– У меня есть правило: я оставляю в стороне все, на чем другие настаивают.

Эти слова поразили Кима. И он попытался применить это правило к собственным статьям, а также для того рассказа, который несколько раз уже переделывал. Он решил отказаться от того, на чем знакомые писатели, и он сам, обычно настаивали. Он стал избегать лирических описаний всяких там закатов и восходов, эмоциональной раскрашенности, красивого языка и высокопарной философии. Эпитеты ушли, остались только существительные и глаголы. Целыми днями он сидел в кафе над чашкой кофе или стаканом вина и обрабатывал свои рассказы до тех пор, пока в них не оставалось одно лишь действие и движение. Постепенно его произведения приобретали неповторимый стиль, как и модели Николь. Ким продолжал свой эксперимент с растущим интересом и романтическим волнением. Он уже привык к этому лихорадочному чувству. Ему не хотелось уезжать из Парижа, а тем более покидать Николь. Он так и не сказал ей о билете, который должен будет их разлучить. Он не хотел думать о том, что эта минута когда-нибудь наступит.

– Кто этот человек в «роллс-ройсе»? – спросил Ким в конце второй недели. Большая машина припарковалась к магазину Николь, когда Ким зашел за ней вечером.

– Ролан Ксавье, – ответила Николь. Она купалась в ванне, ее волосы были завязаны узлом на макушке, на плечах пузырилась вода. Лицо было красным от горячей воды и пара. – Я покупаю у него ткань, хотя не знаю зачем. Он назначает немыслимые цены.

– А кто такой Кирилл? – спросил Ким. В ванной был шезлонг, и Ким любил находиться здесь, когда она мылась и переодевалась.

– А ты откуда знаешь про Кирилла? – вопросом на вопрос ответила Николь, поняв, к чему он клонит.

– Княгиня, не помню какая, говорила о нем на вечере. Она сказала, что он уезжает из Америки, чтобы вернуться в Париж. Он что… – Ким помедлил, понимая, что, может быть, не стоит об этом спрашивать, – имеет для тебя какое-то значение?

– Да. Можно сказать, что имеет.

– А какое?

– Очень большое. Хотя это вряд ли твое дело. В конце концов, у меня была своя жизнь до того, как ты постучался в мою дверь.

– Конечно, ты права. – Ким помолчал, и Николь не могла угадать его настроения. – И герцог Меллани тобой заинтересовался, – произнес он наконец. Николь ничего не ответила, и тогда он продолжил: – Я чувствую, что у меня большие конкуренты.

Николь довольно долго молчала. Потом она сказала подчеркнуто строго:

– Их может и не быть. Если ты не хочешь.

Ким заинтересовал Николь своим особым поведением. Он вел себя так, как будто бы все возможно в этом мире, и это было для нее открытием. Может быть, дело заключалось в том, что он американец, а она европейка, но она всегда подразумевала существование в жизни известных границ и обязательств. В глубине души она была уверена, что когда-нибудь оставит свою мастерскую и выйдет замуж. Ее смелая мечта стать знаменитым модельером с собственным домом моделей вообще-то отчасти пугала ее. В конце концов, ни одна женщина не занималась этим в одиночку. Но то, что говорил Ким, вдохновляло ее и заставляло думать, что глупо бояться собственной мечты.

Удивительна была также его экстравагантность. Он ничего не делал наполовину. Он или совсем ничего не ел, или поглощал огромное количество еды, он мог вовсе не пить, но, сделав глоток, пил ночь напролет, любовью занимался так, как будто не мог ею насытиться. Когда он писал, то настолько уходил в работу, что ничего не слышал вокруг. Но если они разговаривали, ловил каждое ее слово, как будто, кроме нее, никого не существовало. Для Кима вещи были или прекрасными, или ужасными, притягательными или отвратительными: он не знал полутонов и оттенков. С Кимом ей приходилось выбирать что-то одно из целой Вселенной. С ним она могла чувствовать себя, кем хотела, и делать то, что ей хотелось.

– Не будет никакой конкуренции, Ким, – сказала она тихо и определенно. – Если тебе этого не хочется, достаточно лишь сказать об этом.

Настала очередь Кима замолчать. Она предлагала ему себя, и он хотел ее. Но он не был свободен. Он ничего не рассказал ей о Салли. Сначала было слишком рано, а потом их отношения круто изменились, и он уже не знал, как ей открыться. Кроме того, он никогда не забывал: то, что произошло у него с Николь – было приключением: он ведь так решил с самого начала и знал, что рано или поздно наступит горько-сладкий конец.

– Я никогда не предполагал, что… это… случится, – произнес Ким наконец. Он говорил медленно, осторожно, опасаясь слов о «любви», которые чуть было не произнес. Стоит их только сказать – возврата назад уже нет.

– Что значит – это? – пыталась подсказать Николь, думая, что облегчает его задачу. Она полюбила его, как только увидела. Но она никогда не сказала бы этого первая. Пусть он сам скажет. Она чувствовала, даже знала, что он колеблется, что он готов сказать ей, что любит ее. Вот сейчас он скажет ей эти слова, слова, которые она ждала. – Что ты имеешь в виду?

– Нас… – сказал Ким после долгого размышления. Ему так хотелось сказать «Я тебя люблю», но он силой заставил себя удержаться. Это не было бы правдой. Ведь любовь – это, кажется, то, что он чувствовал к Салли. Слова «Я тебя люблю» и должны были быть предназначены только для Салли.

– А что, «это» с нами было так ужасно? – спросила Николь. Она почувствовала такое острое разочарование от бесцветного слова «нас», словно ей причинили физическую боль. Она удивилась тому, что может говорить обычным тоном. – Ты говоришь так, как будто произошла трагедия.

– Нет, конечно, нет. Это прекрасно, – сказал Ким, прогоняя образ Салли из своей памяти. – Прекрасно!

Он взял полотенце и, когда Николь вылезла из ванны, укрыл им ее, целуя разгоряченное лицо, прежде чем взять ее на руки и отнести в спальню. И там, когда они занимались любовью, он почувствовал душой и сердцем, что это и есть любовь. Это было не то строгое чувство, которое он испытывал к Салли, а совсем другое – замечательное, магическое, сильное.

«Я люблю тебя», – думал он, глядя на нее. «Я люблю тебя» – эти слова бились в нем, ища выхода. Он повторял их, про себя, но не решался сказать вслух и, наконец, отказался произнести вовсе. Раз сказанные, они завлекут его в мучительные переживания, в которых он потеряет себя.

– О чем ты думаешь? – вдруг спросила Николь.

– Так, ни о чем, – ответил он.

Охватившие его чувства, страсть к Николь – все, что происходило с ним, вызывало бурную творческую активность. Ему гораздо больше нравились рассказы, которые он писал теперь, чем те, что были напечатаны прежде. И Ким, чувствуя вдохновение, решил писать новую повесть. Когда он стал следовать правилу Николь, сама работа писателя преобразилась для него. Раньше, когда он писал, он представлял себе, что люди будут говорить друг другу о написанном им, думал, какое впечатление это произведет; сейчас же он думал только о словах и о повествовании, словно растворившись в них. Он чувствовал, как он переживает за своих героев, огорчается, злится, волнуется, удивляется вместе с ними. Ким исчезал, превращаясь в мужчину, женщину, учителя, домохозяйку, ребенка, мужа, бизнесмена, художника, преступника, капитана. Он думал, что если будет продолжать в таком духе, то откроет в себе удивительные возможности для создания образов. Он был взволнован и мало спал ночами.

– Это должно хорошо повлиять на меня, – сказал он Николь. – То, что мы вместе.

– Ты сказал так, как будто полагаешь, что это могло бы и плохо повлиять.

– Я всегда думал, что роман… может отвлечь меня от работы, – объяснил Ким. Ему все же не хотелось произносить слово «любовь». – Я думал, что мне трудно будет мыслить, что я не смогу писать связно. Но все как раз наоборот. Я сейчас пишу лучше, чем когда-либо прежде.

– У тебя бывают странные мысли, – задумчиво проговорила Николь. Она знала Кима почти три недели. Они проводили вместе целые дни, не расставаясь и ночами. Интересно, что же теперь произойдет. Она думала о будущем, об их будущем… Она ждала, что же он скажет, какой будет его следующий шаг.