Пожалуй, это пугало куда больше, чем видение, посетившее меня в аэропорту. Даже сильнее, чем старые шрамы, оставшиеся на память от прошлого срыва.

Я обещала родителям, что больше не притронусь к лезвию, не стану резать себя, когда все в очередной раз пойдет не по плану. Так зачем? И как?

Дрожащими руками я вернула принадлежности туда, откуда их взяла, застегнула молнию и, как следует наподдав ни в чем не повинному чемодану ногой, отправила его под кровать.

Хватит с меня ужасов.

Я не повторю ту ошибку, не сорвусь как после первого крупного приступа, потери роли в серьезной театральной постановке и краха всех амбиций и надежд.

Никогда или просто не сегодня?

Не раздеваясь, я легла на кровать и натянула покрывало до самого горла.

Лезвие и бинты продолжали будоражить разум. Мне не нравилось знать, что они рядом, но встать и выбросить все в ближайшую урну рука так и не поднялась.

Я всегда была такой слабой…

Разбудил меня утренний свет, сочащийся сквозь шторы.

Слепящий, теплый и как никогда далекий, он бил прямо в глаза, путая мысли и мешая уснуть снова.

– Отличный повод для прогулки, – сонно пробормотала я, вспомнив любимую отцовскую поговорку.

Накануне я готова была поклясться, что не посмею и носа высунуть в город, если кто-то не выгонит меня силой, но теперь, днем, перспектива выйти в люди казалась не такой и страшной.

Решиться оказалось на удивление легко.

Десять минут под обжигающе горячим душем лишь укрепили мою решимость, острое желание взглянуть хоть одним глазком.

Да и что мне было терять?

Натянув вчерашнюю водолазку и черные джинсы, ставшие заметно свободней в талии за последние пару нервных месяцев, я завершила образ любимой косухой, перехватила волосы резинкой, подхватила сумочку и потянулась к ручке двери.

Чтобы секунду спустя понять, что та заперта.

Какого, собственно, дьявола?

Я дернула ручку снова, для верности с силой потянула на себя, но та не поддалась.

В коридоре послышались осторожные шаги.

Я прижалась ухом к деревянному полотну и сбивчиво объяснила, что случилось, а потом попросила о помощи с заклинившей дверью. Гость из коридора не отозвался, то ли не услышав мою тираду, то ли пропустив ее мимо ушей. Постояв немного с другой стороны – близко, но невозможно далеко – он двинулся прочь, оставив меня в полном недоумении.

– Эй, мне правда нужна помощь!

Ответом стала тишина.

Как же странно.

А если все не случайность, и кто-то специально запер меня в номере?

Не желая верить, я в два шага оказалась у телефона.

В засаленном справочнике с содержимым мини-бара и пространным описанием местной кухни, нашелся только телефон администратора, но на счастье он-то и был мне нужен.

Я набрала три двойки и застыла в ожидании.

Гудок, третий, четвертый, а за ними – протяжный металлический стон и тишина с полосой помех, напоминающих голоса привидений.

Дикость. Бред.

Горькая правда.

Ситуация казалась настолько абсурдной, что я сразу поверила: кто-то безумный и отчаянный действительно запер меня в собственном номере.

Но для чего? Чтобы не выпустить в город?

Если так, выйти мне непременно надо, немедленно и прямо сейчас. Только как?

Я присела на край кровати и с яростью уставилась на дверь, словно надеясь, что та почувствует всю силу моего недовольства и отворится сама собой.

Конечно, она не отворилась.

Но если дверь закрыта, остается ведь окно?

Восхвалив богов за номер на первом этаже, я подергала шпингалеты, но те, намертво впечатанные в рамы, не поддались, оставив меня ни с чем.

Они предусмотрели все или почти все. Только вот какие именно «они»? Кому я могла так помешать в первый же вечер после возвращения?

Сдаваться так быстро и ничего толком не попробовав точно было не в моих правилах. Я медленно выдохнула, окинула взглядом комнату и, подхватив тяжелую статуэтку коня, украшавшую единственную полку на свободной стене, в два мощных удара сбила обе задвижки.

А потом перемахнула через нижнюю часть рамы и спрыгнула на жухлую, мокрую от дождя траву у дома. Только теперь почувствовав себя лучше.

Прохладный воздух и стресс бодрили не хуже доброй чашки кофе.

Чем дальше оставалась гостиница со всеми ее странностями, тем свободнее и живее я себя чувствовала.

За квартал от «Мертвой головы» все стало настолько хорошо, что побег превратился в прекрасное приключение.

Я забыла о собственных страхах и кошмарах. Может, потому что впервые за долгие дни ничего не видела ночью. Отсутствие снов стало избавлением, которого я желала, но о котором не смела даже мечтать.

Город, неумело манивший меня жутью, ослабил хватку, едва я попала к нему в объятия, и мы оба были этому рады, на время забыв о боли, что принесли друг другу.

– Ну, привет, Будапешт.

Я шла вперед, пока не уперлась в реку и набережную Пешти Альто у Цепного моста Сечени. И, кажется, узнала и то, и другое.

Лучшие психиатры, нанятые отцом, почти заставили обо всем забыть… Но теперь, когда мне наконец удалось увидеть пейзажи воочию, никто на свете не смог бы доказать, что я не бывала тут раньше.

В другой, далекой теперь жизни.

Жуткой, пугающей и несчастливой. И почему из детства мне не запомнилось что-то хорошее? Его ведь не могло не быть – до нападения и крови. Хотя бы пары моментов. Так почему память отняла у меня и эти крохи?

Дунай поразил меня размахом и силой, и я на время задержалась на мосту, завороженно глядя вниз на темные, неспешно текущие прочь воды, пока кто-то не окликнул меня по имени.

Не тому, к которому я привыкла, получив фамилию Грант, а тому, что было до него…

Боги, я все-таки его вспомнила.

Эрис. Богиня спора, разлада и зла. Точно.

– Эрис!

Окликнули, конечно, не меня, а красивую рыжую девушку, идущую впереди, но я была рада услышать имя вновь.

А вот встретить кого-то – уже не очень: знакомых, которым я была бы рада, в Будапеште давно не осталось, а с теми, что могли встретиться, я бы предпочла никогда не пересекаться.

К счастью, и девушка и окликнувший ее спутник оказались незнакомцами.

– Значит, Эрис? – сдержать улыбку оказалось тяжело, и я позволила себе эту маленькую слабость.

Так и не решившись купить билет на ярко окрашенный речной трамвайчик, я перешла на противоположный берег могучей реки и, поднявшись в горку, вышла к Рыбацкому бастиону.

Шатровыми башнями он будто грозил самому небу – суровый, каменный и прекрасный. Новодел из тех, что совсем такими не кажутся.

Новая, сотворенная из ничего история.

Лучше, чем на любом фото.

– Так вот ты какой.

Я обошла вокруг монументальной статуи Святого Иштвана, сурово взирающего на город, который обещал защищать, и после, побродив немного по нижним балконам бастиона, купила билет на верхние галереи, где людей было заметно меньше.

С высокой смотровой площадки, открытой всем ветрам, город казался далеким, сказочным и прекрасным.

Таким, наверное, я бы даже смогла его полюбить, будь у меня шанс.

Но историю можно только принять, а не изменить…

На верхней площадке я ненадолго задержалась у музыкантов, наигрывающих незамысловатую и смутно знакомую мелодию. Она согревала, но звучала так печально, что я невольно отошла в сторону – к уличным художникам, исписанным яркими красками мольбертам и… собственному портрету.

– Что за?..

С холста смотрело то же узкое лицо с огнями карих глаз, что я привыкла видеть в зеркале: длинная шея, выпирающие от худобы ключицы, темные волосы, небрежно заправленные за уши… Все жутко походило на мои.

– Чей это портрет? – спросила я, в суеверном ужасе замерев перед холстом. – Кто на нем?

– Это траурница, госпожа, – на чистом английском ответил художник. – Так называют портрет мертвеца.

Узнать себя в другом – пугающее и неприятное чувство. Тревожное, гадкое и неправильное. А уж когда этот кто-то – мертвец…