданиям Ромео, это объявление не произвело никакого впечатления на кучера, который повторил:

— Дворец Биньоне... дворец Биньоне... дворец Биньоне... Синьор, мне казалось, что я знаю все дворцы во Флоренции, но искренне вынужден заверить, что такого дворца...

— Ну же, дворец графини Марии Филиппины Теджано делла Ува?

Кучер приподнял свою шляпу, чтобы почесать голову.

– Честно, синьоры, это мне ничего не говорит... а тебе, Г аннибал?

Полнейшим безразличием лошадь, именуемая Ганнибалом, выразила своё незнание.

— Скажите, синьор, вы не знаете, в каком примерно месте расположен этот дворец?

— В квартале Сан-Фредьяно, если не ошибаюсь.

Кучер после нескольких секунд размышления вдруг разразился диким хохотом.

— Вы шутник, да? Дворец Биньоне! Право же! Чёртов шутник! Пошёл, ну, Ганнибал! В путь ко дворцу Биньоне!

Тарчинини решил не впадать в гнев в присутствии ребёнка, но в глубине души он считал, что эти флорентийцы подозрительно фамильярны, трудно переносимы для того, кто, подобно ему, с детства привык к веронской учтивости.

Пока экипаж потихоньку приближался к мосту Веспуччи, Ромео описывал Фабрицио дворец Биньоне, каким он представлялся ему в его прекрасном воображении. Очарованный ребёнок слушал это, как сказку из «Тысячи и одной ночи». Время от времени кучер оборачивался и, улыбаясь, щурил глаза на Тарчинини, который явно не понимал таких странных манер. В момент, когда экипаж въехал на мост Арно, возница обронил своему клиенту:

— Сколько лет bambino, синьор?

— Скоро одиннадцать лет.

— Одиннадцать лет! И он верит ещё в сказки? Вы, конечно, приехали с Юга?

Разъярённый Ромео воскликнул:

— Мы приехали из Вероны!

— Я так и думал.

Эта реплика погрузила мужа Джульетты в тяжёлые раздумья по поводу ориентации флорентийцев.

— А графиня, папа, как она выглядит?