Я уставилась на собственные сцепленные в замок руки.

Если влюбленность и была, ее объектом, конечно, был Роуэн, а не мой собеседник. Я могла бы сказать Ривзу правду, почему преследовала их везде, но так и не нашла нужных слов. Слишком сложно оказалось объяснить так, чтобы он понял правильно, а не так, как оно выглядело со стороны.

Как подумал отец, когда обо всем узнал.

Нет, хватит мне разочарованных приемных родственников. Потерю Энжела я просто не переживу.

Если он предпочитает и дальше слышать только то, что хочет слышать, и делать неправильные выводы, кто я такая, чтобы ему мешать?

– Помню, – ответила я, все еще не решаясь поднять на него взгляд. Из того счастливого, ужасного и сладкого года я помнила куда больше, чем хотела. И буду помнить всегда. – Может, пойдем, если ты доел? Общее дело ждет.

Мы оставили машину у ворот большого мрачного парка, шуршавшего желтой и огненно-красной листвой у нас над головами, и пошли к галерее пешком.

Идти было недалеко, но путь показался мне вечностью. Сотню раз я хотела повернуть назад и уйти, так ничего и не выяснив, но в присутствии Энжела это казалось слабостью, которую никак нельзя себе позволить.

Нервы, дрожащие от напряжения, словно струны расстроенной гитары, не давали расслабиться и оценить ситуацию здраво. Увидеть наконец, что в ней нет никакой опасности, и страх – лишь игра воображения.

– Будь рядом.

Ривз, наверное, считал меня сумасшедшей. Избалованной богатой девчонкой, что не может совладать с собственными противоречиями и желанием получить все здесь и сейчас.

Наверное, именно такой я и была. Всегда. Не только для него, но и для себя самой. Потерянной, жаждущей, глухой – к миру и собственным дурным предчувствиям, что сонно ворочались под сердцем.

Даже в присутствии друга они не оставили меня, а может, сделались даже острее. И все же я предпочла их не замечать, по старой привычке до последнего изображая, что все в порядке.

– Ты уверена? – поинтересовался Ривз, а потом ухватил меня за запястье и на секунду задержал у резной двери галереи, не давая сделать ошибку и переступить порог.

Галерея оказалась приземистым зданием из камня и стекла, кривым отражением центра города с его башенками и мягкой стариной.

Похожее внешне, но совсем не то, если смотреть под правильным углом. Фальшивка и новодел, пусть и симпатичный.

Этакий восстановленный крохотный замок, как павлин разодетый во все новое, красивое и яркое. Стыдливо прикрывшийся плющом, чтобы скрыть свою молодость и наготу.

– Да.

Поворачивать и сомневаться было поздно.

Энжел не мог меня понять, но не стал настаивать на своем – что уже неплохо. Будь рядом Роуан, я бы и близко не подошла к галерее и скрытой в ней тайне. Он бы ни за что не позволил.

– Держись рядом, – попросила я и переступила порог, щурясь от ударившего в глаза света.

Горячий и больнично-белый, раздражающий, он лился от подвешенных у потолка флуоресцентных ламп.

Стараясь не смотреть на Энжела, следовавшего за мной на расстоянии пары шагов, я купила в кассе билет и прошла в основное помещение галереи.

Здесь было тише и прохладней.

Голые серые стены, окрашенные крупными, грубыми мазками, украшали картины в резных рамках.

Треугольники, кубы, яркие изгибы и линии, а еще – люди, напоминающие призраков, эфирные и далекие, словно чье-то впечатление или воспоминание о них, пропущенное через воспаленный разум художника.

Сгорбленные, страдающие, раздавленные самой жизнью манекены, наряженные в старомодную одежду. Бесчисленное количество фото и скульптур, словно помещение было не модной галереей, а восточным базаром, где есть все и даже больше.

Кажется, я ожидала увидеть что угодно, кроме этого. Не чужое страдание и боль, навеки запечатленные в красках.

Мне понадобилось долгое мгновение, чтобы отвести взгляд и подавить горький приступ тошноты.

Я осторожно пошла по залу, одновременно желая и боясь найти среди экспонатов портрет своего зловещего двойника. Девушки, что не знает о собственной смерти, продолжая ужасное подобие жизни в бульварной мазне.

Портрет, конечно, нашелся.

Не один, а целых четыре.

Боги, их было четыре!

Один из них я уже видела раньше, хотя, как оказалось, кисть уличного художника и близко не передала его тон и изящную красоту.

На втором портрете художник изобразил совсем еще ребенка с жидкими косичками, перехваченными оранжевой, как апельсин, лентой, на третьем – бунтующего хмурого подростка с поджатыми губами, а на четвертом – старуху со скрюченными, напоминающими когти, пальцами.

Мне не стоило задерживать взгляд на их карих с желтыми искорками глазах, так похожих на мои собственные, но я все равно задержала. И будто заглянула в черную и густую, как деготь, бездну.

– С кого рисовали эти портреты? – спросила я местного сотрудника, чинно делающего зарисовки неподалеку.

Парень внимательно посмотрел на меня и недоумевающе развел руками, всем своим видом показывая, что ни слова не понял.

Не говорил по-английски, конечно. И не должен.

Я могла попытаться вновь заговорить по-венгерски, как сделала в лечебнице, но так и не решилась попробовать.

– Могу я поговорить с кем-то, кто знает английский? Мне нужен хозяин, понимаете? – спросила я, а потом для верности добавила: – Английский язык. Пожалуйста.

– Я позову старика, мисс!

Он с жаром кивнул, жестом приказал мне подождать и скрылся за неприметной дверью, ведущей в служебные помещения.

Я проводила его рассеянным взглядом.

Фантазию уже было не остановить.

Вопреки всему на этом странном и изменчивом свете мне хотелось, чтобы случилось чудо, и хотя бы один из моих родителей оказался жив.

Я представила, как отец, воспоминания о которого давно растворились в темных и мрачных закоулках памяти, бесконечно рисует портреты и выдумывает, какой бы я могла бы стать, не случись той резни и нашего расставания. Или кропотливо отбирает художников, способных воскресить потерянную дочь хотя бы на холсте и в красках…

– Вы хотели что-то узнать, барышня? Иштван передал мне, что вы искали… консультанта. Вентер. Борис Вентер. К вашим услугам.

Отчего-то настолько старомодное обращение меня позабавило.

Я посмотрела на подошедшего мужчину и невольно поджала губы, чтобы не улыбнуться.

– Прошу прощения за беспокойство, – быстро извинилась я, не желая с порога показаться грубиянкой. – Вы не скажите мне, с кого писали эти портреты?

Мальчишка-сотрудник назвал его стариком, но мужчина, замерший рядом, был достаточно молод и свеж. Я бы дала ему лет сорок, а может и того меньше.

Красивое и строгое лицо его обрамляла густая борода, щедро присыпанная сединой, но глаза были совсем как у мальчишки.

Дорогой костюм и острый, как клинок, взгляд, которым он тут же пригвоздил меня к месту, лишь усиливали тревожное ощущение несоответствия.

– Надо же! – сказал он и по-военному заложил руки за спину, очевидно, заметив сходство с портретами, которое парнишка помладше упустил. – Вы и правда похожи. Иштван был прав.

Или нет.

Кажется, я не поняла истинную реакцию мальчишки и надумала лишнего. Снова.

– Кто она?

– Инесс, – имя он произнес с таким выражением, будто надеялся, что, едва его услышав, я тут же догадаюсь, о ком речь. Разумеется, зря. – Девушка с портрета умерла много лет назад. Трагическая история для всех нас.

Могла ли она быть мне родственницей? Матерью, теткой или даже бабушкой? Мне нужно было знать, но мужчина не торопился делиться информацией, продолжая искоса рассматривать мое лицо.

Сравнивая его с картиной и находя все новые сходства?

– Вы сказали, что мы с ней похожи…

– Боюсь, это очевидно даже слепому, – усмехнулся Борис. – Или вам видится другое?

Я покачала головой.

Врать такому, как он, совершенно не хотелось. Его показательное спокойствие было лишь маской, ролью, которую он играл и играл хорошо. Я ощущала это кожей и не торопилась его злить.