— Этот юнец вышел из тюрьмы.

— Какой ужас!

— Действительно? У меня, однако же, было в мыслях, что он мог нанести вам визит.

— С какой целью?

— Шантажировать вас.

Тоска дель Валеджио усмехнулась, и веронец нашёл, что эта улыбка делает её очень юной.

— Зачем кому-то шантажировать прорицательницу?

— Конечно, её незачем, но известную карманную воровку?

— А? ... Вы в курсе?

— Разумеется.

— И что?

— Монтарино шантажировал вас, да или нет?

— Чуть-чуть. Я ведь небогата. Он был отличный маленький негодяй.

— То есть вы не сожалеете о том, что его убили?

— Нет, синьор комиссар, я не жалею о том, что его убили.

— Как он узнал о вашем секрете?

Тоска пожала плечами.

—- Он знал все секреты всех жильцов этого дома.

В этот момент со стороны лестничной площадки донёсся звук захлопнувшейся двери. Ромео подумал, что доктор Вьярнетто возвращается к своим больным, и вдруг одна мысль возникла у него в голове. Даже не попрощавшись с Тоской, он вихрем вылетел из комнаты, пересёк лестничную площадку и постучался к Адде. Когда она ему открыла, он, слегка отодвинув её, спросил:

— Доктор не знал, что вы не из Ливерьяно?

— Да... Вы же знаете... Я призналась в этом в вашем присутствии.

— Вы ведь не одна знали правду, не так ли, Адда?

Она побледнела, задрожала:

— Я... я не понимаю!

— Ma qué! Напротив, вы очень хорошо понимаете! Сколько Антонио Монтарино вымогал у вас, чтобы не писать вашим родителям?

***

Прохожие, гулявшие по via[11] Пьетра в Вероне, замедлили свои шаги, заслышав дикий, ужасный крик, который внезапно прорезал тихое утро. Вопль, вроде бы, раздался со стороны дома 126, напротив которого на тротуаре прохожие образовали пробку. Толпа равнодушно топтала какие-то бумаги, несмотря на просьбы и мольбы бедного функционера, который спешил туда, где должно было произойти волнующее событие. Будущая мама начала чувствовать первые толчки и устремилась в аптеку, с тем, чтобы вызвать «скорую помощь». Неизвестно почему, но услышав этот вопль, слепой, продававший лотерейные билеты, решил, что снова началась война, и принялся раздавать билеты даром, чтобы доставить хоть какую-то радость своим соотечественникам перед гибелью. Когда же его вывели из заблуждения, то стоило больших усилий удержать его от того, чтобы он не бросился в Адиж.

Только агент полиции Бачерио, приближавшийся к пенсии и знавший всех жителей квартала с самого их нежного возраста, не волновался. С первого же момента он понял, что этот крик мог принадлежать только Джульетте Тарчинини, супруге знаменитого комиссара. Спокойно раздвинув столпившихся людей, он предстал перед домом № 126 и заорал:

— Эй! Джульетта!

Фамильярность старого полицейского объяснялась тем, что синьора Тарчинини с детства была известна в их доме, и он — чтобы помочь её родителям — частенько шлёпал её, как она того заслуживала. Джульетта показалась в окне, её красивое полное лицо было залито слезами.

— Чего ты хочешь, Бенито?

— Чтобы ты замолчала! Ты думаешь хоть немного о том, какой пример ты подаёшь?

— Уходи отсюда, я сейчас выброшусь из окна и не хочу тебя ушибить!

— Ты с ума сошла?

— От позора, да!

— Почему?

— Потому что я жена развратника! Садиста! Гнусного типа!

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь о своём муже, и что твои дети слышат тебя?

— Мне наплевать! Теперь ничто для меня не имеет значения, потому что я опозорена! Повторяю тебе, уходи, Бенито, иначе ты рискуешь провести месяц в больнице, я много вешу, ты знаешь!

— Согласен... Я отойду, но прежде скажи мне, что я смогу сделать для твоих детей, у которых больше не будет матери?

— Мои дети? Почему же у них не будет больше матери, у моих bambini?

— Мадонна! Если ты покончишь с собой... они останутся сиротами, верно?

Такая вероятность немного угомонила синьору Тарчинини. После минутного колебания она изрекла:

— Ладно, я подумаю... Я брошусь попозже... О, я чувствую, в кухне что-то горит... Пока, Бенито!

Джульетта исчезла в окне, а агент стал рассеивать собравшуюся толпу. Веронцы, как и все другие, обожали разные зрелища. Они не верили, что красивая дама выбросится из окна, но, как истинные итальянцы, охотно так думали, ибо знали, какие разрушения может принести разыгравшееся воображение. Теперь, когда всё пришло в порядок, они не знали точно, рады они этому или нет.

Бенито Бачерио и не думал, что Джульетта имеет хоть малейшее намерение покончить с собой. Однако, будучи человеком славным, к тому же очень любившим чету Тарчинини, он дождался, когда его сменит коллега, и направился к страдалице. Открыв ему дверь, она просто спросила:

— Ты пришёл со мной проститься, Бенито?

—Джульетта, уже почти пятьдесят лет, как я тебя знаю, и хотя ты жена комиссара Тарчинини, я должен заверить тебя, что ты такая же шумная, как и полвека назад!

— Бенито, я только было выплакала все свои слёзы, но теперь и ты меня предаёшь, и я снова буду плакать, и никто не сможет меня остановить!

— Тебе ведь трудно будет всегда быть такой перед детьми?

Мама тяжело застонала, и в этом стоне соединились нежность, ирония и горечь.

— Трудно быть мученицей? Осмеянной? Обманутой? Запачканной в глазах моего ребёнка, моего Фабрицио, моего херувима?

— Ma qué! Джульетта, ты потеряла голову или что?

Она лишь протянула ему письмо, которое получила из Флоренции.

— Читай! Это тебе все объяснит!

Только Бенито принялся было читать послание Тарчинини, как Джульетта вырвала письмо у него из рук.

— О! Не нахальничай, Бенито! Это мой муж мне пишет, и тебя это не касается! Тем более, что здесь всё ложь, но и она принадлежит мне. Ты стал жутко нетактичным, Бенито!

— Ma qué! Ведь я не отнимал письмо, а? Это ты мне...

— Чтобы ты прочитал, что малыш пишет внизу, после подписи своего жестокого отца!

И Бачерио стал читать хитроумные письмена, заметив, что орфография автора явно страдала.

«Мама,

мы хорошо доехали. Папа ругался с другим синьором, и я дал пинка этому синьору. Графиня старая и волосатая, и поэтому неприятно, когда её целуешь. К счастью, напротив нашей комнаты живёт очень милая дама, которая гуляет почти совсем голая. Так чудно. Пока я тебе пишу, папа сидит у голой дамы. Он уже давно ушёл, и мне скучно. Твой любимый сын целует тебя. Фабрицио Тарчинини».

С искрящимся взглядом Джульетта осведомилась:

— Ну, Бенито?

— Он шутит, этот малыш.

— Ты находишь смешным, что отец водит сына к подобным созданиям? Сына, которому нет ещё и двенадцати лет?

— Ну, то есть...

— То есть, Бенито, ты не лучше, чем Ромео! Ты не только считаешь нормальным, что он мне изменяет, но и что он втягивает Фабрицио в свой разврат?

— Думаю, что ты преувеличиваешь, Джульетта.

— Но ты ведь читал?

— Может, Фабрицио не отдаёт себе отчёта в том, что он пишет?

— Не позорься! Иди отсюда! Иди и рассказывай повсюду, что мой сын умственно отсталый; после того, как запятнали мать, можно запятнать и ребёнка, это естественно!

Бенито был терпелив, но и терпение полицейских имеет пределы. Он поднялся, прямой, как жердь, и объявил торжественным голосом:

— Джульетта Тарчинини, ты всегда была актрисой. Я вижу, что ты не изменилась и никогда не изменишься! Если хочешь послушать совет пожилого человека, столкнувшегося со многими гнусностями за время своего служения порядку, то подожди, пока вернётся твой муж и потребуй у него объяснений!

— Я не смогу!

— Ma qué! Почему ты не сможешь, а?

— Потому что, когда он вернётся и захочет со мной поговорить, то может обращаться к моему трупу!

Первым порывом Адцы Фескароло было возмутиться и всё отрицать, но под взглядом Тарчинини она опустила голову и сообщила еле слышным голосом: