Когда веронец и его сын достигли первой лестничной площадки, дверь справа приоткрылась, и высокая сухопарая женщина с острыми плечами и длинным носом, возникшая в дверной щели, властным жестом пригласила Тарчинини подойти к ней. Супруг Джульетты поколебался, но его возраст, а потом присутствие сына успокоили его. Он послушался. Когда он оказался в непосредственной близости от двери, длинная тонкая рука внезапно появилась оттуда, схватила веронца и живо втянула его внутрь квартиры. В нос ему ударил запах плесени, и приглушенный голос произнёс:

— Извините, синьор, за эти предосторожности, но мы с мужем имеем несчастье жить среди всех этих людей, достойных презрения. Я знаю, что вы были у графини, когда мы с ней переговаривались. Я не хотела бы, чтобы вы думали, что то, что вы слышали, мой обычный словарный запас, к которому я часто прибегаю. Но ведь приходится употреблять те слова, которые собеседник может понять, да? Представляете, какое несчастье для Пьетро и для меня жить в этой клоаке! Пьетро мне все время говорит: «Розалинда, дорогая моя, забудь весь этот гнусный мир... Укройся возле тех, кого ты воплощала на сцене и кто более правдив, чем ужасные призраки, нас окружающие в жизни...» Я ведь была актрисой, синьор. Я играла всех шекспировских героинь...

— Позвольте вас с этим поздравить.

— Спасибо. Должна вам сказать, что мой муж, Пьетро делла Кьеза, был профессором драматического искусства...

— Прекрасная профессия.

— Не правда ли? Тогда подумайте немного о том, что нам приходится терпеть, нам, кто всегда находился в атмосфере прекрасного, среди элегантности и поэзии, при общении с такими грубиянами, как эта грязная графиня, которая в её-то годы имеет любовником мальчишку-мясника, на двадцать лет младше её?

Тарчинини бросил беспокойный взгляд на Фабрицио, но тот был слишком занят ощипыванием краешка скатерти, покрывавшей стол, на который он был усажен, чтобы следить за разговором взрослых.

— Напротив нас на этой лестничной площадке живёт синьор Таченто, служащий префектуры, жена которого — простая продавщица в Униприкс. Они держатся с нами на равных на том основании, что происходят от буржуа и функционера. Этажом выше живёт адвокат, про которого рассказывают ужасные вещи и который держит в любовницах свою секретаршу, рыжую и жутко вульгарную. Правда, мэтра Бондену можно извинить, так как его жена Луиза, что живёт в этой же квартире,— калека, прикованная к своей коляске и наполовину сумасшедшая. Ещё выше живёт девица, называющая себя массажисткой... Понимаете? Во всяком случае, у неё есть трёхлетний ребенок, но никто ещё не видел его отца. Напротив, кого видно, так это некоего врача — доктора Вьярнетто,— который, вероятно, нуждается в большом количестве массажей, если судить по его визитам. Понимаете?

Тарчинини из боязни, что дама сочтёт нужным вдаваться в подробности, которые Фабрицио совсем необязательно слышать, поспешил заверить, что он все прекрасно понимает. Он хотел найти предлог, чтобы прекратить этот разговор, но синьора делла Кьеза продолжала:

— На четвёртом живёт ненормальная — Валеджио, считающая себя ясновидящей! Представляете? И наконец, на самом верху — София Савоза, девушка, одно присутствие которой есть постоянное оскорбление для тех, кто здесь живёт. Я, кажется, слышала, что вы побудете среди нас некоторое время, вот поэтому я и решила поставить вас в известность обо всем, так как вы показались мне хорошим человеком, и потом, с вами ребёнок.

Покинув синьору делла Кьеза, веронец спрашивал себя, куда это он попал, и решил завтра же съехать, пусть даже рискуя поссориться со старой пансионной подружкой Джульетты.

***

Вопреки ожиданию, открыв дверь отведённой для них комнаты, Тарчинини был приятно удивлён. Чистенькая, с белыми занавесками на окнах и цветами в вазах, она выглядела празднично. На столе лежала записка, написанная неровным почерком: «Это я убрала жильё. Надеюсь, вам понравится. К вашим услугам. София».

Ромео не мог не спросить себя о том, кто такая эта София, которой он должен быть столь признателен. Отложив этот долг на потом, Тарчинини и его сын принялись устраиваться, что, впрочем, не обещало больших удобств. Покончив с этим, веронец тут же решил написать письмо жене. Он колебался, писать ли ей правду, но, зная её, посчитал предпочтительным солгать. Конечно, он не станет писать, будто обитель в Сан-Фредьяно — это настоящий дворец, но он остановится в большей степени на исторических достопримечательностях здания, нежели на его обветшалости. Он расскажет об оригинальности жильцов, не входя, однако, в подробности. Напишет, что графиня была им рада, и не преминет отметить, что хотя она и одного с Джульеттой возраста, но по виду годится ей в матери, в крайнем случае — в старшие сёстры. Он знал, что, прочтя эти рассуждения, Джульетта выпьет молока и не задастся ни одним вопросом.

Видя отца корпящим над письмом и не находя себе никакого занятия, Фабрицио вышел за дверь. Этот манёвр остался незамеченным для его отца, который был слишком занят приданием большей правдоподобности своему рассказу. В заключение письма Ромео описал свою программу на текущий день и объявил о своём намерении сократить путешествие, так как не может долго находиться вдали от своей Джульетты и от bambini. Закончил он заверением, что Фабрицио показал себя очень послушным в течение всего путешествия и что в качестве поощрения он поведёт его завтра в Уффици, чтобы дать ему представление о прекрасном. Впрочем, в подтверждение своего здоровья и отличного настроения малыш сейчас черкнёт словечко в отцовском письме. Не поднимая головы, Ромео сказал:

— Ну, Фабрицио, иди напиши своей маме.

Не услышав ответа, он огляделся вокруг себя и пришёл к выводу, что его отпрыска в комнате нет. Встревожившись вдруг, он закричал:

— Фабрицио!

Эхо ещё не затихло, как вошёл удивлённый Фабрицио.

— Почему ты кричишь, папа?

— Куда ты ушёл?

— Я был за дверью на лестнице... с дамой.

Надписывая на конверте адрес, Тарчинини не слишком обращал внимание на ответы своего сына.

— Забавной дамой.

— Ты не мог бы по-другому объяснить, а? Забавной! Что это может значить, забавной? И потом, чем она была так забавна, эта дама?

— Она ходит совсем голая.

Супруг Джульетты уронил свою ручку, закрыл глаза, с трудом глотнул и осведомился хриплым голосом:

— Совсем голая, да? Тебе не померещилось, случайно?

Возмущённый Фабрицио пылко возразил:

— Она пришла за водой, и у неё был один маленький кусочек голубой материи вокруг живота и другой на груди. Она спросила, как меня зовут, и сказала, что Фабрицио — самое красивое из имён.

Тарчинини хотел было уж немедленно собирать багаж, но мысль о том, что придётся снова все перекладывать, остановила его. Он счёл более разумным не торопиться и удовольствовался приказом:

— Сядь здесь, мой мальчик, и напиши пару слов маме, чтобы ещё раз сказать ей, что ты её любишь и не забываешь.

Затем, поскольку он был человеком, ничего не принимающим на веру, комиссар вышел, чтобы убедиться в ужасной чепухе, которую нёс Фабрицио.

На лестничной площадке никого не было. Ромео заметил, откуда жильцы этажа брали воду. Он осторожно приблизился, как будто надеялся найти там объяснение детской болтовне Фабрицио, которая свидетельствовала, на его взгляд, о раннем развитии сына. Поглощённый бесполезным созерцанием крана, из которого без конца срывались капли, он не услышал открывшейся за ним двери и подпрыгнул, когда молодой и свежий голос весьма обворожительно произнёс: «Здравствуйте, синьор!» Всегда волнуемый женским присутствием, Ромео обернулся, и глаза его чуть не вылезли из орбит. Фабрицио не лгал. Если не считать двух кусочков материи, более подходящих детям, молодая женщина была совершенно обнажена, и ничто из её прелестей не укрывалось от взгляда.

— Здр... здравствуйте... си... синьо... рина.

Славная девушка приблизилась.

— Что-нибудь не так, синьор?

— Нет... нет, спасибо... у меня все в порядке... в порядке.