— Вы?.. В такой час?

— Я только на минутку.

— Я спала... и я ещё не умывалась...

— Это не имеет никакого значения.

— Скажите-ка, ведь у меня есть своё достоинство!

— Послушайте, София... Вы до сих пор были со мной очень славной, может, вы сделаете ещё усилие и окажете мне замечательную услугу?

— Я больше не хочу никому оказывать услуги.

— Почему?

— Потому что на земле полно подлецов, и здесь нельзя быть счастливой.

— Я обещал Фабрицио зайти к вам перед отъездом, но должен уходить... Фабрицио вас очень любит, и он был очень огорчён вчера вечером, видя, как вы плакали...

Она пожала плечами.

— Приступ хандры... Это на меня часто находит... Ну, входите, только не смотрите на меня, пока я не приоденусь... Вы знаете гостиную, да? Тогда идите туда и не смотрите в мою сторону!

В маленькой комнате, пышно названной гостиной, Тарчинини оказался — не без удовольствия — лицом к лицу с фотографиями исполнительницы стриптиза. Сейчас у него было время составить своё мнение, но он намного больше думал о своей работе, чем о непристойностях, и его первой заботой была коробка, куда София побросала свои бумаги, прежде чем спустить их в мусорный ящик, которым заведовала консьержка. Боясь быть застигнутым своей хозяйкой, комиссар Тарчинини быстро запустил руки в бак, вынул оттуда две большие горсти изорванной бумаги и засунул её в карман.

— У мужчин странные характеры,— объявила София, представ перед Ромео,— когда их приглашаешь зайти в гости, у них находятся другие дела, и они заявляются тогда, когда ты вовсе не расположена их принимать!

— Извините меня ещё раз, дорогая, очень дорогая София, но я выполняю миссию... Я хочу от имени общества отомстить за смерть Монтарино.

Она удивлённо взглянула на него.

— Но сумасшедшая снизу...

— Я знаю. Только я пытаюсь понять, по какой причине она убила несчастного юношу?

— Наверняка он её шантажировал, и ей это надоело.

— Возможно... Но вы, почему он не требовал денег от вас, грозя открыть вашу профессию в Вальдельсе?

Она горько усмехнулась.

— Он пытался... Я его видела, когда он заходил, чтобы поставить мне свои условия... Это было месяца через два после моего появления в этом доме... Я с ним откровенно поговорила, расставив все точки над «и». Вы мне можете не верить, но он был потрясён... Я даже подумала, что он сейчас захнычет... невероятно, да? Во всяком случае, он убрался, и потом я больше не слышала о нем.

— Жаль, что все другие жертвы не имели вашей энергии... Он не поведал вам, каким образом узнал о вашей истории?

— Я не спросила этого... У меня не было времени, да и потом, если хотите знать моё мнение, после самоубийства Тоски дель Валеджио мне кажется, что она была источником его сведений. Почему-то что-то разладилось между ними, и в припадке гнева она... а потом её замучила совесть или страх, и она покинула этот мир.

— Знаете, София, шантажисты редко бывают подвержены угрызениям совести — иначе они не смогли бы работать. Во всяком случае, я признаю вслед за вами, что эта несчастная достойна сожаления... Как венецианка могла упасть так низко?

— Ну не надо! Она такая же венецианка, как я неаполитанка, только она верила, что это будет лучше её характеризовать!

— Ну ладно! Вы видите, что я не даром потерял время, зайдя к вам... До свидания, дорогая София, спасибо.

— Не за что!

София проводила его до двери, как вдруг Ромео резко остановился.

— Кстати, я подумал, что Фабрицио мне не простит, если я не принесу ему ответа на его вопрос, нескромный, конечно, который он попросил меня вам задать. Чем объясняется то большое горе, которому он вчера был свидетелем?

Она поколебалась чуть-чуть, однако Тарчинини это заметил.

— Один из жёстких ударов, часто неизбежных в нашей профессии. Меня выгнали из заведения, где я работала.

— Мне очень жаль.

— Не волнуйтесь за меня, я прекрасно где-нибудь пристроюсь и потом, в случае беды, есть ещё папа и мама, а?

—Тем лучше, вы меня успокоили. Вы ещё работаете этим вечером?

— Я заканчиваю неделю.

—Если вы позволите, я приду поаплодировать вам в свой последний вечер во Флоренции.

— Мне будет приятно. Я выступаю в девять часов и в полночь в «Скворце на ветру» на улице Сарпи. Скажите, что вы мой друг, и вас, может быть, обслужат чем-нибудь лучшим, чем их обычная гадость.

Адде Фескароло Тарчинини заявил, что он позволил себе зайти к ней перед отъездом, чтобы сказать о прекрасном впечатлении, которое она на него произвела, и пожелать ей много-много счастья. Под конец он ей посоветовал, на правах старшего, не расстраивать доктора Вьярнетто. Она обещала ему серьёзно подумать над этим вопросом и теперь, раз она знает Ромео, она хочет посетить Верону, чтобы убедиться, что все её жители такие же милые, как и он.

— Не стройте слишком больших иллюзий, Адда... Мужчины и женщины очень редко бывают похожи на места, где они родились... Вот хотя бы эта несчастная Тоска дель Валеджио... Кто мог подумать, что благородная, великая Венеция может произвести на свет такую низкую душу?

— Тоска была не из Венеции, синьор комиссар. Я помню, что она, кажется, родилась в пригороде Милана, но уж не знаю, почему ей казалось, что, представив себя венецианкой, она внушит почтение остальным.

Синьора Бондена была очень расчувствована тем, что веронец счёл своим долгом зайти к ней попрощаться, прежде чем покинуть Флоренцию. Естественно, заговорили об убийстве и самоубийстве, обагривших кровью дворец Биньоне в присутствии Тарчинини.

— Видите ли, синьор комиссар, я могу вам это доверить теперь, когда убийца совершила самосуд... Я боялась, что мой муж убил Монтарино, чтобы избежать шантажа. Это было бы, впрочем, ужасно глупо, ведь я знала о его связи с секретаршей... Я догадываюсь о чем вы думаете, синьор комиссар: по какому праву калека заставляет ещё молодого мужчину жить не так, как нормальные люди?

— Я не позволил себе этого, синьора...

— Да, надо, чтобы вы знали, что я не такая эгоистка, как вы думаете. Просто я стараюсь защитить своего мужа от этих осаждающих его авантюристок, тешащих его тщеславие... Он также неспособен добиться успеха, как и убить. Бедный мужчина, получивший своё сполна и кончивший, Бог знает, на каком дне! Я, может быть, закрою глаза, когда он встретит кого-то стоящего, но приличные девушки не посещают дворец Биньоне и не становятся любовницами своих начальников.

— Вы удивлены самоубийством Тоски дель Валеджио?

— Да, весьма... Под её лохмотьями скрывалась одна из тех венецианок, в которых больше гордости, чем во всех остальных, вместе взятых. Она совершила ошибку, когда повесилась, ведь её непременно бы оправдали... Я думаю, что она убила себя не из страха... она достаточно натерпелась в жизни... Я понимаю её, синьор комиссар. Когда не можешь бороться, лучше уйти.

Тарчинини не счёл необходимым наносить визит адвокату; его жена сказала всё, что он хотел знать.

Марио Таченто никем не интересовался, и смерть Тоски оставила его равнодушным.

— Это была старая ненормальная! Хотя я подозреваю, что она скорее строила из себя полоумную, чем была ею на самом деле. Она для всех ломала комедию со своими гаданиями. Только дураки вроде моей жены верят во весь этот вздор. Представляете, эта простофиля Паола верила, что Тоска дель Валеджио приехала из Венеции, но только я жил в Венеции два года, даже начинал там администратором, и что же? Колдунья и ногой не ступала в этот город, честно могу вас заверить!

Супруги делла Кьеза были очень польщены визитом веронца. Они благодарили его за то, что он освободил дворец от женщины, которая была способна на убийство.

— О! Вы знаете, ведь это не я убедил её повеситься...

— Конечно, синьор комиссар, но вы не переубедите нас в том, что это ваше расследование навело на неё такой страх, и она уже видела себя разоблачённой вами и предпочла исчезнуть... За неимением добродетели, Тоска дель Валеджио имела гордость... Впрочем, это понятно. Венецианка, одно слово!