[2] Когда Николай II в первый раз попробовал настоящий коньяк родом из Франции, напиток показался ему слишком терпким. Император сразу попросил дольку лимона, чтобы убрать неприятное послевкусие. Это сочетание ему понравилось, а совсем скоро все знатные вельможи пили коньяк именно с лимоном.

Грохот разорвавшейся «лимонки» в маленьком помещение болезненно саданул по барабанным перепонкам, даже не взирая на широко открытый рот. В ушах противно зазвенело, а в глазах на мгновение помутилось. Взрывной волной вышибло дверь, расколотило оконные стекла и мощно долбануло в стол, за которым скрывались Кремер и Чумаков.

Крепкое изделие русских столяров-краснодеревщиков стойко выдержало чудовищный удар, воткнувшись резными ножками в стену. По столешнице дробно застучали металлические осколки разлетевшейся оболочки гранаты, временами прошибая её насквозь, но, к счастью, практически полностью застревая в её вязкой и толстой древесине.

Лишь несколько острых и горячих кусочков металла все-таки сумели прорваться за это укрытие, располосовав щеку Ивану и пробив немцу плечо. Фриц лишь вздрогнул, получив ранение, но дальше рыпаться не стал, понимая, что ему еще очень сильно повезло.

Если бы не фантастическая реакция гауптамана, от Кремера вообще осталась бы лишь окровавленная и подрагивающая груда мясного фарша. Разрыв «лимонки» в таком маленьком и замкнутом пространстве — это гарантированная смерть! И оберст-лейтенант, для которого нынешняя война была не первой, как никто другой это понимал.

Еще не осела поднятая взрывом пыль, когда в коридоре раздался топот бегущих ног и взволнованная речь подчиненных оберст-лейтенанта. Загрохотала сорванная с петель дверь, видимо, отброшенная в сторону, а затем солдатские руки откинули в сторону измочаленный стол.

Чумакова подхватили за руки и вытащили из угла на относительно свободное пространство. Ему что-то наперебой говорили, но он лишь качал головой и тупо улыбался — в ушах до сих пор слышался лишь «колокольный звон». По щеке текло что-то теплое, тягучее и скользкое на ощупь. И когда Чумаков отнял руку от лица, она оказалась обильно измазана кровью.

Ему тут же сунули в руку какую-то тряпку, чистую на вид, и он приложил её к лицу, зажимая обильно кровоточащую рану. Пока он занимался собой и тупо разглядывал основательно посечённые осколками стены каморки, солдаты вытащили из-под стола и своего начальника оперативного штаба.

Герр оберст-лейтенант тоже непонимающе вращал глазами, зажимая рукой рану на плече и что-то возбужденно говорил Чумакову, только Иван его не слышал. Как, впрочем, и Фриц не слышал разведчика — только отрицательно мотнул головой, когда Чумаков попытался задать ему вопрос.

Голова разламывалась, горела щека, и еще отчего-то пульсировали кончики пальцев на левой руке. Чумаков поднес их к глазам, и с удивлением обнаружил, что они посинели, а ногти так и вообще залило «чернотой». Только сейчас он вспомнил, что именно этой рукой тянул на себя стол, когда прогремел взрыв. Вот и «отбило» пальцы, словно в детстве, когда он не успел выбросить и держал в руках разорвавшуюся петарду.

Солдаты вывели их Кремером на улицу и проводили до расположения санитарной службы. К этому моменту пострадавший от взрыва слух частично восстановился, и Чумаков услышал, как оберст-лейтенант во всю глотку материт партизан, каким-то образом умудрившихся так выдрессировать ворон.

Однако, на этот счет у Ивана были определенные сомнения. Птица, на его взгляд, действовала уж очень разумно. Надо быть просто гениальным дрессировщиком, чтобы научить ворону таким «фокусам». Хотя, всё конечно может быть.

— Данке, Михаэль! — прекратив ругаться, произнес Кремер, когда за него взялись медики санитарного батальона. — Ты спас мне жизнь, и я перед тобой в неоплатном долгу!

— Не стоит благодарностей, Фриц! — поморщившись, когда один из эскулапов принялся обрабатывать поврежденную осколком щеку, произнес Чумаков. — Ты на моём месте поступил бы так же…

— Вообще чудо, что мы выжили и почти не пострадали! — возбужденно перебил его оберст-лейтенант. — Нас вообще должно было насмерть посечь осколками… И благодарю Деву Марию, что ты оказался настолько быстр… Но скажи мне, как? Как эти ублюдки сумели так выдрессировать эту чертову ворону?

— Я не знаю, Фриц, — пожал плечами разведчик, — со мной такое впервые. А что вообще произошло? Ну, там, на улице? — уточнил он. — До того, как нас едва не размазало взрывом я слышал выстрелы.

— Сейчас разберемся… — произнес оберст-лейтенат, зашарив взглядом по сторонам. Завидев неподалеку знакомую физиономию солдатика родом из «Комариной церкви», он крикнул:

— Тухель! Тухель, ком цу мир!

Солдатик резво подскочил к командиру:

— Яволь, герр…

— Оставь! — отмахнулся Кремер. — Быстро докладывай, чего там у нас приключилось? Кто стрелял?

— Так это, герр оберст-лейтенант, тут такое дело… — замялся Тухель, не зная, как сообщить начальству не очень хорошие новости. — Парни-механики из ремонтной роты отчего-то сцепились с танкистами второго батальона. Устроили заварушку, в которой кто-то и пальнул сгоряча…

— Хочешь сказать, что никакого нападения партизан не было? — сурово сдвинув брови, рыкнул Кремер. — И мои бойцы сами себя постреляли? Да ты с ума сошел, Тухель? Может, это они и мне в окно гранату забросили?

— Никак нет, герр оберст-лейтенат! — испуганно проблеял солдатик, втягивая голову в плечи. — Да вы сами идите, да посмотрите…

— Ты меня учить будешь, Тухель? — ядовито поинтересовался Кремер. — Да ты у меня из нарядов не вылезешь…

— Там еще это, герр оберст-лейтенант, — произнес Тухель, — эти сумасшедшие итальяшки-монахи какую-то тварь сетями выловили. Акурат возле потасовки наших парней…

— Какую еще тварь? — Брови оберст-лейтената удивленно поползли вверх. Он даже о боли забыл, и медик, ковыряющийся в ране, улучив момент, выдернул из плеча Кремера осколок гранаты. — Scheiße! — чертыхнулся оберст-лейтенант.

Но надо было отдать должное его стойкости, несмотря на все свои недостатки, Кремер был настоящим стойким солдатом, крови он абсолютно не боялся и боль терпеть умел.

— Что еще за монахи, Фриц? — Чумаков удивленно посмотрел на Кремера. — Да еще и макаронники? Для чего они здесь? Или у нас полковых капелланов[1]-немцев уже на всех не хватает?

— Так в том-то и дело, что я сам просто офонарел, когда к нам прибыл целый отряд этих «itaker»[2] в монашеских сутанах. И прогнать ни-ни — распоряжение самого рейхсфюрера! Говорят, что Гиммлер их специально у дуче Муссолини выпросил. Только за каким чёртом, я так и не понял? Так что там за тварь они выловил, Тухель? — вновь принялся расспрашивать солдата Кремер.

— Так это… — задумался Тухель. — Сам-то я не видел, но парни шепнули, что уродливый такой, что наш кобольд из сказок. — Башка большая, а пасть — так просто огромная! С вот такенными зубищами в три ряда! — возбужденно затараторил он, обрадовавшись, что командир забыл о наказании. — Одноглазый, горбатый, и ручищи, словно у обезьяны до самой земли…

— Это тебе всё парни рассказали? — как-то вкрадчиво поинтересовался Кремер, которому санитар уже заканчивал бинтовать зашитое плечо.

— Ну, да… — Не догнав в чём подвох, согласно кивнул головой солдат.

— У тебя что, других дел нет, Тухель? — неожиданно заорал оберст-лейтенант, забрызгав слюной не только рядом стоящего санитара, но и самого шутце. — Ты только и можешь, что слухи собирать! Пшёл вон, Dummkopf! Потом с тобой разберусь! — продолжал неистовствовать Кремер.

[Dummkopf — дурак (нем.)]

Тухеля словно ветром сдуло, дослушивать угрозы высокого начальства он явно не хотел. Чумаков так и не понял, чем было вызвано подобное поведение оберст-лейтенанта, но, видимо, «наболело». Пока Кремер бесновался, медики уже успели зашить и обработать глубокий порез на лице самого Ивана.