Шарль Эксбрайя

ЭТИ НЕСНОСНЫЕ ФЛОРЕНТИЙКИ

Перевод с французского ТОО «Ефрат»

©ТОО «Ефрат», перевод. 1992 г.

Джорджу и Марте Дэйвид

Ш. Э.

Будучи веронцем по происхождению, карабинер Ченточелле так и не расстался с обычаями своих соотечественников. Вместе со своим коллегой Бачигалупо он расхаживал туда-сюда размеренным шагом, в котором выражались достоинство и основательность представителя Закона. Внезапно их внимание привлекла группа людей приблизительно человек в пятнадцать. В глазах блюстителя общественного порядка всякое сборище является подозрительным. Оба карабинера, переглянувшись, решительно направились к толпе, желая выяснить, в чем дело. Они были уже не более чем в двадцати шагах от цели, когда в толпе произошло какое-то движение, и она распалась на маленькие группки по три-четыре человека. Одна синьора более чем почтенного возраста, столкнувшись с блюстителями порядка, взвизгнула:

— Это позор!

И пренебрегая тем, что представители закона тоже принадлежат к мужскому сословию, она добавила:

— Все мужчины — пустое место!

Проигнорировав это замечание, более оскорбительное для их пола, чем для профессии, карабинеры ускорили шаг. Приблизившись, Бачигалупо строгим голосом осведомился:

— Что здесь происходит?

Пожилая женщина вцепилась в портупею Ченточелле и закричала ему в лицо, дав почувствовать сильный запах чеснока, идущий из её рта:

— Ещё один бросил девушку, которую соблазнил. И он лишил её ребёнка, подлец!

Карабинер Ченточелле был обручён, и грусть по Эльвире, своей невесте, заставила разыграться его воображение — он видел её во всех инцидентах своего личного каждодневного существования. Не задумываясь о том, что подобное предположение выставляет его — как мужчину — в весьма неприглядной роли, он представил себе свою невесту в облике этой несчастной брошенной женщины, у которой только что отняли ребёнка, плод незаконной любви.

Он бросился вперёд со словами:

— Где она?

Ченточелле хотел утешить эту бедняжку и заверить её, что полиция сделает всё возможное, чтобы заставить неблагодарного более правильно понимать его долг. У карабинера было больше энтузиазма, нежели опыта. Старая женщина указала ему на жертву, и Ченточелле, оцепенев, так и остался стоять с открытым ртом, в то время как его коллега Бачигалупо, в свою очередь, принялся безудержно смеяться, как мальчик со счастливым характером, оценивший шутку, которую с ним сыграли.

«Соблазнённая девушка» на деле оказалась невысокой пышной дамой приблизительно пятидесяти лет и около 170 фунтов весом. Лицо её было залито слезами; время от времени она вопила, прижимая к себе двух девочек и маленького мальчика. Бачигалупо шепнул на ухо своему товарищу:

— Если весь этот выводок оставил ей кто-то один, то, надо думать, она немного наивна.

В это время женщина призвала в свидетели окружавших её зевак:

— Ma qué![1] Малышу нет ещё и одиннадцати лет! А если он его потеряет? Что я буду делать?

Кто-то поинтересовался:

— А почему он его потеряет?

Заплаканная женщина надулась от негодования, прежде чем взреветь:

— О! Скажите-ка! Надо думать, вы даже не знаете, что такое дети!

Тот вознегодовал:

— О! Мадонна! Я одиннадцать лет положила на своего Адрелио!

После этих слов, обнаруживших её ошибку, испытывавшая отчаяние женщина вынуждена была как можно искренне воскликнуть:

— Это ничего не значит!

Её собеседница, дрожа от гнева, готова была уже выпрыгнуть из толпы, чтобы объяснить этой кривляке всё, что она о ней думает, но карабинеры её попридержали. Бачигалупо обратился к пышной маме:

— Синьора, это ваши малыши?

— Не думаете же вы, что я их украла?

И гордо отвернувшись, она обратилась к любознательной толпе:

— Да, это мои дети, моя работа!

Ченточелле спросил:

— А тот, кого у вас только что отняли?

— Фабрицио, десяти с половиной лет... Самый умный в семье!

— Кто его отнял?

— Его отец... Ну, мой муж.

— Ваш муж отнял у вас ребёнка?

— Синьор карабинер, не надо преувеличивать: когда я говорю, что он его отнял, то это значит, что он увёз его с собой во Флоренцию в ответ на приглашение одной из моих школьных подруг, графини Марии Филиппины Теджано делла Ува, которая живёт во дворце Биньоне.

Бачигалупо отстранил своего коллегу:

— Синьора, вы случайно не смеётесь над законом в лице его представителей? Ваш муж увёз своего сына...

— ...который вдобавок ещё и мой, не так ли?

— ...во Флоренцию, а вы учиняете настоящий скандал на глазах у людей!

— Скандал?

— А это толпа?

— Вы что же, упрекаете людей в том, что у них есть сердце?

— Ma qué! Но в чём вы видите несчастье, синьора? Ваш муж отправился путешествовать с одним из ваших сыновей, и что же? В чем трагедия?

Тучная женщина ударила себя в грудь.

— Трагедия? Она вот здесь! Каждый раз, когда кто-нибудь из моих близких оставляет меня, мне кажется, будто у меня вырвали сердце! Но этого вы не можете понять!

— Чего я не могу понять, синьора?

— Если не поплакать немножко, то уж никто не поверит, что так и было.

— Что?

— Что очень трудно, когда тебя покидают. Вы поймёте, когда у вас будут дети.

Карабинер горько усмехнулся:

— Я выдал замуж свою дочь на прошлой неделе.

— Тогда, значит, вы, может быть, плохой отец?

Возмущённый Бачигалупо достал из кармана записную книжку.

— Я не знаю, синьора, хороший я отец или плохой, но я считаю себя хорошим полицейским и, чтобы доказать вам это, я делаю вам устный выговор за нарушение движения в общественном месте.

Мама издала удивлённый возглас и обратилась к bambini[2]:

— Вы слышите? Он хочет сделать выговор Джульетте Тарчинини, законной супруге Ромео Тарчинини, комиссара полиции и вашего папы!

Бачигалупо решил отвратить от себя беду:

— Ну, если вы синьора Тарчинини...

— Уже, слава Богу, двадцать восемь лет!

– В таком случае вы должны понять... О! Вообще, к чему это обсуждать... Пошли, Эмилио!

И два карабинера возобновили свою ритуальную прогулку, в то время как Джульетта Тарчинини одаривала оставшихся возле неё взглядом, которого не могла бы не одобрить и царица Савская.

***

Пока происходил этот инцидент, комиссар Тарчинини, расположившись в купе первого класса, утешал своё чадо, которого заразительная материнская скорбь заставила плакать, словно он сделался вдруг круглым сиротой. Попутчица, разжалобленная такой детской печалью, поинтересовалась:

— Что случилось с bambino, синьор?

– Он в первый раз покидает свою мать, и потом, он такой чувствительный... Артист... В общем, ему трудно оставлять, пусть даже на несколько дней, Верону, самый красивый город в Италии... после Рима, конечно.

Путник, сидевший напротив Тарчинини, высокий сухопарый тип с серым цветом лица и агрессивно торчащими усами, усмехнулся. Все устремили на него взгляды, удивлённые таким пренебрежением к приличиям.

— Извините меня, синьор, но то, что вы изволили говорить о Вероне, как о самом красивом городе в Италии, это смешно. Я туринец. А Турин вы считаете посёлком?

Ромео искренне ответил:

— Простите меня, синьор, но я никогда не бывал на севере и не имею представления о красоте этих пограничных мест.

Тот чуть не задохнулся от негодования:

— Это... это Турин вы называете...

Господин, делавший вид, что читает газету, выступил на поле битвы.

– Турин — это Пьемонт, а пьемонтцы, между нами...