— А ты знаешь, как? — прорычал он. — Много ты знаешь…

Я и это пропустил мимо ушей. И добавил:

— Ты сам встал на путь убийцы и насильника. И в зоне уже окончательно из тебя сделали нелюдя. А когда вышел — решил мстить. Устроился на работу мясником. Ты научился владеть ножом почти виртуозно. И именно нож избрал, как орудие убийства. Он такой же твердый и холодный, как вся твоя жизнь. Но потом понял, сообразил, да? Если удары наносить точно и умело, то милиция поймет, что орудует человек, хорошо владеющий ножом. И ты решил бить неумело. Криво, будто слабая женщина или старик. Знал, что жертве всё равно от тебя не уйти, уверен был. И все в это поверили, Степа, только не я. Первый труп — жертва умерла от потери крови, ни один из ударов не был смертельным. Потом второй так же. И третий. И я понял, что это удары нанесены, наоборот, очень, умело. Ты мучил жертв, они страдали, умирая медленно.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

— Это мастерство, Степа, так резать и долго не убивать, не попадая в жизненно важные органы. Первый труп мог быть случайностью, но последующие — лишь подтвердили систему. И даже когда ты подкинул на место происшествие в кабинет Миля комсомольский значок, поверь мне, это тебе не помогло. Ты надеялся, что подумают на молодого комсомольца, но ты снова просчитался, не учел, что у меня есть Мухтар. Он привел к тебе тогда. А когда ты убил писателя, ты испачкался и вытер руки платком, который хранил со времен студенчества. Ты всё-таки его выбросил, избавился таким образом от груза прошлого. Вместе с кровью жертв утекала твоя горечь прошлых обид. Так?

Он молчал и тяжело дышал. Как загнанный, раненый волк.

— Ты это почувствовал и решил идти до конца, — кивнул я. — Ты стал успокаиваться кровью. Как монстр, насыщаясь человеческими жизнями, ты начал обретать покой. Но тебе нужно было алиби. Железное алиби. Стены камеры им и стали бы. И ты стал запугивать постового КПЗ Юсупова, своего соседа в прошлом. Хороший план — выйти ночью и убить кого-то тем же способом. Да еще и слово «КИТ» написать на стене. Ведь ты знал, что мы нашли платок с инициалами, и он был уликой по делу. Тебя о нем спрашивали. А тут еще газета с разгромной статьей, где молодая и наглая журналистка, не зная всех твоих бед и чаяний, вдруг принялась публично тебя судить и порицать, вывернув наружу все твои комплексы и страхи. Она раскусила тебя, увидела и другим показала твою сущность. И ты убил Асю…

— Сука! — рявкнул Чудинов.

В его глазах вспыхнула ярость. Больше себя не сдерживая, он кинулся на меня, пытаясь вцепиться прямо в горло.

Я был готов к такому раскладу, ведь сам специально его раззадорил. Вывел из себя.

Нет, не для того чтобы он напал на меня, нет. Для того, чтобы понял всю никчемность своего существования и использовал мой подарок по назначению.

Шаг назад. Чуть пропускаю противника на себя, вытягиваю его в пустоту, чтобы он лишился равновесия. Кинувшись к моей глотке и не найдя меня там, Чудинов немного заваливается. И только в этот самый момент я наношу удар. Прямой, резкий. Выбросил кулак, как пушечное ядро. Бам! И что-то хрустнуло в его челюсти. Чудинов упал мне под ноги и завыл. Он жалок и опасен одновременно. Он мразь, гадина, которую я раздавил. За тебя, Ася…

— Не забудь про подарочек, — я поднял плетеного чертика с нар и швырнул ему на пол. — Ты знаешь, что с ним делать.

Вышел из камеры и направился к себе.

Уже буквально минут через тридцать ко мне прибежал Баночкин.

— ЧП у нас, Саныч! Ох, бляха-муха! — дежурный ворвался ураганом в кабинет уголовного розыска и встал посередине, раздувая раскрасневшиеся щеки.

Странно, что он прискакал ко мне, а не к начальнику, видимо, действительно что-то серьезное случилось.

— Ну! — встретил я его спокойным взглядом. — Говори уже.

— Это самое… Чудинов повесился! На нейлоновом шнурке черного цвета. Удавился! Где его только взял, зараза? Ведь всё забираем! Что теперь делать-то?

— Удавился? — я повел бровью, будто удивляясь. — Ну так и хорошо, — хмыкнул я. — В аду ему давно прогулы ставят. Пора уже на сковородку.

Миха заморгал.

— Ну ты чего, это самое! Не понимаешь? Это же нам всем по шапке, а меня на вольные хлеба за такое ЧП. Не досмотрел, скажут, допустил! Сам же знаешь, как у нас принято… Ох… чую, пойду по своей первой специальности работать — на завод слесарить, чего уж теперь.

— Да не кипишуй ты раньше времени, — успокоил я дежурного. — Шнурок-то Чудинов где взял?

— Не знаю…

— Правильный ответ. Так и скажешь. А постовой кто был сегодня?

— Ну Юсупов числится, а пока нет никого, послал за отпускником. Сменить его.

— Значит, виноват кто?

— Юсупов? Так он…

— Никто, Миша, никто… Юсупова приняли, КПЗ оголили, а пока смену ты вызывал, он и повесился. Скажешь, что временно там смотрел за камерами, но разве за всем уследишь? У тебя и телефоны и звонки. А шнурок он взял именно на смене Юсупова. Женьке теперь все равно, ему срок немалый и без того корячится, так что не стесняйся, списывай всех собак на него. Он, кстати, заслужил, — я стиснул зубы, вспомнив Асю, лежащую в луже крови, — в милицию ему дорога навсегда закрыта, а так, может, щелкнет в башке что-то, поймет. Человеком выйдет.

— Точно! Так и сделаю, — оживился Баночкин. — Скажу, Юсупова задержали, отстранили — и вдруг бац! Этот хмырь повесился. Спасибо, Саныч! А оттуда Женька, думаешь, нормальным вернется? Не знаю даже. Оттуда никто нормальным не возвращается.

Я почувствовал, как напряглась, затвердела челюсть.

— Бывают исключения, поверь, Миха…

— Ладно, — он махнул пухлой ладонью, — пойду Кулебякину о суициде доложу, теперь не страшно идти. Но выговор-то всё равно повесят, как пить дать. Эх! Но выговор — не триппер, носить можно. Не в первый и не в последний раз, это самое…

Три недели спустя. Кабинет П. П. Кулебякина.

— Таким образом, старший инспектор уголовного розыска лейтенант милиции Морозов, — шеф продолжал зачитывать на утренней планерке приказ из главка, — используя навыки оперативной работы, сумел раскрыть серию особо тяжких преступлений, а именно убийства граждан Гребешкова, Ларионова, Миля и Пичугиной. Благодаря грамотным и умелым действиям Морозова и его служебно-розыскного пса был задержан и обезврежен опасный рецидивист Чудинов Степан Николаевич. Подозреваемый не успел дать признательные показания, совершил суицид, не вынес бремени совершенных преступлений. Однако доказательная база в подтверждение его вины была собрана основательная.

Далее в приказе перечислялись мои качества, как сотрудника советской милиции. Бумага эта восхваляла меня так, что впору памятник при жизни ставить. Бронзовый, как минимум, и в полный рост. Но в конце вместо памятника в приказе значилось:

— Наградить лейтенанта милиции Морозова ценным подарком.

Кулебякин выдержал интригующую паузу, а присутствующие затаили дыхание. Ведь ценные подарки были для них редкостью, и что там будет мне даровано — никто не знал. Интрига, однако.

Я хотел телевизор, ну или холодильник, на худой конец (раскатал, конечно, губу, в милиции, наверное, отродясь таких подарков не было) а прозвучало другое:

— Наградить охотничьим ножом с памятной гравировкой.

Раздались аплодисменты, а сияющий Кулебякин извлек откуда-то из-за стола основательный такой нож в кожаных ножнах с хлястиком и протянул мне.

Не телевизор, конечно, а все одно жутко приятно.

— Поздравляю! — Петр Петрович вытянул широкую ладонь и потряс мою руку.

— Служу Советскому Союзу! — гаркнул я, и, прежде чем сесть на место, вытащил нож из ножен, чтобы самому посмотреть и показать присутствующим.

Те с любопытством тянули шеи.

Клинок сверкал серебром так, что смотреться можно, будто в зеркало. Лезвие острое, плавно переходящее в хищное острие. На боковой поверхности клинка гравировка: «Тов. Морозову А. А. за отличие в службе».