— Я предпочитаю лучше быть таким, чем мягкотелым выскочкой, как ты!

— Ромео, отдавай себе отчёт в словах, которые ты употребляешь!

— Луиджи, обрати внимание на свой собственный словарь!

Наполовину привстав из своих кресел, они смотрели друг другу в глаза, как два петуха, полностью готовые к бою.

— Ромео, всего один телефонный звонок мне потребуется, чтобы освободить тебя от следствия!

— И выставить себя в смешном виде!

— Я сошлюсь на твою неспособность!

— Никто тебе не поверит!

— Зазнайка!

— Завистник!

— Завистник, я?

— Вот именно! Ты стараешься направить меня по ложному следу, чтобы порадоваться моему провалу!

Роццореда воздел руки к небу:

— Я должен был быть осторожней! Нужно быть ненормальным, чтобы верить в дружбу веронца!

— И чтобы верить в искренность флорентийца – тоже!

Могло случиться непоправимое, если бы телефонный звонок не прервал этот обмен любезностями. Не отрывая глаз от собеседника и как бы говоря этим, что ораторский поединок всего лишь прервался, Луиджи снял трубку.

— Комиссар Роццореда слушает... Что?.. Когда?.. Хорошо, ничего не трогайте, мы приедем.

Луиджи отставил аппарат и, погасив гнев, дружески заметил:

— Ты пропал, Ромео... Я был прав, а ты нет.

— Что произошло?

Веронец пытался храбриться, но от волнения у него заболел живот.

— Бергама только что позвонил мне из дворца Биньоне... Убийца Монтарино покончил с собой. Он оставил признание.

— Кто же это?

— Тоска дель Валеджио.

— Это невозможно!

— Почему?

— Ma qué! Она сказала моему сыну, что знает имя виновного!

— Она прекрасно его знала, потому что речь шла о ней самой! Это позволило ей изображать из себя прорицательницу... Вообще, она не была лишена юмора, несчастная помешанная... Ну, пошли и забудем наш спор, мы и так раздражены.

Тарчинини не отвечал. Униженный, он вынужден был признать, что первый раз в своей жизни он ошибся. Для него мир рухнул в этот час, мир, в котором он был королём благодаря своей великолепной самоуверенности, а также тому, что он полностью доверял себе. Должен ли он отныне сомневаться в своих способностях? Это больше чем провал, это крушение карьеры. Он слишком хорошо знал себя, чтобы понять, что Ромео нынешний — не вчерашний Ромео, в коже которого он теперь просто находится.

Тоска лежала, распростёртая на своей кровати, старая ночная птица, которой смерть вернула безмятежность. Под ироническим и жалостливым взглядом комиссара Роццореда Тарчинини тщательно осмотрел шею жертвы.

— Надо отдать тебе должное, Ромео. Она не была задушена. Она повесилась.

— Вижу.

— Впрочем, возьми записку, которую она оставила.

Веронец взял протянутый ему листок и прочитал: «Perdoné mi. So mi che go messā Antonio»[14].

— Я никогда не видел почерка Тоски, как же ты хочешь, чтобы я был уверен в подлинности этой записки?

— Ты цепляешься неизвестно за что! Ну ладно! Я сейчас покажу тебе, что я хороший игрок. Бергама... Унесите немедленно тело в морг и скажите медицинскому эксперту, чтобы он сделал всё как можно скорее. Скажите ему, что прошу его о личной услуге.

Инспектор отдавал нужные приказания, и как только специалисты криминального отдела закончили свои операции, труп был убран. Роццореда обратился к другому полицейскому:

— Мартино, покопайтесь в этой комнате и постарайтесь найти образцы почерка покойной, а потом бегите к Бергонцо, чтобы он сделал срочную экспертизу. Удовлетворён, Ромео?

— Удовлетворён — это не совсем точное слово, Луиджи.

Между Тарчинини и Роццореда было договорено, что первый завтра же садится в веронский поезд. Флорентиец попросил своего коллегу зайти к нему перед отъездом и обрисовать ему процесс, поставив точку на деле Монтарино.

Ромео был в очень плохом настроении. Он распрощался со своими коллегами без признаков тепла, поскольку подозревал, что они довольны тем, что сбили спесь со «знаменитого» Тарчинини. Тарчинини и сын скупо позавтракали, и полицейский повёл Фабрицио по разным музеям, где измаявшийся и хмурый ребёнок начал подумывать о том, что каникулы с папой это не тот отдых, о котором он мечтал. Можно сказать, что в отместку за свой провал Ромео хотел отвратить от Флоренции своего сына.

Вечером, прежде чем ложиться спать, Фабрицио тихо спросил:

— Папа... перед отъездом можно я зайду попрощаться к Софии?

— Никогда в жизни!

— Но папа, она несчастная!

— Что ты об этом знаешь!

— Когда я вошёл к ней, прежде чем ты вернулся с другими...

Тарчинини подпрыгнул на стуле.

— Ты ходил к ней? Я ведь запретил тебе.

— Это потому, что я очень люблю её, Софию.

Веронец на мгновение забыл свою горечь, чтобы с удовольствием отметить, что у его сына, без сомнения, такой же хороший вкус, как и у него, в том, что касается женщин. Смущённый отец спросил:

— А... она была... в чем?

— В платье почти до подбородка.

Отец успокоенно вздохнул.

— Но ты знаешь, я нахожу, что она красива, когда ходит без всего. Ей так больше идёт...

Тарчинини полностью разделял мнение своего сына, однако его отцовская ответственность запрещала ему выказывать удовлетворение, а он предпочёл сменить тему.

— А почему ты решил, что она несчастная?

— Ma qué! Потому что она плакала... даже когда я тоже заплакал!

— А почему такое горе?

— Она не захотела мне сказать.

— Может, она узнала о смерти гадалки?

— Нет, это было до...

— До чего?

— До того, как консьержка позвала инспектора, чтобы рассказать ему о том, что колдунья повесилась.

— Ты не догадываешься, почему София была так огорчена?

— Нет... Она рвала кучу каких-то писем и даже фотографии.

— Так, хорошо... а теперь ложись спать.

Фабрицио послушался. Малыш залез под одеяло, а Ромео, в свою очередь, скользнул в свою кровать и погасил свет.

— Доброй ночи, папа.

— Доброй ночи, Фабрицио.

Через некоторое время мальчик сказал:

— Я огорчён, папа, что не ты нашёл повешенную колдунью.

— Что за глупости! И что бы это изменило?

— Все бы думали, что это ты обнаружил убийцу...

Уязвлённый этим напоминанием о своём провале, Ромео не пытался оправдаться. У него пересохло горло, когда он подумал, что потеряет обожание своего сына. Мальчик продолжал:

— Я лично думаю, что она нарочно повесилась, чтобы ты её не арестовал! Эти венецианки, они такие гордые! У нас в классе есть несколько...

— Ладно, замолчи и спи. Забудь о том, что здесь произошло, и думай только об одном: завтра мы встретим маму, которая, должно быть, сгорает от нетерпения, поджидая нашего возвращения.

Но так как день этот решительно был несчастливым для комиссара Тарчинини, то и на этот счёт он обманывал себя иллюзиями.

Он ошибался, комиссар Тарчинини, так как его жена получила письмо, написанное его сыном, пока он отдыхал после нападения.

***

Вдова Альма Бутафоччи, которая немного сердилась на Джульетту Тарчинини за то, что та выставила её в смешном свете в истории с вулканом, избегала говорить с ней. Конечно, она не дошла до нанесения оскорблений и отвечала, когда та к ней обращалась или здоровалась при встрече на лестнице или на улице, но очень сдержанно, без подробностей, без посторонних вопросов, только настолько, чтобы не казаться грубиянкой, не больше. Вдова Бутафоччи страдала также и от того, что Джульетта как бы обладала ореолом славы, будучи женой своего мужа, и в глубине души она сердилась на веронку за то, что у неё есть муж, в то время как у неё... Иногда вдова Бутафоччи едва не доходила до святотатства, спрашивая у Бога, знает ли он, что делает, оставляя жить веронца и убивая сицилийца, когда всем известно, что один сицилиец стоит всех веронцев!

Вулканы её детства, жестокие житейские битвы, на которых она присутствовала, смерть мужа, казнённого мафией за то, что он отказался подчиниться их приказам, обязательство выехать, если она хотела дожить до старости, сделали из красавицы Альмы боязливого, беспрестанно тревожащегося человека. Она жила в каком-то постоянном волнении.