В девяностые годы актерская братия претерпевала нужды суровые. Посещаемость театров упала катастрофически, мизерные зарплаты окупали разве минимальную продуктовую пайку, Валера Золотухин всерьез подумывал о том, чтобы петь под гармошку в переходе метро «Таганская», собирая подаяние в картонный ящик, а Володя Ивашов от отчаяния и безденежья пошел рабочим на стройку, где окончательно подорвал и без того никудышное здоровье.

Деловой парень Ельников, с Ивашовым также близко знакомый по увлечению ими охотой, уже находился в Берлине, где обзавелся небольшим магазинчиком, торгующим разнообразным барахлом, скупаемым солдатиками уже уходившей из Германии советской армии, на чем магазинчик, собственно, и специализировался, находясь в районе Карлсхост, где располагалась танковая бригада наших войск. Бизнес Виталика процветал, и я задал ему вопрос: а почему бы в том или ином качестве ему не взять себе в подручные Ивашова, чтобы тот как-то смог перебиться в этот сложнейший для него период? Ответ прозвучал следующий:

— Как ты себе это представляешь? Народный артист СССР стоит за прилавком эмигрантского магазина на задворках Берлина? Или скупает китайское барахло у перекупщиков? Я одного продавца к себе взял Христа ради — Вальку Зуева, мужа Жанны Бичевской, так у него на лбу не написано, что он ее муж, стоит у кассы, торгует. Приворовывает, правда, надо его увольнять. Но он в ресторанах на фортепьяно по вечерам наяривает, не пропадет…

— Ну, что? — сказал Володя, поднимая рюмку. — За нас! За нашу дружбу и взаимопонимание… Этот тост стоит своих ста грамм, ибо, если наука победит алкоголизм, люди перестанут уважать друг друга…

В этот момент брякнул тревожным звонком телефон.

«Опять, что ли, из какого-нибудь ЦК?» — мелькнуло у меня в голове поневоле. Ан, нет звонил Гелий Рябов, накануне упомянутый Хруцким, автор сценария уже легендарных «Рожденная революцией», «Государственная граница», «Один из нас».

— Через десять минут буду проезжать мимо твоего дома, — сказал он. — Могу взять твою рукопись для сборника… Выскочишь на улицу?

В издательстве «Молодая гвардия» составлялся сборник приключенческих повестей, ответственным был назначен Рябов, и мою вещицу под названием «Кто ответит?» он, несмотря на введенные против меня санкции, решил пробить в печать. Повесть также болталась в загашниках журнала «Смена», но на ее воплощение в типографский вариант я надеялся слабо при существующих границах дозволенного и моем утвержденном образе очернителя лучезарной действительности.

— Да вы бы зашли, — сказал я. — Хоть на чашку чая… Да и утку мы тут готовим…

Гелий зашел. Присел за стол с Ивашовым. И через десять минут поднялся: подтянутый, решительный, воплощающий внешне идеальный образ белого офицера, как, собственно, и его визави Ивашов.

— Нет, так не пойдет, — сказал он. — Мне сегодня по случаю перепал ящик чешского пива. Он в багажнике. И там же — «Джонни Уокер». И если уж я напросился в гости…

— То?.. — спросил я.

— То обратно меня повезет жена, — ответил он. — Как законопослушного гражданина. Не против, если она заедет?

Компания увеличивалась на глазах, но мне это нравилось.

— Девушка, — обратился Гелий к Володиной подруге, — вы не против чешского пива?

— Ой, я боюсь поправиться…

— Тогда я налью вам виски. Виски притупляет чувство страха.

— Кстати, — осторожно начал Володя, когда Гелий удалился. — Мы у тебя переночуем, так?

— Я это понял, когда ты еще стоял на пороге…

— Ну да. Уйти «по-русски» — это выпить всю водку и остаться ночевать.

Вернулся Гелий с обещанным пивом и виски.

— Паспорт сегодня менял, — доложил он. — Приехали с женой в отделение милиции, я сунулся в кабинет, а мне оттуда:

— Стоять за дверью! Ждать вызова! Шастают тут… Моя супруга, конечно, не выдержала, вошла и говорит какому-то там капитану с пропитой мордой: — Вы каким тоном с нами разговариваете? Вы знаете, кто перед вами? Это автор «Рожденной революцией»! А он посмотрел на нее стеклянным глазом, капитан этот, и отвечает: «А я сказок про милицию не смотрю…» Ну, в итоге, выдал паспорт, но так, брезгливо, как величайшую услугу оказал…

— Зато как виртуозно вы этих бандитов романтизируете! — сказал Ивашов, настраивая гитару. — Аж слеза прошибает.

— Я показываю милицию такой, какой хочу ее видеть, — сказал Гелий. — И фильмов своих не стесняюсь. Но показать ее такой, какая она есть… — Он махнул рукой. — Да и чего ее показывать? Она сама себя демонстрирует в полной красе и на каждом углу. И как мне сказал Щелоков: какой у нас народ, такая у нас и милиция…

Милицейский министр Щелоков Гелия уважал, привечал и даже выдал ему удостоверение своего консультанта, а, кроме того, вели они беседы дружеские, неформальные, домашние.

Идеей Гелия — убежденного монархиста, была идея непременного обнаружения захоронения царской семьи, варварски уничтоженной большевиками, и на свои деньги, тайно, он ездил в Свердловск, по каплям собирая информацию о тех, кто был тогда близок к Николаю Второму и его окружению; пытался воссоздать это запрещенное к упоминанию, позорно-кровавое прошлое, истово веря, что труд его не попадет даром и истина в итоге восторжествует, что и случилось.

Удивительно, но коммунист Щелоков в этом сомнительном с точки зрения властей деле Гелию помогал, искренне сочувствовал и даже посоветовал навестить Ипатьевский дом, где семья царя содержалась, причем, посоветовал следующее:

— Там есть лестничный пролет между первым и вторым этажом, ты постой там на площадке, отрешившись от всего… Просто стой, ни о чем не думая. Меня в свое время постигло там жуткое, непередаваемое чувство… Словно потихоньку, нехотя начали обступать со всех сторон тени убийц и убиенных…

— И как? — поинтересовался я.

— Представь себе, я испытал то же самое! — признался Рябов. — Действительно — жуткое, неописуемое чувство…

Приобщение царской семьи к лику святых представляется мне изрядным перебором, тем более, последний русский царь бесславно профукал и державу, и жизни своих близких, позволив прийти к власти бесам, угробившим миллионы безвинных людей ради «красной» идеи, за что российский народ расплачивается до сих пор. Единственное, что он доказал: монархия, как декоративный институт может существовать до бесконечности, но, как инструмент наследуемой абсолютной власти — она порочна и уязвима. Монарх по определению не может быть стяжателем и карьеристом, ибо ему по праву рождения принадлежит власть и страна, но большой успех — отнюдь не признак большого ума, что, собственно, череда царствовавших персон глупостью многих своих незабвенных деяний наглядно доказала. Как и последующая череда коммунистических вождей в окружении новых бояр, правящих в рамках прошлой исторической модели. Конечно, царь не будет разворовывать страну, хотя бы потому, что в этом случае его потомкам ничего не останется, в отличие от всякого рода президентов, кто, не сподобившись украсть, своих отпрысков, увы, не облагодетельствует. Зеркально противоположное положение. Но вот вопрос: стоит ли отягощать себя грехами ради праздной жизни наследников? Тем более, как показывает история, легкие деньги им впрок не идут, а, напротив, транжирятся, обесцениваются, пропадают, превращая их легкомысленных владельцев в ленивых опустившихся неумех.

День плавно перетек в вечер, от утки остались косточки, от ящика пива — ящик, Володя пел под гитару свою коронную «Русское поле», откуда-то появился Золотухин, приехавший, как всегда, ни с чем, кроме своей знаменитой физиономии, но бесцеремонно выпровоженный мной обратно на улицу на поиски таксистов, торговавших в этот час водкой по тройной цене, но с гарантией качества.

Валера со своей крестьянской изворотливостью купил у таксеров водку по себестоимости за пару автографов, эти фокусы со всей своей прижимистостью он проделывал виртуозно, и скоро под гитарный перезвон в квартире зазвучал его голос под перестуки в стены готовящихся ко сну соседей: