Сидя в своей комнате, прекрасная вдова усердно вышивала ради заработка и в надежде, что кто-нибудь соблаговолит обратить на неё внимание и поймёт, что она обладает всем необходимым, чтобы вести дом и сделать мужчину счастливым. Занятая матримониальными мечтами, Альма не сразу обратила внимание на шум, шедший сверху, но его настойчивость и ритм заставили её поднять голову и прислушаться. Её сознание, предрасположенное повсюду видеть катастрофу, навело её на мысль об утечке воды, и она быстренько спустилась к консьержке, куда вошла без стука, чего донна Серафина терпеть не могла. Поэтому она очень сухо осведомилась:

— Что с вами ещё приключилось, Альма?

— Мне кажется, у Тарчинини утечка.

— Утечка? Какая утечка?

— Воды.

Серафина боялась всех утечек сверху, потому что они приносят большой ущерб и надо делать новую штукатурку, а рабочие больше пачкают, чем белят.

— Вы уверены?

— Честное слово, это какой-то монотонный шум, и я слышала, как...

— Ну, пошли скорее туда!

Взяв свою связку ключей, дона Серафина бесшумно взлетела по лестнице, чтобы не будить остальных жильцов. Перед дверью Тарчинини она засомневалась и сказала своей спутнице:

— Ma qué! Я не видела, чтобы донна Джульетта выходила...

— Вы её, наверное, не заметили... Если бы она была у себя, то ведь не было бы слышно этого шума?

Аргумент показался консьержке убедительным, и она просунула ключ в замок. Едва войдя, две женщины услышали приглушенные ритмичные звуки. Они, вроде бы, шли из кухни. Донна Серафина, согласившись с гипотезой об утечке воды, поспешила туда и замерла на пороге, увидев Джульетту, которая плакала, обхватив руками голову. Слёзы синьоры Тарчинини, могли, в общем, навести на мысль об утечке воды. С приходом консьержки и вдовы плачущая подняла мокрое лицо и мирно заметила:

— Ma qué! Моя дверь открыта для всех, так я поняла?

Серафина сразила взглядом вдову Бутафоччи, слегка смущённую, но ещё более враждебно настроенную против Тарчинини, второй раз выставляющей её на посмешище. Консьержка извинилась:

— Не надо на нас сердиться, донна Джульетта... Мы волновались... Мы думали, что вас нет...

Мама Фабрицио глубоко вздохнула:

— Я не сержусь на вас, мои бедные друзья... Впрочем, это Бог вдохновил вас прийти... Только что я собиралась умирать... Одно меня остановило — мне надо узнать, как это сделать наименее больно.

Обе посетительницы воскликнули хором:

— Умереть?!

Джульетта пылко вскричала:

— Ma qué! Вы хотите, чтобы я стала женщиной, у которой нет больше ни мужа, ни ребёнка?

Серафина подумала о несчастном случае, внезапно лишившем её жилицу всего потомства.

— Умоляю, скажите, что случилось, Христа ради!

— Мой сын написал мне перед смертью...

Консьержка задохнулась:

— Перед смер...

А вдова Бутафоччи принялась плакать.

— На моего бедного Ромео напали сзади; этот убийца толкнул его в погреб, где он расшиб себе голову!

— Какой ужас!

— Везде кровь...

Джульетта была великолепна: она видела ужасную сцену, она верила в реальность своих бредней.

— Он ведь такой нежный, он должен был умереть, страдая, в темноте, вдали от меня, и никто не пришёл к нему на помощь... Кажется, графиня обнаружила тело...

— И... он умер, когда...

— Фабрицио не сказал мне точно, чтобы не испугать меня... Теперь Серафина, я вдова... Я не имею права жить, потому что смерть отняла у меня мужа!

Доведённая до крайности, вдова Бутафоччи перебила:

— Но я же ведь живу!

Джульетта взглянула на неё с нескрываемым презрением:

— Ma qué! Вы же не были женой Тарчинини!

— Почему вы думаете, что мой муж не стоит вашего?

Тарчинини призвала Серафину в свидетели:

— Вы слышали эту иноземку? Чтобы осмеливаться делать подобные сравнения, надо лишиться рассудка!

Вдова бурно среагировала:

— Ma qué! Послушайте её! Что о себе воображает этот монгольфьер[15]?

Сравнение с монгольфьером окрасило веронку в багровый цвет. Забыв своё горе, она бросилась к сицилийке, и Серафина едва успела встать между ними.

— Донна Джульетта, подумайте о вашем муже!

— Вы правы, Серафина, но пусть она уйдёт, или я за себя не отвечаю! По какому праву она вторглась ко мне? Что ей надо, а?

В свою очередь, вдова, охваченная приступом шовинизма, взревела:

— У нас убивают, но не крадут! Мы не то, что веронцы, мы другие!

Это замечание было ошибкой — консьержка была уроженкой Вероны, она тут же сменила свою роль.

— Хватит, синьора Бутафоччи! С тех пор как вы появились в этом доме, придя неизвестно откуда...

Захлебнувшись от обиды, та прохрипела:

— Скажите ещё, что я из Богемии!

— Это уж как вам угодно. Во всяком случае, как появляетесь вы, так сразу какая-то история! То вы слышите извержение вулкана, то утечку воды, а скоро вся улица будет смеяться над нами. Переживайте молча, иначе я вас выставлю за дверь!

Сицилийка вне себя попыталась в ответ сказать новую гадость, но у неё ничего не получилось, и она вышла, громко хлопнув дверью. Джульетта поцеловала консьержку и заверила её, что всегда считала её верным другом, и счастлива, что имеет этому новое доказательство.

— Оставим это, донна Джульетта, и расскажите мне о вашем несчастье... Вас известила полиция Флоренции?

— Нет ещё.

— А что заставило вас думать, что ваш Фабрицио...

— Слушайте...

Она взяла со стола письмо, все залитое слезами, и принялась читать сдавленным от рыданий голосом:

«Я немного побыл возле бедного папы, но потом вспомнил, что моё имя Тарчинини, и поэтому я должен продолжать дело, начатое папой. То есть, когда я закончу это письмо, я отнесу его на почту и пойду к убийце, чтобы спросить у него, почему он убил... Я срочно прерываюсь, потому что надо. Целую. Твой сын Фабрицио Тарчинини».

— Всё ясно, нет? «Почему он убил...» Он хотел написать «папу», но его прервали. Кто и зачем? Наверное, сам убийца! В таком случае у меня нет больше сына...

— У вас есть еще Ренато и Дженнато.

— Да, но теперь это ничего не значит, я могу доверить вам, донна Серафина: Фабрицио был мой любимый. Умный, ласковый, всегда готовый помочь, работящий...

— Прямо ваш портрет!

— Прямо мой портрет...

— Что вы решили, донна Джульетта? Вы знаете, что не имеете права умирать. Что без вас станет с вашими bambini?

— Вы правы, донна Серафина. Я должна покориться судьбе и жить ради них. Могу ли я себе позволить, попросить вас посидеть с малышами, пока я буду во Флоренции с Ренато?

— Потому что вы...

Джульетта прошептала:

— Надо же забрать тело, да?

Ромео Тарчинини проснулся и радостно рассмеялся, но не только потому, что солнечный луч пощекотал ему нос, а ещё и потому, что он был теперь уверен, что восторжествует над Луиджи Роццореда и его флорентийской заносчивостью. Однако лёгкое облако заволокло радость Джульеттиного супруга: почему он не понял всё раньше? Почему необычность сразу не бросилась ему в глаза. Нужно иметь сознание Фабрицио, чтобы не заметить этого?.. Может, он стареет?

Ромео решил не будить сына и занялся туалетом. В восемь часов утра он был готов. Он черкнул записку, в которой просил Фабрицио подождать его, пока он сделает одно неотложное дело, и вышел.

На лестнице, прислушиваясь к молчащему пока дому, Тарчинини испытал острое удовольствие от мысли, что убийца мирно спит, уверенный, что обманул правосудие. Несчастный, он не учёл, что здесь Ромео! Однако важно было не настораживать его, а напротив, заставить уверенно и безвозвратно завязнуть в своём убеждении. Бодренький полицейский постучал в дверь Софии. Молодая женщина долго, очень долго открывала и через щель в двери сонно взглянула на веронца из-под полузакрытых век.