Хотя он её никогда не видел, Тарчинини стал описывать их будущую хозяйку.

— Эта дама, Фабрицио, такая же молодая, как и мама... Одетая в красивое платье из чёрного шелка и с украшениями в ушах, на груди и на пальцах. Настоящая дама из прошлого, Фабрицио!

— Какого прошлого, папа?

Ромео не ответил, так как внезапно он пробудился от своего сна: как только Ганнибал поставил послушное копыто на набережную Содерини, он сказал себе, что квартал не похож на тот, в котором может располагаться прекрасный дворец богатой дамы.

С piazza[4] Честелло фиакр углубился в многолюдную слободу Сан-Фредьяно, и Тарчинини чувствовал себя всё хуже и хуже. Вскоре Ганнибал свернул на улочку, где солнце освещало остатки фасадов, бывших до объединения Италии, несомненно, красивыми. Экипаж остановился перед большим строением, и кучер насмешливо объявил:

— Дворец Биньоне, синьор!

Ромео с трудом проглотил слюну. Это невозможно! Он робко выразил своё сомнение:

— Вы уверены, что не ошиблись?

— Абсолютно уверен, синьор. Хотя, конечно, это не похоже на то, что вы рассказывали вашему мальчику.

Тарчинини был настолько подавлен, что не нашёл в себе сил поставить на место наглого кучера. Он расплатился, схватил свой чемодан и направился к воротам — обломкам навсегда исчезнувшей роскоши. В первом этаже раскрылось окно, и некая мегера в грязной чёрной шали, накинутой на плечи, спросила:

— Что такое?

— Графиню Теджано делла Ува, пожалуйста!

— Клянусь святыми и апостолами, это муж Джульетты и её сын!

Ромео чувствовал, что теряет сознание. Это неправда! Это не может быть правдой! А ещё этот проказник Фабрицио, который спросил:

— Эта женщина и есть графиня, папа?

Ромео спрашивал себя, не оказался ли он жертвой кошмаров. Графиня вышла открыть им и от всей души их расцеловала. Тарчинини не нашёл в себе сил вернуть ей поцелуи, так от неё плохо пахло, а Фабрицио счёл нужным ядовито заметить:

— А графиня просто обворожительна, папа!

Хозяйка повела их в своё логово, где всё было пропитано сыростью и где догнивала прекрасная мебель. Там сидел молодой человек примерно тридцати лет от роду. Рукава его рубашки были закатаны по локоть и обнажали мускулистые руки, покрытые рыжими волосами. Графиня жеманно произнесла:

— Синьор Тарчинини, позвольте вам представить Антонио Монтарино; он настолько любезен, что приходит время от времени составить компанию одинокой старой женщине, которой только граппа[5] помогает не потерять полностью храбрость.

Ромео поприветствовал этого Монтарино, который в ответ не нашёл ничего лучшего, как спросить:

— Что вам здесь понадобилось?

Веронец хотел было ответить грубияну, что его личные намерения его не касаются, но из почтительности к графине лишь сухо произнёс:

— Я приехал навестить графиню.

— Ну ладно! Постарайтесь, чтобы это продлилось не очень долго! Давайте, до встречи, Мария!

Хам удалился, с треском захлопнув дверь. Чтобы показать своё недовольство, Ромео заметил:

— Я чувствую, что помешал вам!

— Помешал! Ma qué! Как вы можете так думать! Антонио просто вспыльчив, как все сангвиники. Он очень нежно ко мне относится. Наши отношения льстят ему. Между нами есть некоторая социальная разница, не так ли? Он работает у мясника. Вот он и ревнует меня ко всем, будь то мужчина или женщина, кто может урвать у меня время, которое я посвящаю ему... Стаканчик граппы, синьор?

— Спасибо.

— Я так хорошо себя чувствую после неё... После всех выпавших на мою долю несчастий...

Она вымучила из себя слезу, и Тарчинини счёл своим долгом выказать сочувственный интерес.

— Правда?

— Как? Вы не в курсе моего несчастья?

— Право же...

Торжественным жестом графиня показала на фотографию ещё молодого мужчины и прокомментировала:

— Граф Гастон делла Ува. Приятнейший человек, мой муж. Он не мог вынести того, что землю его предков попирают немецкие орды, и скрылся в маки́. Он сражался, как лев, синьор. Его более счастливые товарищи нашли меня и сказали: «Синьора, более храброго, чем дон Гастон, невозможно себе представить! Он — гордость Италии».

Тарчинини шепотом перебил:

— И он?..

— Умер в бою, синьор! Оставшись один против тьмы чёрных рубашек, он убил двадцать из них, прежде чем испустил последний вздох. Герой!

Под впечатлением рассказа Ромео добавил проникновенным голосом:

— Не сомневаюсь в этом.

Тут, чего никто не мог предвидеть, графиня встала и в полный голос запела итальянский национальный гимн. Почти тотчас же из открытого в тёмный двор окна раздался визгливый женский голос, шедший откуда-то сверху:

— Замолчи, алкоголичка несчастная!

Оскорбление приостановило патриотический порыв вдовы дона Гастона. Вдохнув побольше воздуха, она подошла к окну, высунулась из него наполовину и, задрав голову вверх, заорала:

— Заткнись, а! Чёрт возьми!

На эту реплику живо последовал ответ:

— Старый отброс! Да у тебя совести нет!

— Это у тебя нет совести, потаскушка!

— Ну ты, бесстыдница чёртова!

— Лекарство от любви!

— Я скажу моему мужу, и он...

— Я не разговариваю с рогоносцами!

На этих словах графиня закончила ораторский поединок, захлопнула окно и совершенно невозмутимо сообщила своим гостям:

— Это Розалинда, живёт наверху. Она мало кому нравится. Она мне завидует, и иногда мы с ней переговариваемся.

Напуганный этой сценой и удостоверившись, что Фабрицио ничуть не смутился, Тарчинини попытался найти предлог к достойному отступлению.

— Я не желал бы вас ещё больше обременять, дорогая графиня, а потому позвольте нам удалиться.

— Ma qué! Никогда в жизни! Я приготовила комнату специально для вас! Вы же не хотите нанести мне оскорбление, нет?

— Конечно же, нет!

— Если бы не постигшее меня большое несчастье, я была бы владелицей этого дома, а не консьержкой и приняла бы вас совсем по-другому, ma qué! Но ведь сердце — главная ценность, не правда ли?

— Совершенно верно!

— Вы мне ничего не расскажете о Джульетте?

Ромео пришлось поведать историю их совместной жизни с Джульеттой, а графиня сопровождала рассказ трогательными восклицаниями одобрения и энтузиазма, создававшими звуковой фон рассказу веронца.

— А почему она не приехала?

— Из-за детей.

— Правда... Я тоже так хотела детей... Но я умру одна, как и жила одна со времени постигшего меня великого несчастья.

Тарчинини испугался нового приступа отчаяния. К счастью, графиня, хорошо себя знавшая, пресекла свой порыв, опустошив сразу два стакана граппы. Чудовище Фабрицио решил, что сейчас вполне уместно высказать своё мнение.

— А графиня здорова выпить, да, папа?

Консьержка, начавшая уже понемногу терять чувство реальности, спросила:

— Что говорит bambino?

— Он восхищается вами.

— Мой Гастон тоже восхищался мной... Он ждёт меня на небесах...

Она устремила к потолку исступлённый взгляд и вздохнула:

— Ещё немного потерпи, amore mio[6]! Я недолго задержусь здесь...

И повернувшись к Ромео, добавила:

— Я чувствую, что он скучает без меня. Сегодня день Святого Гастона. Для счастья и славы моего героя, погибшего за свободу Италии, я устраиваю небольшой интимный вечер для жильцов. Надеюсь, синьор, что вы и ваш прелестный ребёнок тоже будете с нами?

— Ну, ведь Фабрицио...

— Нет, нет, я не хочу ничего слышать! Я рассчитываю на вас! Одно ваше присутствие напомнит мне о моей милой Джульетте и вернёт мне ощущение молодости. Вы же не хотите огорчить меня. Ваша дверь направо, прямо напротив синьорины Савозы, приятной особы, которая, если вам понадобится что-нибудь, рада будет вам услужить. До встречи, синьор Тарчинини, и благодарю небо за то, что оно привело вас сюда.

Ромео не был вполне убеждён в необходимости такого божественного вмешательства.