— Я не сомневаюсь в этом, синьор комиссар. Ma qué! Но почему вы мне это говорите?

— Потому что мне очень неприятно будет арестовывать доктора Вьярнетто за убийство так же, как знать о вашем... вашем непристойном поведении.

Слёзы выступили на глазах у Адды.

— Вы... вы не имеете... права говорить со мной так... Джанфранко не убийца! Если только он не сошёл с ума, зачем ему убивать мясника, которого он даже и не знает? Что касается меня... О! Синьор комиссар ... это из-за Джакомо вы со мной так обращаетесь?..

Она не смогла закончить и заплакала. Взволнованный Тарчинини поднялся, подошёл к плачущей, утёр ей лицо своим платком, взял на руки и, раскачивая, как ребёнка, поцеловал в лоб, приговаривая:

— Ля-ля-ля... Ma qué! Что это за глупости, а?

Перед ним было большое горе, и сам Ромео явился его причиной.

Преодолев время и пространство, Ромео представил себя в Вероне, успокаивающим свою старшую дочь Джульетту, которую наказали в школе и которая, сидя на коленях у папы, рассказывала ему о своих бедах.

Гневный вопль прервал эту невинную идиллию. Ромео и Адда подскочили, а Джакомо, испугавшись, поспешил укрыться на материнских руках. На пороге стоял доктор Вьярнетто, пытаясь обрести нормальное дыхание, прерванное возмущённым криком. Искренне и удивлённо веронец спросил:

— Что-нибудь случилось, доктор?

Тот даже стал заикаться от бешенства.

— Что... что... что... что-нибудь... слу... Ma qué! Вы издеваетесь надо мной, да?

Тарчинини повернулся к Адде.

— Что такое?

— Он ревнует.

— Ревнует? К кому?

— К вам, синьор комиссар.

— Ко мне?

Порыв гордыни тут же перенёс Ромео на головокружительные высоты. Хотел бы он, чтобы его Джульетта была тут и могла слышать это... Ему не приходило в голову, что синьора Тарчинини могла воспринять ситуацию совсем иначе.

— Ревнует он или нет, ничего себе манеры! Где вы находитесь, доктор?

— У своей невесты, а вот вам как раз нечего здесь делать, и как вам не стыдно тискать её на глазах у сына?

Ромео обратился к Адде:

— Он сумасшедший или что?

Ситуация дошла до такой степени взаимного непонимания, что нужно было либо драться, либо объясняться. Веронец и флорентиец, будучи людьми интеллигентными, предпочли объясниться. Хотя ему и трудно было с этим согласиться, Джанфранко Вьярнетто признал, что (человеческая) симпатия полицейского к его невесте не переходит границы пристойности и не должна вызывать даже малейшее подозрение. Джакомо, счастливый от того, что взрослые успокоились, расцеловал всех по очереди, и Ромео был очень тронут этой детской лаской. Доктор, решив довести дело до конца, поинтересовался:

— Но Адда, почему же ты плакала?

— Потому что синьор комиссар пообещал мне арестовать убийцу Антонио Монтарино.

— И что?

— Он, кажется, думает, что это ты.

Уязвлённый Вьярнетто подошел к полицейскому:

— Ma qué! Не вы ли мне говорили, что верите в мою невиновность? Почему вы изменили мнение?

Адда ответила за него:

— Потому что он не уверен, что я серьёзная девушка и у тебя есть все основания ревновать меня к Монтарино.

Джанфранко угрожающе встал перед веронцем:

— Вы осмелились думать такое?

—- Доктор, мой долг как полицейского изучать все версии. Более того, не забывайте, что вы пока остаетесь подозреваемым номер один.

— Ma qué! Вы...

— Представьте себе, молодые люди, что в полиции уверены, что Адда Фескароло скрывает что-то; эго и ставит её под подозрение, а соответственно, и вас, доктор.

Адда запротестовала:

— Мне нечего скрывать! Все знают о существовании Джакомо! И Джанфранко — единственный человек, чьё мнение для меня важно!

— Я не уверен в этом.

Вьярнетто закричал:

— Я запрещаю вам ставить Адду под какое-либо сомнение!

— Вы ничего не можете мне запретить, и если вы хотите, чтобы вашей невесте поверили, спросите у неё, почему она утверждает, что родилась в Сансеполкро, где никто её не знает?

Доктор мягко спросил:

— Это правда, Адда?

Она беззвучно заплакала:

— Это правда, Джанфранко. Я родилась в Ливерьяно... Я солгала из-за родителей, они ничего не знают о существовании Джакомо. Я боялась, вдруг допрос зайдёт туда...

Доктор взял Джакомо на руки.

— Если хочешь, Адда, мы вместе поедем в Ливерьяно, и я попрошу у твоих родителей прощения за то, что я дал тебе ребёнка, прежде чем повести к алтарю.

Эта сцена буквально сразила Тарчинини, так как его большое доброе сердце наполнилось горячей нежностью, ослепившей его и доставившей ему огромную радость. Когда он покинул комнату Адды Фескароло, глаза его были, как истекающие соком томаты, и он долго вытирал своё лицо и сморкался, прежде чем постучать в дверь Тоски дель Валеджио. Но только он поднял руку, ему бесшумно открыли, чей-то голос прошептал:

— Входи, Ромео... Я уже давно тебя жду.

Тарчинини дал взять себя за руку и очутился в странной комнате, в которой нищета спорила с оригинальностью. Бедность глядела из колченогой мебели, под ножки которой были подложены деревянные бруски, рваных занавесок, кресел с протёртой обивкой, а оригинальность выражалась в соломенных птичках, чучеле орла или грифа, сидящего на жёрдочке, хрустальном шаре, кофейнике, эмаль которого потрескалась, и, наконец, игральных картах, цвет которых был неразличим из-за многолетней грязи.

Тоска дель Валеджио усадила Ромео в лучшее кресло и, пристально глядя на своего гостя, с чувством произнесла:

— Ты красивый.

Тарчинини не хотел показаться невежливым, проявив возмущение по поводу этого высказывания, тем более что он сам немного разделял мнение своей хозяйки.

— Синьора, должен вам сказать....

— Замолчи, душа моя... Я знаю все, что ты можешь сказать, стараясь объяснить необъяснимое. Удовольствуемся же уверенностью, что так угодно богам. Ты пришёл ко мне, потому что так было угодно вечному небу.

— Не будем преувеличивать, синьора. Это телеграмма из Вероны, которая...

— Не пытайся, Ромео, вульгаризировать волю судьбы. Я знаю, что мы предназначены друг для друга. Говори, доверься себе, мой прекрасный победитель, и скажи, чего ты хочешь от твоей Тоски?

— Чтобы она мне сказала, знает ли она мясника Антонио Монтарино?

Она удивлённо взглянула на него, потом ответила грустным голосом:

— И это ты говоришь, Ромео, в то время, когда мы обрели друг друга после стольких лет?

— По правде говоря, синьора, я не очень хорошо понимаю, о чём вы, и то, что вы говорите, сейчас не имеет никакого значения. Меня интересует, подозреваете ли вы кого-нибудь или нет в убийстве Антонио Монтарино?

— Ты хочешь заставить меня спуститься на землю. Ромео?

— Думаю, так будет лучше. Более того, я был бы вам бесконечно обязан, синьора, если бы вы называли меня «синьор комиссар». Я веду дело об убийстве, имевшем место этой ночью в этом доме.

— Ma qué! Что может такой человек, как я. иметь общего с мясником? Я венецианка, синьор комиссар, а женщины Венеции могут быть раздавлены несчастьем, но они никогда не забывают себя!

— Я не знал, что...

— Я родилась возле Моста Вздохов.

— В самом деле?

— Мой отец был банкиром, а мать знала двух дожей[10] среди своих предков! И вот до чего всё дошло...

— Я очень люблю Венецию.

— Кто же не любит Венецию?

— Мне нравилось ходить на молебен в Сан-Джулиано, который отражается в Большом канале.

— Это был один из моих любимых соборов.

— И я не знаю ничего более волнующего, чем капелла Веччио, возвышающаяся на площади Сан-Марко.

— У нас одинаковые вкусы, синьор комиссар!

— Весьма польщён, но вернёмся к нашим баранам[18]. Предположим, что мясник приходил вчера вечером повидать вас?

— Меня? Я знаю, что кажусь ещё очень молодой, но, тем не менее, волновать сердце почти что юнца...