— Итак, ты принимаешь меня за убийцу?

— Нет, я вас только спрашиваю.

— Но если ты пришёл ко мне, то это потому, что слышал, как твой отец говорил со мной как с потенциальной преступницей?

— Нет, мадам, я заходил ко всем жильцам.

— А кто тебе посоветовал предпринять эти походы?

— Никто!

— Нехорошо лгать!

— Я не лгу, синьора! Я хотел, чтобы, когда мой папа проснётся, я смог бы ему сказать: я знаю, кто убил Антонио Монтарино, и мы бы вернулись в Верону.

Тоска дель Валеджио прокаркала:

— Вы никогда не вернётесь в Верону, если твой отец должен сначала найти виновного! Твой отец неспособен на это!

— Неправда! Он лучший полицейский в Италии!

— Замолчи! Ты говоришь глупости! Когда ты ещё не положил руку на плечо убийцы, у тебя нет права называться хорошим полицейским!

— Папа найдет того, кто сделал это!

— Он не найдёт его!

— Да!

— Нет! Он его не найдёт!

— Откуда вы знаете?

— Я знаю имя человека, обагрившего свои руки кровью Антонио.

— Откуда?

Прорицательница указала на чучело хищной птицы:

— Уголино шепнул мне это сегодня ночью!

— Неправда!

Фабрицио выкрикнул это, скорее, чтобы успокоиться, нежели утверждать ошибочность этого вымысла.

— А! Ты мне не веришь, нахал! Ну хорошо! Ты сейчас превратишься в лягушку!

Тоска рывком вскочила, подняла руки над головой, сцепив пальцы в замок, но малыш уже пулей вылетел за дверь и побежал по лестнице со скоростью поезда.

Ромео, пробудившись, ощупывал свою голову, когда дверь с силой отворилась и влетел запыхавшийся Фабрицио, который тут же запер дверь на ключ.

— Ma qué! Что с тобой стряслось?

— Она хотела превратить меня в лягушку!

Опешивший Тарчинини переспросил:

— В лягушку? И кто же это?

— Колдунья, живущая этажом ниже!

— Ну, Фабрицио, ты уже достаточно большой, чтобы не верить в эти глупости! Это простительно детям! Кстати, что ты делал у этой ненормальной?

— Я хотел знать, не она ли убила бедного Антонио.

Супруг Джульетты не поверил своим ушам:

— То есть, пока я спал, рассчитывая, что ты последишь за своим старым раненым папочкой, ты бегал по соседям? Ты, кстати, не был у Софии?

— О! Нет, это и не нужно... Она слишком славная, чтобы убивать кого-то...

Ромео с облегчением продолжал расспросы:

— И как же ты рассчитывал заставить гадалку признаться тебе в преступлении, если она его совершила?

— Ma qué! Спрошу её!

Перед такой наивностью Тарчинини почувствовал, как у него увлажнились веки. Откуда-то появилось предчувствие, что жизнь заставит страдать его сына, и он должен приготовиться к огорчениям, которым отец уже, может быть, не будет свидетелем, если Бог призовёт его к себе. Мысль о собственной смерти ввергла комиссара в меланхолию, из которой он не надеялся выйти, хорошенько не поплакав. Дурной пример заразителен, и Фабрицио, в свою очередь, залился слезами. Отец и сын, тесно обнявшись, с удовольствием рыдали над несчастьем, которое пока ничто не предвещало. Когда наконец Тарчинини и сын успокоились, Фабрицио заявил:

— Знаешь, колдунья сказала мне, что ты никогда не найдёшь убийцу, потому что ты искал не там, где надо!

Веронец пожал плечами.

— Что она понимает во всем этом, эта полоумная?

— Она говорит, что знает имя того, кто убил Антонио.

— Да? И как же она его узнала?

— Уголино нашептал это ей.

— Уголино?

— Чучело птицы, которая сидит в её комнате, на жёрдочке. Она кормит ее сахаром.

Ромео привлёк сына к себе.

— Не думай больше обо всех этих глупостях. Эта злая женщина хотела только попугать тебя и посмеяться над тобой. Почему ты пошёл именно к ней?

— Но я звонил ко всем.

— И у всех ты спрашивал, не убивали ли они Монтарино?

— Конечно.

-— Ma qué! Фабрицио тю, не ожидал от тебя подобной дерзости! И что же, никто не обидел тебя, нет?

— Только синьора делла Кьеза. Мы подрались.

— Что?

— Она хотела влепить мне пощёчину, но я прежде дал ей пинка!

— О! А её муж ничего не сказал?

— Он пришёл на помощь своей жене, но тут мне на выручку подоспела графиня!

В нескольких словах ребёнок обрисовал красочную картину битвы, закончившейся полной победой консьержки над четой делла Кьеза, и восторженно прибавил:

— Ух, как она им показала!

Энтузиазм Фабрицио был внезапно прерван появлением инспектора Энрико Бергама, пришедшего за поручениями своего временного начальника. Тарчинини гордо поведал ему о подвигах своего ребёнка, которые он дополнил увлекательными деталями, как если бы присутствовал при этом сам. Бергама, однако, оставался непроницаем. Он был, как мраморная глыба, и слушал терпеливо о выходках юного Тарчинини, раз его отец этого хочет.

— Что нужно делать, синьор комиссар?

— Мой Боже... На этой стадии расследования мне от вас ничего не нужно. Я хочу одеться и идти расспрашивать жильцов, которых я ещё не посещал. Погодите, в это время, дабы избежать того, чтобы этот молодой человек опять не применил на практике свои методы, вы погуляйте с ним. Я уверен, что вы покажете ему Флоренцию лучше, чем кто-либо. Вас это не огорчит?

Да, это очень огорчало Бергама, который абсолютно не питал любви к детям, но он знал, что его шеф — друг Тарчинини.

— В котором часу мы должны вернуться?

— Ну, скажем, к восьми, к обеду?

— Мы будем здесь.

— Если вы будете свободны, то я буду счастлив вас пригласить разделить с нами трапезу.

Бергама постоянно хотел есть. Перспектива сопровождать веронца в ресторан, где можно хорошо и много поесть, скрасила его горечь. Однако, выходя, он не мог не подумать, что эта веронская полиция со своими привычками превращать инспекторов полиции в детских нянек, должно быть, использует какие- то особенные методы.

***

Ромео Тарчинини занимался своим туалетом: подравнял усы, попрыскался слегка одеколоном, что было его слабостью, надел чистую рубашку и с удовлетворением разглядывал себя по частям в маленьком зеркале, что не помешало ему остаться вполне собой довольным. Готовясь встретиться с женщинами, Ромео уделил повышенное внимание своему внешнему виду. Комиссар был так влюбчив и учтив, что для него не имел значения возраст той, с кем он говорил. Важно было лишь то, что эта особа принадлежит к прекрасному полу, чтобы он тут же принялся красоваться, как тетерев в брачный период.

Проходя перед дверью Тоски дель Валеджио, Ромео испытал желание войти, чтобы спросить у этой ненормальной, испытывала ли она хоть какой-нибудь стыд, когда, злоупотребив простодушием ребёнка, грозилась превратить его в лягушку и уверяла его в том, что знает имя убийцы Антонио Монтарино. Но время не терпит, и если Тарчинини хотел закончить своё предварительное расследование этим же вечером, то нужно было поспешить. Он оставил прорицательницу с её секретами, чтобы постучаться в дверь синьоры Луизы Бондена.

Голос, необычный тембр которого так сильно поразил Фабрицио, разрешил полицейскому войти. Супруг Джульетты знал, что жена адвоката была калекой. Однако он на мгновение растерялся перед таким юным и хрупким созданием, напоминавшим фарфор XVIII века, которое сидело в кресле, виртуозно им управляя. Он слегка подался назад.

— Я испугала вас, синьор комиссар?

— Ничуть, синьора, но я не хотел бы надоедать вам... Впрочем, я пришёл поговорить с господином Бонденой.

— Прекрасно! Синьор комиссар, мне бы хотелось немного поболтать с вами.

— С удовольствием, синьора, если...

— Вы что же, менее отважный, чем ваш сын, который запросто пришёл перекинуться словечком к больной?

— О, синьора, я прошу вас извинить Фабрицио за его дерзость... его бесцеремонность... его наивность.

— Он очарователен, синьор комиссар, но следите за ним, так как его инициатива может дорого ему стоить.

— Что вы имеете в виду, синьора?

— Он же неизбежно задал свой знаменитый вопрос и убийце, потому что он посетил всех жильцов... Представьте, что будет, если этот убийца сочтёт себя обнаруженным каким-то мальчишкой... Может, он захочет и его устранить?