— Ну, уж коли тебе нужна книга…

— Тогда ждите такси, — сказал я, не удержавшись от усмешки.

В пансионате зашел в буфет за бутылкой минералки, увидев в пустой столовке за поздним завтраком Нагибина, уминающего яичницу. Компанию мэтру составляла девица лет двадцати пяти, очень даже. Длина ее юбки и каблуков была примерно одинакова. Модница была представлена мне, как начинающая гениальная поэтесса. Таковой комплимент классика, несмотря на очевидную лживость, оправдывался его вполне определенными намерениями, должными быть подкрепл¸нными лестью, от которой покраснели прелестные ушки будущей жертвы. В литературных кругах этот степенный неуемный женолюб носил кличку «Нагибон».

После пары минут пустой болтологии ни о чем, я припомнил маленький фактик из детства, косвенно связанный с моим сегодняшним визави.

— В квартире моих родителей была большая библиотека, — поведал я. — Отчетливо помню книжные полки, где том Юрия Нагибина соседствовал с книгами Куприна и Алексея Толстого. И отчего-то у меня была непоколебимая уверенность, будто это — одна компания знаменитостей из века девятнадцатого…

Нагибин посмотрел на меня покровительственно, но тепло. Мой невольный елей пролился на благодатную почву его самомнения.

А я, глядя на него, думал: отчего наша писательская братия столь тяготеет к этим скучнейшим домам творчества, окруженным истоптанными убогими лесками; бетонными коробками с тесными комнатками, казенными постелями, столовками, где качество еды — на уровне заводского общепита… Неужели весь смысл здешнего времяпрепровождения — дармовщина и возможность безмятежного пьянства вдали от всевидящих очей бдительных жен? Припомнился нечаянно услышанный обрывок разговора за столиком в писательском ресторане: «Наконец-то, свобода! А вчера едва рюмку налил, тут же включилась сигнализация — супруга!»

Нагибин, впрочем, не пил, и с куревом решительно завязал, измученный приступами гипертонии. Но в остальном — не монашествовал…

Дверь в номер Амлинского была не заперта, но в комнате он отсутствовал, и на мой возглас: «Есть ли здесь кто?» — отозвался из-за туалетной двери — с явным неудовольствием, но утвердительно.

Я прошелся по комнате, увидев на диванчике уже собранную им сумку с походным скарбом и торчащими из расстегнутой «молнии» корешками книг. Одна из книг была заботливо обернута газетным листом. Что-то меня подтолкнуло раскрыть ее. Что и требовалось доказать… Войнович. «Приключения Чонкина». Веселая антисоветчинка, убедительно замаскированная в упаковку парадной страницы главной партийной газеты «Правда». Значит, книга в Москве? Ну-ну.

Мой неприглядный поступок рытья в чужом имуществе, видимо, телепатически транслировался через туалетную дверь, ибо Вова, еще не приведя себя в порядок, уже поспешил приоткрыть ее, омывая руки над раковиной и пронзительно вглядываясь внутрь номера, однако я уже стоял у окна, мечтательно обозревая достопримечательности местных строений и природы, ни малейшей отрады ни в том, ни в другом не обнаруживая.

По-крабьи расставив ноги, дабы не дать волю съезжающим к полу брюкам, Вова, чертыхаясь, затянул на себе ремень. Произнес с укоризной, испытующим взором следователя глядя на собранную сумку:

— Вся наша жизнь — конфликт обстоятельств и их несовершенство… И как ты угадываешь вот так…

— Сентенция, достойная отдельной публикации, — подпел я.

— О чем ты?

— Об обстоятельствах.

— Ну… да! — просветлел он лицом.

Между тем я просчитывал маршрут нашего дальнейшего передвижения, полагая, что вполне могу заглянуть на юго-запад к Стругацкому, забрав у него рукопись только что законченного братьями романа «Хромая судьба», обещанного мне для прочтения без передачи кому-либо.

Остановившись у дома Аркадия, к очередной досаде Амлинского, должного торчать в машине в ожидании ветреного водилы, поднялся в квартиру, тут же, в коридоре, получив заветную папку с машинописью.

— Аркадий, у нас закончилась туалетная бумага! — донеслась из кухни ремарка жены фантаста.

— Борис привезет в субботу из Ленинграда! — отозвался он. — У них позавчера давали! Еще — шпроты и какой-то польский шампунь! — обратил свой взор на меня. — Вот, что заботит людей… Основополагающие проблемы цивилизации: пожрать, сходить по нужде и по возможности — помыться. Отсюда — лучшее доказательство существования разумной жизни во вселенной: с нами еще никто не захотел связаться!

— Ну, мы же посылаем сигналы… — высказался я предположительным тоном.

— Идиоты! — рявкнул Аркадий. — Для тех, кто способен сюда прилететь, мы представляем такой же интерес, какой для нас представляют бактерии. И ладно, если прилетят гуманоиды в нашем о них понимании. А если хищники? Звали? Ну, здрасьте, голубчики! И тут же окропят нас своим инопланетным пенициллином!

Крайне довольный обретенным трофеем, я вновь вернулся за руль.

— Фантасты изваяли очередной шедевр? — высказался за моей спиной высокоинтеллектуальный прозаик.

— Шедевр или не очень, но прочесть — определенно стоит, — парировал я.

— И почему тебя тянет к второсортным жанрам? — заныл он. — Стругацкие, Вайнеры, Пикуль… Это же все — пена…

— Это — как пена на великолепном свежем пиве, — сказал я. — Если идти по пути аллегорий, то есть родниковая вода, выдержанное вино… Старые виски, подобные новеллам О’Генри. Но есть и производители дистиллированной воды, считающие, что их напиток божественен в своем совершенстве…

— Это ты о ком?

— О некоторых эстетах, — буркнул я.

До Аэропорта доехали в отчужденном молчании.

Зашли в квартиру, встреченные новой пассией Володи, на которую он осторожно примерял матримониальные планы. Девушка была стройна, эффектна, мила лицом и, хотя до принцессы Иры Алферовой в своем очаровании не дотягивала, застрять с ней в лифте было бы не так уж и досадно… Пассия была особой пишущей, творческой, снующей по литературным компаниям, к устройству бытовых удобств приспособленной, как дворницкая метла к палитре, и потому опасения Вовы в ее несостоятельности как необходимого ему завхоза и поварихи дальновидно удерживали его от приобретения венчальных колец. Увы, но существует закономерность: если ноги от ушей, то руки из задницы…

Дама, скользнула по мне наметанным взором, тут же, как понял, меня просчитав и привычно оценив по личному трафарету параметров полезности и привлекательности.

— Где книга? — вопросил я, проходя с хозяйской походной сумкой в гостиную.

— Сейчас, надо найти… — Амлинский явно раздумывал над дальнейшими словами. — Как бы я ее на другой квартире не оставил… Ты пока посиди на кухне, сумку оставь…

Уяснив, что грядет какая-то изощренная измена, на что бывший мой педагог, увы, был, горазд, я намеренно косо водрузил ручную кладь в кресло, дабы та сверзилась на пол, что тут же и произошло — с некоторым грохотом и звяканьем каких-то пузырьков внутри саквояжа.

— Мои лекарства! — возопил Амлинский.

— Ай-яй-яй! — поддакнул я, сноровисто расстегивая «молнию» и распределяя содержимое сумки на сиденье кресла.

Лекарства были целы, лишь слегка пахнуло валерьянкой, я выложил книги, как бы ненароком развернув закутанную в лист «Правды» обложку и — ослепительно изумился:

— Так вот же — Чонкин! Мы его чего, из пансионата везли?

В глазах Вовы заметались разнообразные мысли, а щеки отяжелели от ведомого только ему разочарования.

— Видимо. У меня что-то с головой… — он изобразил на лице трагическую гримасу и охватил пальцами руки лоб. — Сосуды… Я вообще-то ее не дочитал, может, заедешь в четверг…

— Нет-нет, — сказал я, держа книгу цепко и твердо. — В четверг верну непременно, но слово надо держать, господин учитель словесности!

— Вы хотите есть? — донеслось с кухни.

Амлинский удивленно вскинул голову. Крикнул обрадованно:

— Конечно, миленькая!

— Но у нас только консервы «Сайра». И еще — лук! Нужен хотя бы хлеб. Но хлеба нет!

И вновь очередное разочарование сизой тенью скользнуло по лику секретаря Союза писателей.