— Это я… — еле слышно выдавил из себя сержант, а присутствующие ахнули, но никто не смел прерывать наш диалог.

— Что? Женя, громче… Смелее…!

— Это я его выпустил, — не смея поднимать взгляда, проговорил постовой КПЗ. — Он меня заставил. Я боялся за мать. Простите…

— Ах ты сука! — вскрикнул Чудинов. — Хана твоей мамаше!

Я снова сделал незаметный жест Мухтару, и тот в один прыжок очутился возле арестованного. Повалил его и прокатал по земле. Оттаскивать пса я не торопился. Хотелось самому, конечно, отпинать урода, но при понятых нельзя. А тут пёс. Вроде как, сорвался, так он же зверь лохматый, чего с него взять.

— Не любит у меня ругательств служебная собака, — кивнул я понятым и оттащил Мухтара от покусанного урки. — Не кричите громко, товарищи, во избежание казусов. И вообще, вы можете быть свободны.

Понятые мне нужны были лишь для антуража, чтобы воздействовать психологически — не на Черепанова, который и так еле стоял, и не на Чудинова, которому такие фокусы — как укус комара. А на сержанта Юсупова, на Женю. Ведь никакими протоколами такой мой следственный эксперимент не зафиксируешь. Не предусмотрено законодательством пока, но простой сержант этого не знал.

Едва я скомандовал, понятых как ветром сдуло.

— Сдай пистолет и удостоверение, — подошел я к Юсупову.

— Чт…о теперь со мной будет? — пустил тот слезу, передавая мне ПМ и ксиву.

Но мне его было совсем не жаль.

— Сотрудничай со следствием, — я кивнул на прокурорского, — скажешь, что на тебя давил Чудинов, угрожал жизнью и здоровьем твоей матери. Дадут пятеру, за хорошее поведение через три года выйдешь. А как ты хотел, Женя? Ты помог этой твари убить человека. За трусость платить надо… Ты был в погонах, а из-за тебя хороший человек погиб. Срок отсидеть можно, Жень, а вот с этим всем как ты жить будешь? Не знаю…

— Простите, Сан Саныч…

— Суд простит, — только и смог произнести я.

Я обвел взглядом присутствующих. Те до сих пор стояли с раскрытыми ртами.

Первым очнулся Кулебякин. И то после того, как суточников, Чудинова и Черепанова сцепили наручниками и увели.

— Ну, Саныч! Ну ты даешь! Как ты понял? — раздувал щеки шеф.

— Долгая история. Чуть позже расскажу.

— А почему тогда этот физрук от нас прятался? Бегал, зараза…

— Он был связан с гастрономными махинациями Миля. Что-то там мутил с товаром, был его помощником. Думал, что мы его ищем именно за хищение социалистической собственности. По линии ОБХСС, но больно масштаб серьёзный. А за такое, сами понимаете, и расстрелять у нас могут. Вот и испугался.

— И что теперь? Выпускать каратиста, ядрёна сивуха?

— Честно говоря, я бы выпустил. Пускай ОБХСС голову с ним ломает, если надо. Самое главное, мы серийника взяли.

— Не мы, Морозов, а ты! Ядрён пистон, ну ты и голова! Побегу в главк отзвонюсь, доложу.

И он зашагал к зданию вприскочку, торопясь.

Я вошел в камеру к Чудинову. Тот уже не выглядел спокойным и нарочито презрительным. Бродил от стены к стене и волком на меня поглядывал.

— Не докажешь, начальник, не докажешь, — бурчал он как заклинание. — Ну выпустил меня малахольный на полночи, что с того? Ключи в дежруке взял с гвоздика. Дубль ключа сделал себе. Я скажу, что погулять просился — и всё. Не убивал я ту сучку.

Бам! — я зарядил кулаком ему в наглую и циничную морду. Бил с разворота, чтобы всем телом в удар вложиться. Хороший вышел удар.

Чудинов охнул и отлетел на нары. Заскулил и выплюнул окровавленный зуб. Что-то шипел на меня и щерился, будто гиена.

— Помолчи, Стёпа, — спокойно проговорил я. — Если зубы не лишние. Кстати… У меня для тебя подарок.

Я вытащил из кармана небольшой предмет и швырнул ему под нос.

— Что это? — удивленно подобрал арестованный сплетенного из черного и прочного нейлонового шнурка чертика.

— Не что, а кто. Это ты, Стёпа. Ты таким был, таким и остался. И поедешь этапом туда, где таких совсем не любят. Уж я позабочусь, чтобы сидельцы узнали, кто ты есть на самом деле, по первой-то статье. Не завидую, тебе Степа, ох не завидую.

— Не докажешь! — уже чуть ли не взвизгнул Чудинов.

— А чего мне доказывать… Я лично тебя уже приговорил… Узнаешь? — я показал ему то самое любовное письмо, что нашел у него в квартире, в котором неизвестная девушка звала его на свидание и просила прощения за то, что его преждевременно бросила.

— При чем тут это? — дернулся Чудинов, письмо его явно задевало.

— А при том, Степа, что это мотив… Я долго не мог понять, почему ты убил своих друзей молодости. И долго не догадывался, почему ты так реагируешь на эту писульку, ведь столько лет прошло. А потом отдал письмо на почерковедческую экспертизу. И знаешь, что она показала? Молчишь? Вижу, что прекрасно знаешь, Степа. Почерк в письме — мужской, Степа!

— Они меня обманули… — тихо и отрешенно процедил он, погружаясь в себя и в былые воспоминания. — Такое не прощают.

— А хочешь, я скажу, кто тебе его написал от имени твоей бывшей возлюбленной? Кто поглумился над тобой? Это был твой старый дружок Матвей Миль. У нас были его кое-какие бумаги, на экспертизе, изъятые с места его убийства, и эксперт наметанным глазом увидел, что раньше где-то этот почерк наблюдал. Сравнил — и полное совпадение.

— Миль, тварь, — чуть покачиваясь и будто в трансе, пробубнил Чудинов.

— Расскажи, как все было… Или хочешь, я расскажу. Много лет назад ты был влюблен в одну молоденькую студентку. Она мечтала стать актрисой. Ты познакомился с ней, защитив от хулиганов. Тебе разбили морду, а она любезно отдала свой платок. Где были вышиты ее инициалы: К, И и Т, Котова Ирина Тимофеевна. Ты по уши влюбился, а ты ведь был тогда стилягой и модным парнем. Во всяком случае старался таким быть, чтобы иметь какие-то шансы, хотя финансово ты не слишком уверенно стоял на ногах. А вот твой друг, Матвей — из обеспеченной семьи номенклатурщика. Любимец женщин. Тебе сложно было с ним тягаться. Так? Ты всегда был в его тени, Степа. Он забирал все лучшее. И вот однажды твоя любовь тоже переметнулась к нему. Ведь она совсем не хотела быть с тем, кто в тени, она будущая актриса, а эти особы привыкли быть на виду.

Я видел, как побелели костяшки на сжатых кулаках Чудинова, и не торопясь продолжал экскурс в его прошлое.

— Ты страдал, возможно, даже хотел отомстить. Еще тогда у тебя созрел план. Потом вдруг это письмо от Иры. Она, между прочим, до сих пор жалеет, что позволила друзьям сотворить такое. Ты ведь думал, что это она написала, потому что хотел верить. И ты пришел в парк, на вашу лавочку, на то самое место, где ты защитил ее от хулиганов. Но там была не она. Там была компашка твоих друзей. Миль, Гребешков, Ларионов. Миль даже нацепил женский парик. Они ржали, а Матвей хохотал громче всех.

— Они все поплатились за это… — процедил Чудинов.

— Нет, Степа, не за это ты их убил… Сам знал, почувствовал в глубине души, что не насмешки ради это всё. Они хотели тебя излечить. Думали, что таким дурацким розыгрышем выбьют из головы твою страдальческую любовь, потому что уже видели, как ты становишься тряпкой. А потом ты уехал на комсомольскую стройку. Увидел объявление на стене, бросил институт и уехал на много лет. Но с женщинами после того случая у тебя не ладилось. Потому, когда вернулся в область, ты снял девицу за деньги. Ты хоть как-то хотел почувствовать себя нужным. Пусть даже за плату. Но ты ее убил. Почему? Я могу лишь предположить, что она тоже над тобой посмеялась. Может, даже случайно в чём-то И в тебе вспыхнули старые обиды.

— Она… Она… — скрипел зубами Чудинов. — Она рассмеялась. Когда я рассказал, почему у меня никого нет… я ей доверился… Сука…

Я не стал на это отвечать, мне было это безразлично. Я продолжил рассказ:

— А потом ты отсидел за убийство и изнасилование проститутки. А когда вышел, то во всех бедах ты винил своих старых друзей. Ведь если бы не это письмо, то все могло бы пойти по-другому. Так ты считаешь. Но это совсем не так, Степа…