— Это древний артефакт, — произнес Хубертус, — использовали в Святой Инквизиции, чтобы блокировать проклятые силы ведьм. На малефиков-мужчин он тоже успешно действовать. Не правда ли, герр ведьмак? — И он шепнул какое-то слово, заставившее клепки сбруи источать странное «неоновое» сияние.

Я почувствовал, что мне вновь стало нехорошо, и я вот-вот вновь потеряю сознание. Но опять свалиться на пол, мне не дал чертов Зигмунд, с трудом, но удержав на ногах мое покачнувшееся расслабленное тело.

— Die Pappnase! — вновь злобно прошипел по-немецки майор, пытаясь привести меня в чувство звонкой оплеухой.

[Ничтожество, дословно «картонный нос» (нем.)]

— Не трогай его больше, Зигмунд! — воскликнул молодой «франт». — Это действие артефакта — он не может ему противиться! Готовим объект к эвакуации в Рейх, — заявил он.

— А может, его еще и хлороформом? — предложил майор. — Для надежности…

Это были последние слова, которые я услышал, до того, как потерял сознание в очередной раз.

Некоторое время назад

Никто из охраны не видел, откуда возник крепкий и довольно молодой гауптманн перед дверями штаба 13-ой танковой дивизии, расположившейся в окрестностях опустевшей и частично разрушенной Тарасовки. Только что его не было, и вот он уже стоит, нагло скаля крепкие белоснежные зубы, рядом с промухавшим его появление бойцом.

— Schläfst du auf deinem Kampfposten, Schütze[1]? — Ядовито осведомился вновь прибывший в расположение штаба офицер.

[Спишь на боевом посту, стрелок? (нем.)]

— Виноват, герр гауптманн! — Вытянулся в струнку рядовой, прищелкнув каблуками. — Но вы так незаметно подошли…

— Будь внимательней, старина! — «Сталь» из голоса гауптмана неожиданно пропала, и он улыбнулся абсолютно по-доброму, да еще и «по-дружески» хлопнув охранника по плечу. — В этих диких русских краях надо держать ухо востро, солдат, чтобы выжить! Откуда сам? Да расслабься уже — не на плацу…

— Гельзенкирхен, герр гауптман, — ответил стрелок, перестав выпячивать грудь вперед и прижимать руки к бедрам. — Это городок…

— Я знаю, где находится «Комариная церковь» (дословный перевод Гельзенкирхен), — весело рассмеялся офицер. — Хохдойч вестфальского Северного Рейна ни с чем не перепутать. Я родом из Дюссельдорфа, дружище.

— О! Так мы почти земляки, герр гауптманн! — обрадовано произнес шутце, сместившись немного в сторону и освобождая проход в помещение штаба, расположившегося в деревенском Доме Культуры, где до этого располагался штаб уничтоженного партизанами гарнизона.

— Так и есть, камрад — земляки! — произнес офицер, сделав шаг вперед и остановившись на пороге. — Начальник оперативного отдела штаба 13-й танковой дивизии оберст-лейтенант[2] Кремер на месте? — поинтересовался он.

— Яволь, герр гауптманн, — охотно отозвался охранник. — Герр Кремер сейчас у себя — второй этаж, третья дверь по левой стороне. Там табличка есть, — подсказал он.

— Данке, боец! — поблагодарил солдата гауптманн, входя в здание. — Только помни — держи ухо востро, если хочешь выжить в этих диких краях!

— Постараюсь, герр гауптман! — пообещал рядовой, но офицер его уже не слушал.

Он поднялся по лестнице на второй этаж и нашел нужную дверь, на которой действительно висела табличка, написанная от руки чернилами, но аккуратным готическим шрифтом. Табличка гласила, что именно в этом кабинете и «заседал» необходимый гауптманну человек.

Офицер одернул китель, и без того сидевший на нем просто изумительно, словно по нему шитый отличным портным (а это на самом деле было именно так), поправил ремень и решительно постучал.

— Komm herein! — донесся слегка приглушенный мужской голос из-за двери.

[Войдите (нем.)]

Гауптманн распахнул дверь и четким строевым шагом вошел в кабинет начальника оперативного отдела штаба 13-й танковой дивизии.

— Хайль Гитлер! — выбросив правую руки в нацистском приветствии, отчеканил офицер.

— Хайль! — Отозвался сидевший за столом сухощавый и очень коротко стриженный оберст-лейтенант. — Слушаю вас, герр гауптманн? — мельком пробежавшись по погонам и боевым наградам незнакомого офицера, поинтересовался Кремер. — Что привело вас ко мне?

— С недавнего времени, герр оберст-лейтенант, переведён в вашу часть, — браво ответил гауптманн, положив на стол начальнику штаба пакет с документами.

Пока Кремер изучал представленные бумаги, прибыший гауптманн изучал самого оберст-лейтенанта. Начальник оперативного штаба дивизии оказался сухощавым и поджарым мужчиной, лет сорока-сорока пяти, с удлиненным породистым лицом потомственного военного.

Несмотря на довольно молодой (сорок лет — самый мужской расцвет) возраст, лицо оберст-лейтенанта было «расчерчено» глубокими мимическими морщинами. Видимо, не очень сладкой была вся предыдущая жизнь герра Кремера. Насколько гауптманн знал, начальник оперативного штаба успел повоевать еще и на той, Первой войне, где ему тоже весьма доставалось.

И пусть его жизнь была «несладкой», но вполне себе «героической» — на правой стороне кителя болтался крупный и тяжелый «Немецкий Крест в золоте», прицепленный на булавке к карману. Поскольку он был довольно массивен и тяжёл, существовала его матерчатая версия для повседневного ношения на мундире в полевых условиях. Но Кремер предпочитал носить настоящий орден, чем его матерчатый суррогат.

Гауптманн незаметно для штабиста усмехнулся, вспомнив, как фронтовики-немцы за помпезный внешний вид называли орден «яичницей Гитлера», либо «партийным значком для близоруких», потому что центральная часть ордена — чёрная свастика на белом фоне в золотом или серебряном венке, напоминала сильно увеличенный партийный значок НСДАП.

Помимо «яичницы» грудь оберст-лейтенанта, но уже с левой стороны, украшал «Железный крест 1-го класса», от которого уже «рукой подать» и до «Рыцарского креста». А судя по оригинальному золотому ордену, Кремер не откажется нацепить на шею и этот «жестяной галстук», как, опять же едко именовали эту высокую награду все те же фронтовики.

Лейтенант госбезопасности Иван Чумаков знал буквально всё про эти боевые фашистские награды — вызубрил наизусть, еще будучи курсантом в «Школе особого назначения НКВД». Мог, даже спросонья, легко оттарабанить их статуты[3] и обиходные солдатские прозвища — Чумакову необходимо было стать своим в стане врага.

Ведь даже знание в совершенстве языка противника — это здорово, но мало. Досконально не зная нравов, царящих внутри боевых подразделений вермахта и СС, невозможно было раствориться в его рядах. Лейтенанту госбезопасности пришлось даже провести несколько месяцев в лагере, где содержались военнопленные немцы, стараясь как можно точнее вжиться в роль «своего фашистского рубахи-парня». И ему, надо признать без ложной скромности, это отлично удалось! И лишь одна ошибка стоила ему будущей блестящей карьеры разведчика-нелегала…

Он не любил об этом вспоминать, попав в разведроту обычной фронтовой части. Но и там его знания, умения и сноровка тоже пригодились. Что греха таить — там он был лучшим… Однако, душу нет-нет, да и царапали горькие воспоминания о несбывшихся мечтах.

Он даже не сразу поверил, когда за ним пришли от товарища Судоплатова. Не верил, когда сам начальник 4-го управления НКВД доводил до него всю важность предстоящей миссии. Даже сидя в самолёте, он всё еще не верил, что его мечта наконец-то начала сбываться.

Согласно усвоенной информации, лейтенант госбезопасности знал, что несмотря на свой бравый вид, военную выправку и «блеск» орденов Рейха, Кремер был прожжённым штабистом. Да — в действующей армии, да — на фронте, но непосредственно в боевых столкновениях он не участвовал.